Сказки и легенды Систана - Коллектив авторов

Купец сказал тогда:

Тот, кто любит страстно, всем заметен станет: Пересохли губы, и глаза в тумане. Ты назвать бы мог влюбленного безумным — Впрямь безумен он: ведь страсть рассудок ранит.

А Наджма отвечает:

Вот уже три года, как меня от милой Горькая судьбина оторвала силой. То в надежде сладкой в небесах витаю. То тисками сдавлен я тоски унылой.

Купец говорит:

Тот, кто сильно любит, тот не знает страха, Храбрецу не страшны ни тюрьма, ни плаха. Тот, кто сильно любит, словно волк голодный: Волк не убоится грозной плети взмаха.

Ну вот, после этого купец закрыл свой приют, собрал вся вещи и пустился в путь.

А Наджма пошел к себе домой. Когда он шел из дома, едва плелся, а когда домой возвращался — резвился и прыгал словно лань.

Пришел к матери и говорит ей:

— Матушка, испеки мне сахарный калач, завтра я отправлюсь на охоту.

На следующее утро она испекла ему сахарный калач, оседлал коня, туго затянул подпругу — так туго, что конь дал глубокий вздох. Приторочил хурждин, взял много денег — по весу легких, по цене тяжелых, наполнил ими одну суму хурджина, в другую положил калач. Сел верхом и поехал.

Распевал любовные песни и так нахлестывал коня, что выехал утром, а к ночи почти достиг Исфахана. Доехал туда, где возле Исфахана есть бассейн.

Там конь его припал к воде, стал пить и столько выпил, что брюхо у него лопнуло.

Наджма снял с него седло, положил в одну сторону, тот ковер, что служил потником, — в другую и сложил такие стихи:

Я пустился утром из Шираза в путь. Иноходцу не дал по дороге отдохнуть. К ночи я достиг бассейна в Исфахане И молю и плачу: сжальтесь кто-нибудь!

А после этого он подумал: «Когда был маленьким — я ходил пешком».

Прошел пешком десять, двадцать, может быть, пятьдесят шагов и стер себе ноги.

Тут он подумал: «Когда я был маленьким, я, бывало, ползал на четвереньках».

Прополз немного по дороге — стер себе ладони. Подумал: «Когда я был маленьким, я, бывало, перекатывался с боку на бок».

Два-три раза перевернулся с боку на бок — камни ему намяли бока, и он не смог двигаться дальше и лежал недвижимо. Лежал он так, и тут повеял ветерок. И он подумал: «Пошлю-ка я с этим ветерком весть своей возлюбленной».

И тут он сложил такие стихи:

Я каламом тайным на бумаге невидимой Написал бы нежное письмо своей любимой, Чтобы у возлюбленной терпенье не иссякло, Чтоб меня не бросила в степи необозримой.

И пока он это говорил, наступила ночь.

А вокруг ни воды, ни жилья, ни голоса не слышно мусульманского, ни дороги, ни луны — ничего не видно. И тут Наджма воззвал к божьему чертогу и сложил такие стихи:

О господи! Яви хотя бы лунный свет! С пути я сбился, потерял дороги след. С пути я сбился, я один в пустыне, Того, кто б указал мне путь, со мною нет.

Прошло какое-то время, и видит Наджма, что какой-то ворон с карканьем летит в сторону Лара. Наджма подумал: «Пошлю-ка я с этим вороном весточку в Лар». Он сказал, обращаясь к ворону:

О черноглавый ворон, в Лар скорей лети, И если спросят, где меня найти, То Лара повелителю скажи: «Он умер, Готовьте саван для последнего пути».

И только он это сказал, творец всей вселенной внушил повелителю правоверных[34]: дескать, вот, раб мой погибает в пустыне, найди его и помоги.

И повелитель правоверных — да стану я его жертвой! — разыскал в пустыне Наджму и стал у его изголовья. Наджма открыл глаза и увидел, что возле него стоит всадник, одетый в зеленое[35], на сером коне. И сложил такие стихи:

От несчастий и горя болит у меня голова, Но несчастье и горе мое для тебя — трын-трава: Резво скачет твой серый скакун под тобою, Что тебе до того, что пешком ковыляю едва?

Тогда повелитель правоверных сказал:

— Вставай, у тебя ничего не болит.

Наджма отвечает:

— Нет, господин мой, я не могу пошевелиться.

Тогда повелитель правоверных протянул свой кнут и сказал:

— Держись за кнут.

Наджма взялся за кнут, поднялся и чувствует: ни руки у него не болят, ни ноги. Ничего у него не болит. А повелитель правоверных — да стану я его жертвой! — посадил его сзади себя на коня, велел ему закрыть глава и говорит:

— Сложи несколько стихов про моего коня!

Послушай-ка, какие стихи сказал Наджма:

Серого коня по холке я поглажу, Как я с сердцем, полным скорби, слажу? Если серый конь домчит меня до цели, Тело маслом розовым ему намажу.

И еще так сказал Наджма:

Конь ты мой гривастый, конь мой легкокрылый, Ты скачи быстрей, быстрее, что есть силы. Ты скачи быстрей во мраке черной ночи, В Лар меня доставь к моей подруге милой. Как тебя, о серый конь мой, я взлелею! Для тебя дворец построить я сумею, Если утром ты меня домой доставишь, Сам украшу ожерельем шею. Конь мой серый, резвый, с чепраком прекрасным, Конь с уздой булгарскою[36] и седлом атласным! Ты скачи скорей, домчи меня к любимой, Не томи меня страданием напрасным.

В мгновение ока конь домчал их до места, осталось только переехать мост — а там дворец девушки. Наджма сложил тут такие стихи:

От бассейна в Исфахане и до этих самых вод Землю щедро оросил скакуна Дульдуля пот, И Али благословенные виднеются следы, Здесь бессчетными цветами вся дорога зарастет.

Повелитель правоверных сказал Наджме:

— Ну вот мы и приехали.

— Но я успел сказать только пять-шесть стихов, — говорит Наджма.

— Нет, — говорит он, — мы уже достигли места.

И тогда Наджма слез с коня. Слез с коня, и повелитель правоверных — да буду я жертвой за него! — тоже сошел с коня и говорит:

— Подержи коня, я прочитаю два раката намаза.

Наджма взял под уздцы коня, а повелитель правоверных — да буду я за него жертвой! — совершил омовение, обвел вокруг себя черту, положил на эту черту свой меч Зульфикар и стал читать молитву.

Он читает молитву, а Зульфикар превратился в двуглавого дракона и улегся вокруг того места, где он читает намаз, и шипит.