Рай с привкусом тлена - Светлана Бернадская

помню, что этот тип с гаденькой улыбочкой постоянно норовит увильнуть от самой тяжелой работы и обожает дразнить своих собратьев.

Бросаю на него предупреждающий взгляд. Умный человек понял бы с полуслова, но Найл, похоже, к таковым не относится.

— В господских покоях не так кормили, а, Вепрь? Каково оно — падать с небес? За что тебя сюда сослали? Не подставил задницу господину?

Слухи среди рабов распространяются быстро. Они знают, кто я и чем занимался прежде. От этого Найла мне пришлось выслушать не одну издевку. С непривычки я таскал бревна как увалень, и, когда одно из них придавило мне ногу, Найл насмешливо предложил набить деревяшке морду.

Впрочем, что мне до него? Пусть себе чешет язык, если угодно.

— Зато ты подставляешь ее всем, кому не лень, а все еще тут, — огрызается Зур в сторону Найла и садится рядом со мной.

Я молчу, будто их перебранка меня не касается. Предпочитаю не заводить близких знакомств и не лезть в драку без надобности. Доедаю баланду и возвращаюсь к работе.

Вечером нас возвращают в бараки, и я стараюсь размять затекшую поясницу. Работа на лесопилке не из легких, целый день гнуть спину под тяжестью — это тебе не морды на арене месить.

Пока женщины моются на задворках бараков, мужчины садятся в круг и занимают себя игрой: раскидывают кости. Ставят все, что могут: старую рубаху, обломок стащенной с лесопилки деревяшки — из нее можно сделать подобие сандалии для истоптанных ног, половину ужина. Я обычно держусь в стороне: ставить мне нечего, да и к играм я равнодушен.

Мимо нас гибкой тенью проходит смазливый парень. Удивительно видеть такого среди рабов: мы бритоголовы или коротко стрижены, а у него черные волосы вьются ниже плеч. Одежда вроде рабская, но выглядит значительно лучше, чем наше тряпье. Парень бросает на нас скользящий взгляд и с полуулыбкой идет на задворки.

— Это кто? — киваю Зуру.

— Ким, — хмыкает тот.

— Он тоже раб?

— А то кто же. Только не чета нам с тобой. Это постельный раб. Удовлетворяет господ.

— Господ? — не могу скрыть удивления. — Ты имеешь в виду госпожу Адальяро?

— И ее, и ее сынка, — усмехается Зур. — Очень они любят постельные увеселения. Сам он немой, зато его подружка однажды проболталась. Дон Диего обожает смотреть, как он ее трахает.

Моя верхняя губа приподнимается в злобном оскале. Почему-то на ум приходит донна Вельдана. Не потому ли она плакала по ночам, что ее красавчик любит такие развлечения?

— Нашел кому рассказывать, — вмешивается Найл, бросая в круг кость. — Его же самого вытряхнули из перины молодой донны.

Что за бред он несет? Перед глазами встает кровавая пелена, а руки сами собой сжимаются в кулаки.

— Говори, да не заговаривайся, — осаживает его Зур. — Вепрь был бойцом, а не шлюхой.

— А ты сам у него спроси. Он ведь жил в ее покоях, думаешь, чем они там занимались, а? Эй, Вепрь, это донна отсасывала тебе, или наоборот?

Хруст костей и испуганные вопли проясняют помутившийся от ярости разум, и в следующий миг чьи-то руки оттаскивают меня от окровавленного и воющего Найла. Не глядя на того, кто вцепился в меня, выворачиваю ему руку и слышу новый вопль боли.

— Ты очумел? — хватает меня за грудки Зур. — Смерти хочешь?

На переполох появляется мерзкая тварь Хорхе.

— В чем дело? — он вынимает из-за голенища хлыст и похлопывает себя по сапогу.

Рабы мигом падают на колени и бьются лбами о грунт. Все, кроме воющего Найла, стонущего раба с неестественно вывернутой рукой и меня.

— Это ты сделал? — указывает Хорхе на пострадавших кончиком хлыста.

— Я.

— А известно ли тебе, раб, что господское добро может портить только господин? — вкрадчиво интересуется он.

— Он напросился.

— Это ты напросился. Иди за мной.

— Нет, — складываю руки на груди. — Хочешь взять меня — попробуй.

Хорхе медленно подходит ближе, черные глаза пылают злобой. Замахивается хлыстом. Без труда выдергиваю его, молниеносно прикладываюсь кулаком к самодовольной усатой морде. Хорхе охает, но в следующий миг рабы-охранники подскакивают сзади и скручивают меня всей гурьбой.

— Я с тебя шкуру спущу, — шипит Хорхе, разгибаясь и потирая скулу.

Он так забавен в своей злобе, что я начинаю хохотать как безумный.

Меня вжимают лицом в каменистую землю, и я захлебываюсь кровавой пылью.

Жизнь в поместье напоминала вертящееся по кругу колесо. Однообразные дни тянулись вязкой патокой, из-за жары любое дело, за которое я принималась, будь то шитье, вышивка или чтение, продвигалось медленно и без удовольствия. Я пробовала чаще ходить к морю и бродить в одиночестве по каменистому берегу, пока Изабель не намекнула вполне прозрачно: неприлично замужней женщине прогуливаться на людях без супруга.

Вечером мы с Диего неизменно гуляли по набережной: он использовал любую возможность оставаться на виду у горожан. Несмотря на то, что должность сенатора в Кастаделле не являлась избирательной, Диего, как и прочие сенаторы, был вынужден проводить регулярные встречи с жителями вверенного ему округа и учитывать их мнение при голосовании в Сенате. Поэтому он не упускал возможности поддерживать лояльность горожан с помощью врожденного обаяния.

Мне нравились наши вечерние прогулки. Я познакомилась со многими представителями благородных семейств Кастаделлы, и все относились ко мне доброжелательно. «Красивая пара», — кивали головами убеленные сединами матроны. «Диего — счастливчик», — вздыхали представительные доны. «У вас будут очаровательные дети», — умилялись молодые донны, поправляя кружева на своих розовощеких темноглазых младенцах.

Мы в самом деле хорошо смотрелись вместе, да и я научилась улыбаться так же лучезарно и искренне, как Диего с Изабель.

Вот только после прогулок наступала самая неприятная часть суток. Сложно было выдумать пытку более мучительную, чем обязанность находиться в покоях мужа и смотреть на то, что мои глаза отказывались видеть. Я больше не позволяла Диего опаивать себя дурманом и научилась уплывать в воспоминания во время отвратительного представления, с тоской перебирая в памяти дни детства на севере: полузабытые поцелуи матери, секретные перешептывания с кузинами о выборе женихов, вишневый запах курительной трубки дядюшки Эвана, аппетитные пироги тетки Амелии… Однажды я так замечталась, что это едва не сыграло со мной злую шутку. Пока я витала в облаках воспоминаний, Ким оставил в покое несчастную рабыню и улегся в кровать рядом со мной и Диего. Бесстыдные прикосновения чужих рук вывели меня из оцепенения так внезапно, что я завизжала и отпрянула, случайно ударив Диего макушкой в нос.

Ким огорченно захлопал ресницами, а я стрелой вылетела из покоев мужа, заперлась на засов в своей комнате и не меньше часа провела в купальне,