Ничейной земли не бывает - Вальтер Флегель

…Виттенбек лежал на животе перед детской железной дорогой и выполнял команды, которые отдавал сын, стоя напротив него на коленях. Новенькая железная дорога с вагончиками и локомотивом, выкрашенным в желтый и красный цвета, которую Виттенбек купил Акселю, действовала безотказно. Паровоз выезжал из депо, прицеплял к себе вагоны и медленно подкатывал к вокзалу, затем отходил от него и, постепенно набирая скорость, шел дальше.

Кто-то позвонил у входной двери. Виттенбек услышал голос Регины. Жена говорила так тихо, что невозможно было что-либо разобрать. Потом раздался голос какого-то мужчины. Аксель быстро вскочил и понесся с громким криком:

— Дядя Клаус! Дядя Клаус!

Некоторое время ничего не было слышно, кроме шума игрушечного поезда, который тащился по рельсам. Виттенбек перевел стрелку, и длинный состав пошел по другому пути. Тогда Виттенбек пустил и второй состав — товарный, но только в обратном направлении. Товарняк быстро набрал скорость. Составы шли в разных направлениях, однако по одному пути. Виттенбек ждал, что они сейчас столкнутся, хотя знал, что для игрушечной дороги это означало бы катастрофу. И она произошла… На крутом повороте последний вагон товарного состава сошел с рельсов и, сделав рывок, коснулся локомотива пассажирского поезда. Посыпались искры, запахло горелой резиной, и Виттенбек выключил ток.

Аксель подбежал к отцу. Он был бледен и молчал, уставившись на столкнувшиеся вагончики. А потом вдруг начал всхлипывать, его тельце мелко вздрагивало.

Испугавшись за сына, Виттенбек прижал его к себе и попытался успокоить. Однако Аксель продолжал плакать и вырывался из рук отца. Наконец оттолкнув его от себя, мальчуган схватил паровозик и, прижав к груди, закричал:

— Мой паровозик сломался! Дядюшка Клаус, он сломал мой паровозик!

Но дяди Клауса уже не было. На пороге комнаты показалась Регина. Аксель бросился к матери, и она принялась утешать его:

— Успокойся, маленький. После обеда мы пойдем на телевизионную башню. Дядюшка Клаус купил три билета, он возьмет нас с собой. Все будет хорошо. А паровозик твой мы отдадим в ремонт… Все будет хорошо…

После небольшой паузы унтер-офицер продолжал свой рассказ:

— Вскоре меня призвали в армию. Было это в мае. Выбрав свободный вечер, я отправился попрощаться с Теа. Она показалась мне какой-то грустной, неразговорчивой, не такой, как всегда. Провожая меня до дверей, она прошептала: «Ты знаешь, я советовалась с врачами. Я могу иметь детей… Я хочу ребенка…»

В палатке стало тихо.

В это время зазвонил телефон. Дежурный попросил майора Виттенбека и доложил, что на огневой позиции задержана машина с офицером и шофером.

Виттенбек на миг задумался, а затем приказал:

— Пусть ждут!

Дежурный с кем-то переговорил, а затем сказал майору, что задержанные промокли до нитки. С дороги они съехали и угодили прямо в болото. А офицер, полковник, спрашивал о майоре.

— Его фамилия Кристиан? — поинтересовался майор.

— Нет, его фамилия Шанц.

На огневой позиции было темно, и только на просеке, где стояли одинокая палатка и походные кухни, можно было различить несколько световых пятен. Как только дежурный произнес по телефону фамилию задержанного, майор сразу вспомнил о Фридерике и лишь потом подумал о полковнике, который совсем не походил на дочь. В лице Фридерики не было острых линий, как не было и ничего тяжелого или грубоватого. Она и в жизни была такой, как на фотографии в стенгазете. На лице застыло радостное выражение любопытства без тени разочарования или настороженности. С годами она, конечно, изменилась, но отнюдь не в худшую сторону: она стала взрослее и ярче. Чтобы отгадать характер Фридерики, Виттенбеку понадобился бы целый альбом с ее фотокарточками, а приходилось довольствоваться половинкой фото, которую он ухитрился сорвать.

Каждый раз, когда выдавалась свободная минута, майор доставал из кармана обрывок фотографии и смотрел на него. Иногда это случалось в палатке, иногда на огневой позиции, а порой во время марша, прямо в машине. Он запомнил каждую черточку на лице девушки, кажется, навсегда.

После обеда, когда солдатам предоставлялся короткий отдых, майор не спеша обходил батареи, чтобы убедиться, что его артиллеристы обеспечены всем необходимым. Кое с кем из солдат он заговаривал: одного хвалил, другого слегка журил, третьему отвечал на вопросы, а четвертого сам о чем-то спрашивал. Во время этого обхода майор видел солдат и офицеров, которые писали письма. Им он в душе по-доброму завидовал, так как связь солдата или офицера с домом, поддерживаемая с помощью писем, очень много значит.

Все, кто писал домой или любимым, одним своим видом напоминали Виттенбеку о том, чего именно ему не хватало. Люди, оказавшиеся в его положении, на войне обычно бывают храбрыми до самопожертвования, потому что все, что им дорого, они носят с собой — и любовь, и ненависть, и радость, и горе. И все это у них обычно связано с жизнью подразделения и части, в которой они служат, а своих солдат они воспринимают как частичку самого себя. И если такому человеку вдруг приходится расставаться с ними, то это оборачивается для него настоящей трагедией. Он может оказаться в положении безродного, гонимого, не способного надолго задержаться на одном месте.

Вот с таким чувством всеми забытого и никому не нужного человека и обходил майор Виттенбек в тот день позиции своего дивизиона. Кому он мог написать? Накануне учений он побывал в недельном отпуске и за все это время только в первый вечер молча обнял жену. Но что это было за объятие? А потом он заговорил об обещанной ему квартире и о совместной жизни в военном городке. Но мог ли Виттенбек не рассказать ей об этом, если он приехал в отпуск?!

В воскресенье, после обеда, Регина вместе с Акселем и своим коллегой Клаусом Готеманом собралась совершить экскурсию на телевизионную башню. Выглянув в окно, Виттенбек увидел «вартбург» Готемана. Они уехали, и квартира сразу опустела. И тогда Виттенбек понял, что Регина и сын уже привыкли обходиться без него. Он решил вернуться в часть и, собрав свои вещи, ушел из квартиры, ни в чем не упрекнув Регину, просто ушел, и все. И спокойствие это свидетельствовало о его внутренней опустошенности.

Виттенбек понимал, что рано или поздно придется поговорить с женой или в крайнем случае написать ей, но сделать это во время учений он не мог. В такой период можно лишь писать нежные письма. И вообще, письма пишут в надежде получить на них ответ, и не какой-нибудь, а такой же нежный.

Виттенбек завидовал тем, кто получал ответы на свои письма. И вдруг он снова подумал о Фридерике Шанц и решил написать ей, а поводом для письма послужит вот эта половинка фотографии. Уже принявшись за послание, в котором он хотел признаться девушке в том, что похитил ее фотографию, он неожиданно задумался над тем, ради чего, собственно, он это сделал.

Незадолго до начала учений Виттенбек еще раз зашел в кафе. Зачем? Этого он и сам не знал. Просто ему не хотелось уезжать на учения, не повидав ее. Но Фридерику в тот вечер он так и не нашел…

— Ну наконец-то, майор…

Этот голос оторвал его от воспоминаний и вернул к действительности. Посмотрев в ту сторону, откуда он раздался, Виттенбек увидел силуэт машины.

— Полковник Шанц?

— А вы сомневались?

Оба с облегчением засмеялись. Майор сел в машину рядом с водителем, полковник — на заднее сиденье. В машине пахло болотной сыростью.

Полковник недовольно пробормотал:

— Ваш часовой даже не разрешил нам сменить носки.

— Очень сожалею, — заметил майор, — но у нас никому не удастся стащить оружие с огневой позиции.

Шанц стянул сапоги и сказал:

— Я бы объявил Кристиану благодарность… если бы его поступок помог поднять бдительность во всей дивизии до вашего уровня…

— Для этого совсем не нужен Кристиан.

— Я знаю. Это просто мысль.

— Слишком много чести для Кристиана, — не унимался майор. — От таких офицеров нужно поскорее отделываться. Но Кристиан останется, за него стоит горой Койнер.

— А он уже побывал здесь? — спросил Шанц.

— Да.

— С какой целью?

— Приезжал меня убеждать, — ответил майор. — Если я соглашусь занять его должность, то он сможет спокойно отправляться домой. Он так и сказал.

Полковник снял мокрые носки и спросил:

— Ну и как, вы согласились?

Майор понимал, что Шанц хотел услышать от него тот же ответ, что и Койнер. Где-то в глубине души Виттенбек надеялся, что полковник приехал к нему не по службе, а по личным мотивам и обязательно заговорит о Фридерике. И потому он сказал полковнику то, чего не сказал Койнеру:

— Прежде чем Кристиан станет начальником штаба, я лучше сам уйду… И потом… Это, конечно, может показаться комичным, но перед учениями я отказался от квартиры.