Великий диктатор. Книга третья - Alex Berest

- Я тебя не понимаю!

- Ой! Ладно! Чего я мямлю-то? Сына! Прости ты нашу мать. А? Она и вправду иногда бывает дура дурой!

- Бать, ты чего? Я же её простил уже. Она же приезжала в Улеаборг и просила прощения. Что происходит? Ты не пьян, часом?

- Нет. Трезв как стёклышко. Но. Сынок. Матти, - отец тяжело вздохнул, но продолжил. - Дело не в тебе, а в твоём домовом. Он же не знает, что ты её простил. Вот и издевается над ней.

- Мой тонтту? Хиири? - от удивления у меня из руки даже выпал котелок, который я снял, войдя в кабинет.

- Он-он, - кивнул родитель. - Самое что интересное, твою бабушку не трогает, а вот Эмме достаётся сполна.

- И что он делает?

- Он ей еду пересаливает. Всю. Для всех еда нормальная, а у неё есть невозможно. Даже чай и воду солит как-то. Эмма теперь только у меня в конторе и питается. Похудела, а самое главное, на нас зло срывает. На мне, бабуле твоей, сестрице и даже на мелких, Петере и Лукасе. Те днюют и ночуют в доме пионеров. А бедный Пентти вообще на электростанцию сбежал. Ты это, прости её ещё раз, но дома, чтобы Хиири это слышал. Да и поговори со своим тоннту.

Поговорить с домовым? Это батя, конечно, круто загнул. Я от него, от Хиири, кроме мурчанья ничего и не слышал. Ладно, попробую, только сначала строителей себе выпрошу.

- Хорошо, бать, приложу все усилия чтобы прекратить подобное поведение со стороны моего тонтту, - торжественно пообещал я отцу. - Но с одним условием. Мне нужна на всё лето твоя строительная бригада.

- А зачем тебе? - удивился теперь и родитель. - У тебя же своя была.

Пришлось рассказать о поездке в Сало и самовольстве деда Кауко. А заодно, пришлось поведать, и зачем мне вообще нужны строители.

- Это не удивительно. Я уже давно привык к выходкам твоего деда. Пора и тебе привыкать, - с философским спокойствием отреагировал на мой рассказ отец. - А насчёт бригады? Слушай, Матти, а давай, я тоже вложусь в эту вашу олимпийскую деревню. И тогда официально направлю строителей в столицу. А то тут, в Яали, уже и строить особо нечего.

- Да я не против, пап. Только тебе надо будет самому съездить к Гюллингу и всё обговорить.

- Обязательно съезжу! - пообещал родитель и, выбравшись из-за стола, махнул мне рукой. - Пойдём домой, сына. Порадуем матушку твоим приездом.

Мама не столько радовалась моему приезду, сколько плакала у меня на плече и потихоньку, на ушко, повторно винилась. Так мы с ней и простояли в обнимку, пока не собрались все домашние. Ну, почти все. Не было супруга Аньи и Лукаса. Как пояснил Петер, у его братца сегодня было дежурство на птицеферме.

В общем, когда все собрались, я прилюдно, в семейном кругу, ещё раз простил родительницу. И та, обливаясь слезами, заверила меня, что теперь всегда будет советоваться со мной, если дело будет касаться моей тушки. И я сделал вид, что поверил. Но, зная свою новую семейку, был на все сто процентов уверен, что надолго её обещания не хватит. Впрочем, ближайшие четыре года я буду появляться дома только на вакации.

После чего, отловил тонтту и поглаживая это кучерявое невозможное существо, поблагодарил того за защиту и попытался до него донести, что мама теперь опять хорошая. И можно прекратить её наказывать. В ответ я, как и всегда, получил довольное кошачье мурчанье и волну тепла, которая укутала меня с ног до головы.

На ужин бабушка сварила свою фирменную молочную уху и, судя по тому как маман её ела, я сделал вывод, что Хиири оставил её в покое.

…..

Через пару дней после семейного примирения я вместе с отцом съездил в Гельсингфорс, где он и договорился с Гюллингом об участии в нашем строительном бизнесе. После чего, вернувшись в Улеаборг, с головой погрузился в заброшенные мной проекты.

Целыми днями пропадал на оружейном заводе и доводил до ума легкий пулемёт, который у меня случайно получился при попытке создать пистолет-пулемёт на базе моего карабина. За основу я взял итальянскую «Беретту М1918». Но сколько я ни мучился с воссозданием по памяти полусвободного затвора, так и не смог довести этот механизм до приемлемой работы. Пришлось обращаться за помощью к моему старому учителю Александру Бьярнову.

Дядька Александр за последний год изрядно сдал, у него начались проблемы с ногами и зрением. И ему пришлось оставить должность главного технолога, передав её, всё-таки приехавшему из Германии, Хуго Шмайссеру.

Старший Шмайссер перевёл датчанина на линию по производству пружин, где не требовалось бегать и напрягать глаза. Но от моего предложения помочь в проектировании и создании ещё одной стрелковой системы он не отказался. А когда я ему показал свои чертежи и несколько полуготовых вариантов пулемёта, с радостью включился в работу.

Кроме работы на оружейном заводе я в своей мастерской при нашем Улеаборгском доме пытался собрать из «Sisu» трехколесный мобиль. Что-то типа пакистанского или индийского «тук-тука» (моторикша) из моего мира. Наш завод практически перестал выпускать первую версию автомобиля. Йорген Расмуссен почти полностью перешёл на выпуск модели «Sisu-F». А первая модель пока выпускалась только в виде пожарного автомобиля. После вполне успешной демонстрации в Париже заказы на пожарную модификацию пока не прекращались.

Освобождавшиеся мощности из-за переноса производства грузовиков и тракторов в Або, надо было чем-то заполнить, и я пообещал, что вскоре предоставлю Расмуссену на суд новую и перспективную разработку. Но, учитывая погодные условия в княжестве, мотороллер нужно было проектировать и создавать сразу с кабиной и отоплением.

Вот этим я и занимался. На авиационный завод я старался не соваться. Там стоял дым коромыслом из-за возведения парашютной вышки, строительства настоящей бетонной взлётно-посадочной полосы и постоянных испытаний всё новых и новых моделей парашютов. А при моём появлении меня засыпали тысячей вопросов и пытались сделать независимым арбитром в спорах, чего я старался избегать всеми силами.

Знакомцы Чеслава Танского из Варшавы не просто приехали, а привезли ещё с собой два воздушных шара. Вот с них постоянно кто-то прыгал — испытывая новую разработку или просто швыряли весовой макет с ранцем-парашютом.

Младший Рунеберг вовсю готовился к поездке на выставку в Казань, а его отец, как ужаленный, носился