Сам - Николай Воронов

Отделавшиеся легкими травмами, головорезы улыбались друг другу. Возврат боевого задора.

Но поспешили головорезы обменяться взбадривающими улыбками. Загорелись кресла. Перекосом фюзеляжа заклинило боковые двери и люки.

Курнопай бросился к пробоине в полу, выстрелами из термонагана обрезал металлическую рвань. По мановению его руки в квадрат отверстия стали выбрасываться головорезы. Опять же с помощью термонагана он отворил боковую дверь, откуда, едва приземлились, выскочил, взвалив на себя Пяткоскуло. Следом выскочили пилоты и штурман.

В кислотном дыму головорезы ничего не видели, как лунатики бродили по мостовой, заходились в кашле.

Пяткоскуло, опущенный Курнопаем на булыжник, опрокинулся навзничь и скользил на спине, толкаясь руками-ногами.

Вертолетчики — запрет Курнопая не надевать очки и маски не распространялся на них — по его приказу свели полк в одну шеренгу. Хваленой выдержки головорезов: «Умирая, держат фасон», — как не бывало: корчатся, вьются, угибаются задыхаясь.

И снова Курнопая охватило жалостью, но он продолжал сохранять решимость. Он не сумел бы тогда объяснить вразумительно, почему не отменяет приказ, приведший полк в состояние небоеспособности. Жалость и понимание того, что руководит вопреки уставу и положению о тактике подавления бунтов, было поколебали Курнопая, но все в нем засопротивлялось внутренней зыбкости, будто бы кто-то внедрился в его расслабившуюся волю.

Сосредоточась на своих чувствах, он вынес впечатление о подсказке извне, но тут же открестился от нее. Не проявило ли себя скрытое в подкорке самовнушение?

«Действую в одиночку, — сказал он себе, чтобы определиться. — Абсурд, Курнопа, абсурд!» А впечатление о подсказке упорно сохранялось в чувствах и привело к правофланговому головорезу, и заставило прошептать на ухо:

— Передай, пусть полк включит приемники. — Когда приказ прокатился по шеренге, добавил уже в микрофон, пристегнутый к запястью. — Залечь вокруг вертолетов. Не стрелять, что бы ни случилось. Ждать моих указаний.

Отдавая команду, он еще не предполагал, что предпримет и куда подастся. И только вертолетчики положили полк вокруг машин (над землей находился воздушный буфер-просвет, поэтому дышать было легче), Курнопай воспринял сигнал, природа которого почему-то сформулировалась для него как излучение человеческого мозга. То обращаясь к САМОМУ, то вступая в духовное соитие с САМИМ, который, чудилось, сам лично соотнесен с ним, Курнопай был полностью настроен на высшую взаимосвязь, потому и усомнился в том, что сигнал подал человек. Не мог он излучить сигнал с такой силой, коль от него не отвертеться. Наверняка САМ продиктует ему, как поступить.

Курнопай включил гравитонный передатчик. Без промедления отозвался Болт Бух Грей. Что-то сталось с полированным баритоном главсержа: шершав, словно горло обожгло спиртом.

— Обстановка?

— Отсутствие присутствия.

— Не разводи тьму.

— Тьмы тут предостаточно. Я вот зачем, господин Верховный Главнокомандующий.

— В темпе. Бронетранспортеров подбросить? Ракетами для острастки садануть?

— Не требуется. Мною хочет руководить САМ.

— Гордыня.

— Он уже руководил мной. Я входил с ним в соитие. Несколько минут назад он подключился к моему сознанию.

— Ударил лучом?

— Ага.

— ОН. Поздравляю, мой персональный любимец. Раньше ОН вступал в соитие исключительно со мною. ОН пользуется принципом избирательности в чрезвычайных случаях. Два-три случая на эпоху очередного правителя. Счастливец! Удостоился. Бунт смолоцианщиков взволновал и ЕГО. По пустякам не волнуется. Ежели ОН намекнет на кару — ни перед кем не останавливайся. Больше не смею советовать. Теперь не я тебе верховный.

Курнопай ждал, надеясь, что САМ прояснит ему цель и подробности обстановки.

Промедление САМОГО чуть ли не сжигало Курнопая. Он не вытерпел, укорливо напомнил САМОМУ о том, что томится, и спросил, возмутясь:

— Зачем тогда отвлек? Итак я в раздерге. Делаю то, чего не должен бы делать. Мой разум сорвал все социально-философские ограничители. Без них какой я военный?! Даже антисонин не устранил хаоса в чувствах и уме. Я уж не говорю о кощунствах, разрушительных для религии. А может, ты завихривал мои разум-чувства, чтобы проверить, на что я способен?

И опять САМ не отозвался. И побрел Курнопай туда, куда, мнилось, он был направляем. Из-за угольного холма выткнулся шпиль. На нем, понавешанные, топырились приборы, должно быть, для обнаружения присутствующих в смоге газов и для замера их количества, приходящегося на один кубический метр атмосферы. По сторонам от шпиля, сориентированные на страны света, круглились шары, осуществляющие очистку воздуха и хранящие запасы сжиженного кислорода, азота, углекислого газа.

Шпиль и шары возвышались на макушке купола. Кольцевая стена, покрытая налетом смолы, спутывала впечатление от здания как от жилого помещения. Надо было уходить от него, подобного цирку, или обогнуть, ища людское обиталище, но он продолжал вглядываться в овал стены и мало-помалу различил по впадинкам контуры дверей. Подошел к ближней двери. Ее смоляной покров вроде кто-то пробовал проскрести гвоздем. О, да это каракули. Каракули сложились в слова:

МЫ МЕЧТАЕМ О ВЕЧНОМ СНЕ. УБЕЙТЕ НАС.

Что-то заставило Курнопая приготовиться, чтобы войти в здание. Там, внутри, весело, потому отупляюще чуждо проверещал звонок, и дверь отворилась. Шаг через порог. Дверь, закрываясь, поддала его сзади.

Очки слетели. Затрепетал: не отыщет их в чадной тьме. Через секунду прищурился. Под куполом бело: как солнце жарким полднем, пылали прожекторы.

Чистый воздух помещения, повеивание запаха тополевых почек, покрытых клейкой смолкой, заставило Курнопая удивленно хмыкнуть. Поднял очки, всходил по настилу, сходному с подъемным мостом средневекового замка массивностью плах и тяжестью цепей. От настила сферически размыкались, чтобы на противоположной стороне свестись у другого настила, пешеходные мостики. К стальным фермам, черной решеткой отделившим купол здания от бетонной шахты, были привешены сетчатые многоярусные и многорядные кровати. Ниже кроватей хорошо просматривались из-за своей пластиковой прозрачности различного назначения службы: столовая, библиотека, телевизорная, туалеты, зал для плотской надобности. Привешенные тоже к металлическим тросам, службы находились высоко над странным полом, набранным из базальтовых конусов. Прыгни на пол оттуда, из служб, не только не устоишь на каменных остриях — переломаешь ноги.

Еще охваченный впечатлением безлюдья, Курнопай и тут настроился на горестный лад. Но когда пригляделся, его поразило то, что на доброй половине кроватей спали, что лишь отдельные кресла в библиотеке пустовали, что по телевизорной слонялись старики, угнетенные, вероятно, хроническими недугами и заточением. На экран во всю стену старики даже не взглядывали, а там стреляли по мишеням из пулевых автоматов мальчишки с девчонками, катающиеся на каруселях, демонстрировали детей-генофондистов, они красивы, ладны, ловки, азартно воинственны. В зале для плотской надобности (о чем однажды проговорился Курнопаю пьяный вдребадан провиантмейстер) скользили пары под виолончель, уютные, с ласковой гундосинкой мелодии напоминали те, которые отворяются в голосе женщины, когда она лопочет, будто бы поддается соблазну, а на самом деле плутовато нагнетает желание, и страсть уносит мужскую стыдливость…

Провиантмейстер нахваливал биоников, сексологов, художников. Они якобы создали ради трудяг, силу которых все-таки не исчерпывают ни бессонность, ни круглосуточные смены, девиц-развлекательниц, мало в чем уступающих неподдельным. Девицы мило болтали, пели интимные песенки, наигрывая на синтезаторах, дулись в картишки… Гладкостью и температурой кожи они не отличались от взаправдашних женщин. Пластика тела, правда, слегка огрублялась суставчатостью, чуждой упругостью были уплотнены грудь и живот, во время поцелуев пугало отсутствие дыхания, про душу и нечего говорить — ее так недоставало, когда человек пускался в откровенность. Создатели бионических девиц не заложили в программу их повадок сострадание или хотя бы простую способность подлаживаться под настроение клиента.

На девицах, в первый миг принятых Курнопаем за подлинных, слишком уж в облипочку была одежда, а скольжение чуть протезное, без привставания на пальцы, фигурки настолько образцовы — до искусственности, да и обликом весьма разнонациональны: кукольная кореянка, толстоволосая эскимоска, хипповая англичанка — джинсы вытерты до зияния кожи на ягодицах, в мохрах засаленного пончо куриные перья, громадногубая африканка из племени балуба, полячка с голубыми глазами, по-мавритански смуглая испанка и одна усредненная, что ли, европейка, близкая по антропологическому типу южным самийкам.