Ледовая армия (СИ) - Погуляй Юрий Александрович

«Сон — лучшее лекарство», — говорил он.

С порога я увидел фигурку Стаси. Девушка с большими невинными глазами поселилась тут в самом начале нашего путешествия. Тогда Лагерту просто не хватало рук для того, чтобы справиться с потоком раненых. Да и в команде вокруг нее постоянно крутились мужчины. Она мило улыбалась, тупила глазки, но я знал, что творится у нее внутри, когда кто-то проявлял к ней интерес. Непрестанное раздражение и страх.

Остальные даже без способностей эмпата быстро сдавались.Настолько глубока была тьма за улыбкой Стаси, что после пары тройки попыток приобнять красавицу такое желание исчезало у них само собой. Несмотря на то, что наша врачевательница и не отстранялась. Даже подыгрывала. Фарри мне говорил, что на плече девушки осталась татуировка от гильдии Услады. Откуда он знал — не ведаю, но вот след прошлого в ее душе определенно был.

— Здравствуй, — сказала девушка. Бросила взгляд на раненого. Глаза Фур-Фура были закрыты, дышал он так тяжело, будто пробежал несколько миль. Выше пояса кожа почитателя алого камня покраснела и покрылась волдырями. Кое-где виднелось мясо. Поверх ран белела жирная мазь.

Меня замутило.

— Как там Олли?

Она грустно вздохнула:

— Олли умер.

— А он как?

Стася посмотрела на Фур-Фура.

— Плохо. Очень плохо, Лагерт дал ему уже две лапки, чтобы он уснул. Мальчик сильно обжегся, и одежду с него срывали прямо с кожей, — переживание девушки было вполне искренним. — Завтра будет виднее. А почему гудел корабль?

— Разведчики нашли море, — за закрытыми веками Фур-Фура (слава Богам, не обожженными) метались зрачки. На его месте мог оказаться и я. Сгоревший под кипящей энгой и не спасший того, ради которого горел.

— Море? Мы добрались? — ахнула Стася.

— Да… Мы добрались… Скоро увидим его своими глазами.

***

Темные воды уходили в никуда. Они начинались за изрезанными серо-белыми краями последнего льда и терялись за горизонтом. Волны, широкие, долгие, накатывались на лед с шипением. Какая же мощь была сокрыта в них. Неторопливая, величественная сила, непонятно откуда берущаяся и неизвестно куда девающаяся.

Воздух пах чем-то необычным. Насыщенный, тяжелый — он заставлял дышать полной грудью. Свежесть совсем не та, что в холодной Пустыне.

Корабль взревел, развернулся. Неуклюжие крылья согнулись под собственным весом и чиркнули опорными полостями о лед. Их собирали все утро, тянули железные балки с нижней палубы, крепили их в специальных пазах на уровне второй, соединяли друг с другом. Пустынники под руководством Монокля соткали железную сеть. Теперь, если вдруг какой-то из бортов завалится под истончившийся лед, у нас будет шанс выбраться. Без таких вот опор ледоход вместо корабля становится утопающим куском металла.

Ну, так сказал мне Лав ан Шмерц, прежде чем его и Энекена погнали вниз, на «ворот».

— Давай-давай! — заорал Жерар. Позади застучали цепи о палубу. У кормы суетились Клинки и палубные матросы.

Мои приятелипод бдительным руководством Сорольда крутили ворот насоса откачки. Проверяли, как работает. Вся команда валилась от усталости, и я наслаждался выдавшейся минуткой отдыха. Наверх меня послал Монокль с вопросом, не нужна ли Жерару помощь. Первый помощник коротко ответил «нет», ничего передать не попросил, и потому я со спокойной совестью остановился посмотреть на море. Ненадолго, конечно.

Насладившись бесконечностью воды, я зашагал вниз по мокрой палубе. Никогда не видел ее такой чистой. Солнце согнало с фрета всю ледяную броню. От металла днем исходило тепло. Можно было даже увидеть тоненькие язычки пара, струящиеся от темного железа. Солнце грело так, как никогда. Без шапки, шарфа, в расстегнутой одежде я чувствовал себя почти голым. Кончиками пальцев касался теплых поручней без страха оставить на грубом металле кусок своей плоти. Пустыня еще задувала холодом, когда ветер дул в сторону моря, но солнце отогревало.

Барри Рубенс удостоил меня кивком после отчета, что первому помощнику ничего не надо. Достал компас, который я отдал ему почти в тот же день, когда и получил его от Фарри. Сверился с направлением, словно не поглядывал на стрелку несколько раз в час.

— Что я еще могу сделать? — спросил я.

Он захлопнул крышку. С тех пор как его фрет рванулся навстречу Южному Кругу, капитан изменился. В его каюте больше не пахло шаркункой. Здесь царила чистота, порядок. Барри Рубенс постоянно объявлялся в кают-компании. Он даже улыбался.

— Отдыхай, — сказал Монокль. — Наверх не поднимайся. Кто знает, как море нас встретит.

Я развернулся, и вслед мне прилетело:

— Найди себе местечко у иллюминатора. Будет интересно.

— Спасибо!

Он, конечно, пошутил. Перед тем как «ИзоЛьда», дрожащая в нетерпении, поползла к морю, Биами собрал нас всех на нижней палубе и сказал:

— Корабель у нас крепкий.

Сорольд широко улыбнулся этим словам.

— Что бы ты не болтал, друг, а крепкий! — проорал, перекрикивая двигатели, Биами. — Вот тока даже крепкий корабель могет дать маху! Смотрите за этим! За мною! Давай!

Он расставил нас по брюху ледохода, раздал фонари. Посты Биами выбирал придирчиво, осматривал обшивку, протискивался в совсем узкие ходы и ругался там на что-то. Ставил дозорного, а затем возвращался и переставлял. Никто с ним не спорил.

После того как пустынник определялся с местом, он тянулся к уху часового и кричал:

— Увидишь воду — ори как бешеный! Пропустишь — все кормить Темного пойдем! Вот тут держись! Могет болтануть!

Биами указывал на железные, обмотанные тряпьем, поручни.

Нас становилось все меньше в темной утробе. Маленькие человечки-фонари терялись за поворотами, под сводами зачарованных ребер. Грохот двигателей пронзал грузовой трюм, звук метался среди железных перегородок и вонзался в уши. Энекен, Лав, Буран и два Клинка покрепче ждали у насоса. Там же крутился один из инструментариев. Сорольд ушел. Слушать команды Монокля и выполнять их предстояло именно ему.

Вонь нижней палубы напомнила о мануфактуре Барроухельма. Тьма, затхлость, энга и острое чувство Пустыни под ногами.

Я поднял фонарь повыше. Свет опустился на листы обшивки с рядами заклепок, черные тени между ними стали глубже, шире. Воображение заполнило их копошащимися тварями, дырами, сквозь которые хлынет вода. Она уже блестела в швах, призванная страхами.

Наконец «ИзоЛьда» загудела, что-то лязгнуло, отчего корпус ледохода дернулся, и мы качнулись. Снаружи захрустели траки, перемалывая и выталкивая из-под себя плоть Пустыни. Я вцепился в поручень. Нет места хуже для путешествия, чем нижняя палуба. Здесь все близко, все громко. И тут темно.

Я видел огоньки фонарей слева от себя, видел их справа, но от них одиночество было только крепче. А потому и страх, неуверенность усиливались.

«ИзоЛьда» резко покосилась на левый борт. Поручень рванул руку, но я удержался. Позади что-то с грохотом впечаталось в обшивку, лязг прокатился по палубе. Желудок подпрыгнул, плеснул в горло кислятиной. Мы слишком долго так висим. Слишком долго! Я представил себе, как корабль продолжает падение, как все мы летим вниз, бьемся о стены, о стальные стеллажи, а «ИзоЛьда» валится в преисподнюю, в пасть Темного.

От рева двигателей заложило уши. Монокль, должно быть, истошно орал в переговорник, а мокрый от страха и жары главный инструментарий выжимал из корабля все, что мог. Мы накренились еще больше. За обшивкой визжал металл, траки закапывались глубже, чтобы выровнять корабль. Фонарь показался самой бесполезной вещью на свете. Я тут и сдохну с ним в руках. Буду озарять дорогу на дно.

— Мы не можем так умереть, — сказал я, зная, что никто не услышит.

Корабль просел. Кто-то заорал, но его слова сожрал вой «ИзоЛьды». Хруст, удар! Нас опять толкнуло, но теперь в другую сторону. Мой фонарь грохнулся на пол, я бросился за ним, подхватил и с трудом нашел рычаг над головой.