Дверь в зиму - Генри Лайон Олди

Живым.

Удары весла сотрясают воду. В голове мутится. Прочь отсюда!

Аня! Анечка!

Вот она. Безвольно повисла в толще воды, всплывает к поверхности.

— Аня!!!

Не слышит. Рвусь к дочери сквозь град ударов, сотрясающих тело. Муть в голове; огненные круги перед глазами. Слепну. Чую: Анечка рядом. Удары смолкают, становится легче. Возвращается зрение. Вижу: Аня всплыла на поверхность.

Подныриваю.

— …вот она!

— Хватай!

— Тащи!

— Щас мы ей, тварюке…

Обнимаю дочь — крепко-крепко! — и, не успев остановиться, с разгона выныриваю вместе с ней на воздух. Солнце слепит глаза. По коже бегут кусачие мурашки. Неприятно, но хуже другое: днем мы слабее, медленнее.

Уязвимее.

Вот они: толпятся на берегу, разинули рты. У того, что рядом с нами, в воде, лицо перекошено от страха и ненависти. Он замахивается веслом… Ныряю, унося Анечку на руках. Спешу на глубину.

Удар!

Мы всё дальше. Удары всё тише.

Ушли.

— Анечка, как ты?

Не отвечает. Не шевелится. Течение реки играет с ее волосами. Прижимаю дочь к себе. Больше я ничего не могу для нее сделать. Жду, жду, жду.

Проходит вечность. Моя девочка открывает глаза.

* * *

— …мне сон приснился. Плохой, страшный! Я проснулась, вижу — солнышко!

— Я же тебе говорила: днем лучше не показываться!

— Мне было холодно, мама. Я хотела согреться. Подплыла к берегу, а там он.

— Кто?

— Мальчик. Он в воду зашел. Я хотела с ним поиграть. Подплыла и обняла. Мама, он был теплый! Он был такой теплый! Мне стало хорошо-хорошо!

— И что было дальше?

— Он не хотел играть. Он вырывался. Терял тепло, остывал.

— Ты забрала его тепло, маленькая. Ты ведь хотела согреться?

— Я не хотела, чтоб он стал совсем холодный! Я его отпустила. Думала: он на солнышке отогреется, и я его опять обниму.

— А он?

— Кричать начал! Пошел к берегу, идет и кричит! Потом упал. Я помочь хотела, из воды высунулась, а они все как закричат! Я испугалась. Начало бабахать, дальше не помню…

— Не плачь, не надо. Здесь нас не достанут.

— Они злые? Да, мама?

— Люди не злые, Анечка. Люди за мальчика испугались. И нас с тобой испугались. Люди, когда боятся, бывают очень опасными.

— Мы разве страшные? Мы красивые!

— Мы красивые. Просто мы другие. Не такие, как эти люди. Не зря они нас боятся… Обещай мне, что больше не будешь так делать. Крепко-крепко пообещай!

— Как?

— Днем показываться. Людей обнимать.

— Я днем ни за что не выйду! Честно-честно. А обниматься… Они такие теплые, мама! А мне так холодно. Все время…

— Обещай не трогать людей. Слышишь?!

— Обещаю. Только как мне согреться?

— Мы что-нибудь придумаем, маленькая…

* * *

Впервые я солгала дочери.

Мы ничего не придумаем. Мы будем мерзнуть без живого тепла, сколько выдержим. А когда не останется сил терпеть, мы подкараулим беспечного человека. Обнимем, заберем его тепло — и ненадолго согреемся.

Он останется на дне, холодный и неподвижный. А мы захотим еще.

Я перестала считать дни и ночи. Я начинаю забывать, что такое «счет». Я-прежняя уходит, исчезает, растворяется. Если бы не сны, она бы ушла совсем. Сны держат: кусочки другой жизни.

Дом, друзья, соседи.

Саша.

Он приходит во снах чаще всего. Обнимает, согревает, шепчет на ухо что-то ласковое. Проснувшись, я не помню его слов. Помню тепло, покой, тихую радость. Желание быть вместе…

Любовь? Я забываю значение слов.

Все чаще мне кажется, что забрать чужое тепло — в этом нет ничего плохого. Кто-то станет холодным? Мертвым? Что с того? Мне нужно его тепло! Нам с Аней нужно. Зачем противиться своей натуре? Надо сделать это один раз, а дальше будет проще, много проще…

Совсем просто.

Наверное, от меня-прежней осталось больше, чем кажется. Та все никак не могла решиться на отъезд, надеялась, что пронесет. Я-нынешняя — жду, тяну, пока могу. Играю с Аней в догонялки. Мы ненадолго забываем о холоде, носимся меж водорослей и коряг, закручиваем головокружительные пируэты. Распугиваем стайки рыб, ныряем в темные бочаги…

Веселье уходит, вымывается. Мы носимся друг за дружкой уже по привычке.

Моя дочь.

За что ей эти мучения? Не лучше ли было сразу, с концами, чем вот так?

* * *

Он приходит в сумерках.

Я чувствую его приближение. Подплываю к мосту, прячусь в ряске. Солнце упало за горизонт, последние лучи скользят над берегом, не касаясь воды. Мост восстановили. Вместо камня (бетона? что такое бетон?!) положили бревна, сверху настелили доски.

Я жду.

Саша идет от разрушенного поселка. Ближе, ближе… Ступает на мост. Гулкий звук шагов. На середине моста он останавливается. Опирается на перила. Смотрит на воду. Он не видит меня, а я не могу оторвать от него взгляда. Зеленая одежда в мелких пятнышках — точь-в-точь разводы ряски на воде.

Форма, вспоминаю я. Военная форма.

Тысячу раз виденное во сне лицо осунулось, затвердело. Он знает! Знает, что мы погибли здесь. Он пришел проститься.

Надо показаться ему. Позвать. Он без колебания кинется к нам. В воду, в огонь, куда угодно! Мы его обнимем, мы с дочерью…

Вберем живое тепло. Без остатка.

…он с радостью согреет нас!

Он умрет! Самый любимый на свете человек ляжет на дне, холодный и безмолвный…

…мы будем вместе. Навсегда.

Чего ты хочешь?

…хочу обнять его. Хочу согреться…

Это уже не ты. Не та, что обнимала его когда-то. Помнишь: «Пока смерть не разлучит вас»? Смерть вас разлучила, смирись с этим. Держи подарок: возможность увидеть мужа напоследок. Увидела? Теперь уплывай.

…я хочу согреться.

— Мама, кто там?

— Один дядя. Спрячься! Не высовывайся.

— Он теплый! Он нас согреет?

— Прячься!

— Чтобы его не напугать, да?

— Да!

— Хорошо, я спрячусь. А он зайдет в воду?

— Спрячься и жди.

— Хорошо, я подожду, только…

Что у него в руках? Цветы? Две полевые ромашки.

Саша долго стоит на мосту, потом разжимает пальцы, и ромашки падают в воду. Я хочу их поймать. Хочу прижать к губам, вдохнуть аромат…

Нельзя! Он заметит, увидит.

Течение несет ромашки мимо. Глаза Саши полны слез, но вниз срывается одна-единственная. Не знаю, что бросает меня вперед, к мосту. Мое тело сливается с темной водой. Ни один бурун не вскипает на поверхности. Ничто не тревожит плавное течение реки. На миг вынырнув, я ловлю слезу ртом