Неистовые джокеры - Джордж Мартин

Крендель оказался теплым и вязким. Пока этого хватит, а затем он поужинает в «Хайфонской лилии». Неожиданно его накрыла волна тошноты, голова закружилась, в глазах потемнело. Он выронил крендели и упал на колени.

— Эй, мистер, вам что, плохо? — услышал он чей-то голос.

Рядом с ним затормозил лимузин. Зеркальное стекло медленно опустилось. Ему улыбался Астроном. Спектор согнулся пополам и уткнулся лицом в холодный асфальт. У него не было сил пошевельнуться. Он закрыл глаза, хватая ртом воздух. Пахло кренделями.

Хлопнула дверца машины. Последнее, что он почувствовал, перед тем как потерять сознание, были чьи-то руки, которые рывком подняли его.

Фортунато представил ее Водяной Лилией, но она сказала Хираму, что предпочитает, чтобы ее называли Джейн.

— Я вас понимаю, — сказал он, улыбаясь самой очаровательной своей улыбкой. — Меня раньше называли Фэтмэном из-за фигуры. — Она казалась милой и застенчивой, но одежда ее никуда не годилась. Голубые джинсы, конечно, имели право на существование, но не в «Козырных тузах», а кроссовки так и вовсе выглядели замызганными до неприличия. — Идемте со мной, пожалуйста. Здесь сейчас просто сумасшедший дом.

Ресторатор провел девушку по гудящему, как муравейник, ресторану, в относительное спокойствие своего кабинета, и позвонил Энтони. Когда шофер появился, он представил его Джейн и велел:

— Назовите ему ваши размеры.

— Размеры?

Она, казалось, была озадачена.

— Сегодняшний ужин — официальное мероприятие, — пояснил Уорчестер. — Почему бы такой хорошенькой молодой девушке, как вы, не выглядеть на нем как можно более привлекательно? Боюсь, вам придется удовольствоваться тем, что привезет Энтони, — мы не можем позволить вам отправиться по магазинам самостоятельно. Фортунато настаивает, чтобы мы все держались вместе, а я считаю, что у него отличное тактическое чутье. — Он обратился к шоферу. — Думаю, ей пойдет что-нибудь синее или зеленое. С открытыми плечами. Не забудь о чулках и прочих аксессуарах. Вы носите высокие каблуки, Джейн, или предпочитаете обувь на плоской подошве?

— Погодите! — Ее глаза широко распахнулись. — Я не могу позволить себе дорогую одежду.

— Каблуки, — решил Хирам. — И только каблуки — у вас красивые ноги. «Козырные тузы» позаботятся обо всем. — Он улыбнулся. — Не волнуйтесь, я найду, по какой статье это списать. Мой бухгалтер — настоящий гений.

Девушка покачала головой.

— Нет. Простите, но я не могу позволить вам сделать это.

Хирам опешил.

— Но почему?

— Я не могу принять от вас в подарок дорогую одежду. Не могу. Я ее не возьму.

— Но… вы ставите меня в неловкое положение. Видите ли, я не навязываю своим гостям форму одежды, но будет неудобно, если…

Внезапно в разговор вмешался Энтони.

— Возможно, барышня согласится принять платье взаймы. — Хирам и Джейн как по команде удивленно воззрились на него, — Если мне будет позволено высказать такое предложение.

— Я не могу, — повторила она. — Даже взаймы. Час назад я бросила свою работу, и даже если найду себе другую, то все равно никогда в жизни не расплачусь с вами — какие у официантки доходы!

Уорчестер улыбнулся.

— Расплатитесь — если станете официанткой в «Козырных тузах». Не сегодня, разумеется, а с завтрашнего дня, когда мы снова откроемся для посетителей, лишние руки нам никогда не помешают. Даю вам слово, чаевые у нас отменные.

Джейн на секунду задумалась.

— Ладно. Я согласна. Будете вычитать то, что я вам должна, из моего заработка.

Она слабо улыбнулась.

— Превосходно, — подытожил Хирам, — А теперь, увы, мне нужно работать. Дела. Если вы голодны, отыщите Кертиса, он организует вам что-нибудь на обед.

Когда девушка вышла, Хирам поймал себя на том, что смотрит на закрытую дверь. Она, конечно, слишком молоденькая для него, но… очень хорошенькая, чистая, трогательная — такие всегда его привлекали. Джейн напомнила ему Эйлин Картер, которой было лишь немногим больше, когда они познакомились… давным-давно. Чистота и внутренняя сила — убийственное сочетание. Малышке очень повезет, если эта смесь не окажется убийственной для нее самой.

Он нахмурился, машинально сжал кулак и пустился в воспоминания о мертвых. О задиристом мальчишке с иллюзией собственного всемогущества, о крепком мужчине в желтом, от чьего крика лопались камни. И об Эйлин. О незабвенной Эйлин.

Прошло уже много времени — семь лет — с того дня, когда Фортунато пришел к нему с кроваво-красной одноцентовой монетой и Хирам назвал имя, не ведая, что тем самым подписывает ей смертный приговор. Потом он долго не мог этому поверить. Мертва? Эйлин мертва? Она всего лишь помогла идентифицировать редкую монету — и за это ее убили?

Эйлин была его возлюбленной за много лет до того, как вирус предъявил на него свои права. К тому времени, когда она увлеклась Фортунато, между ними все уже было кончено, но девушка все равно много для него значила. Сутенер затащил ее к себе в постель, а потом послал на верную смерть, втянул ее в какие-то свои темные делишки, к которым она имела не больше отношения, чем сам Хирам.

Та ночь, когда Фортунато сообщил ему о ее гибели, стала одной из самых тяжких за всю его жизнь. Он слушал рассказ о масонах, и чувствовал, как желчь подступает к горлу, а со дна души вздымается ярость. Он никогда не воспользовался своей данной вирусом силой для того, чтобы убить кого-либо, но в ту ночь он был на волосок от этого. Он стискивал пальцы, глядя, как гравитационные волны бушуют вокруг высокого чернокожего мужчины с миндалевидными глазами, и гадал, какой вес Фортунато сможет вынести? Пятьсот фунтов? Тысячу? Две? Разорвется ли его сердце до или после того, как эти длинные жилистые ноги подломятся под тяжестью тела? Хирам мог это выяснить. Всего-то — сжать пальцы в кулак, тугой, напряженный кулак.

Разумеется, он не сделал этого. Не сделал, потому что кое-что понял, пока слушал рассказ. Дело было не в словах: чернокожий туз был не из тех мужчин, кто склонен делать подобные признания. И все же что-то в его тоне, во взгляде черных глаз, прикрытых узкими веками, сказало ему — Фортунато тоже любил ее. Возможно, любил даже сильнее, чем Хирам, которому достались в наследство ненасытный отцовский аппетит и непостоянство. Поэтому он разжал уже наполовину стиснутый кулак и с тех пор вместо ненависти испытывал по отношению к этому колдуну-сутенеру с острым языком непонятное родственное чувство — как если бы тот был его братом.

Впоследствии он пытался оставить эту историю в прошлом и забыть о своих сверхъестественных способностях. Он предоставил полиции бороться с преступностью, а богам — вершить правосудие, сам же с головой ушел в дело, в котором считал себя мастером, — вкусно кормил людей и таким образом делал их, пусть и ненадолго, чуть-чуть счастливее.