Ангелочек - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Но… почему? — спросила Жанна. — Я могу его кормить с ложечки. Вероятно, мадемуазель Лубе неверно вам все объяснила. Я ей сказала, что сама займусь малышом, причем буду брать дешевле, чем моя дочь, на целый франк.

— Я вам больше не доверяю, — ответила Октавия, внимательно рассматривая комнату, в которой царил беспорядок. — Мне не понравилось, что вы потребовали предъявить акт о крещении, документ, который я отдала на хранение своему нотариусу. Нет смысла спорить. Мы заберем Анри сейчас же.

Анжелина, не видя своего сына, забеспокоилась. Красная от ярости, Эвлалия подошла к двуспальной кровати и отдернула занавеску.

— Малыш здесь, — сказала она. — Сейчас я его отвяжу…

— Как, вы его привязали?! — закричала Анжелина. — Вот видите, мадам, надо срочно забирать вашего внука.

Октавия настолько возмутилась, что ей не пришлось ничего изображать. Выпрямившись, пылая гневом, она подскочила к Анжелине, склонившейся над ребенком.

— И не надо кричать, — проворчала кормилица. — Он несносный мальчишка. Правда, мама? Я его пеленаю туго, но он так брыкается, что ленты развязываются. Если я усаживаю его в колыбельке, он так и норовит свалиться на пол. Я привязываю ребенка ради его же безопасности. Он побрыкается немного и засыпает.

Анжелина взяла Анри на руки и тщательно осмотрела его. Ребенок проснулся, похлопал глазами и отчаянно заплакал.

— От каши у него колики, — сказала Жанна Сютра, в глубине души сожалея, что теряет столь крупный месячный доход.

— Позавчера я вас предупредила, — напомнила ей Анжелина. — Мадам, давайте поскорее уйдем отсюда.

Октавия не возражала. Ей самой не терпелось покинуть деревню, затерявшуюся среди гор, и этот мрачный дом, пропахший салом.

— Вот его вещи, — сказала Эвлалия. — Одежду я повесила сушить на чердаке. Вы хотите и ее забрать?

— Нет, оставьте остальное себе, — ответила так называемая бабушка Анри. — Прощайте, дамы.

Анжелина выбежала на улицу. Шел дождь. Она укутала сына своим шерстяным платком. Малыш молча смотрел на нее.

«Мое сокровище, мой славненький, ты со мной, — думала Анжелина. — Ты меня плохо знаешь, но я твоя мама и люблю тебя всей душой, всем сердцем».

— Какой он хорошенький, — тихо сказала служанка. — Такой коренастый, крепенький.

Они почти бежали по улице Пра-Безиаль, мимо мэрии, устремившей в небо квадратную башню с конусообразной крышей.

— Поблизости никого нет, — убедилась Анжелина. — Мы можем говорить громче. О! Октавия, мой ребенок здесь, в моих объятиях! Если бы ты знала, как я счастлива! Я не могу объяснить, что именно чувствую. У меня нет слов. Спасибо, что ты поехала со мной! Правда, ты была великолепной бабушкой.

— Боже всемогущий! Эти женщины нас испугались. Да и дом такой неопрятный.

— Я впервые вижу у них беспорядок. Мы застали их врасплох, приехав ближе к вечеру. Уверяю тебя, обычно в комнате очень чисто. Но у Эвлалии странные методы. Привязать бедного малыша… Хотя, может, она и права. Если он такой шустрый, тебе трудно придется.

— Ничего, я справлюсь, — заверила ее Октавия.

Кучер сидел на облучке фиакра, откуда управлял лошадью, каурым мерином. Увидев своих пассажиров, он соскочил на землю, чтобы помочь им удобнее устроиться.

— A-а, еще один пассажир, — воскликнул мужчина, заметив малыша, завернутого в платок. — Держу пари, что это сосунок, который возвращается в свою семью.

— Да, вы правы, — радостно ответила Анжелина.

Через несколько минут фиакр уже ехал по дороге, скрипя колесами.

— Октавия, посмотри, вон там скала Кер, справа от нас.

— Боже, как тебе удалось взобраться туда, не переломав кости?

— Туда ведет тропинка, которую не видно из долины. Когда Анри вырастет, мы приедем в Бьер вместе с ним и пойдем в пещеру. Но он никогда не узнает, что именно там появился на свет в одну из ноябрьских ночей… и что его мать была такой одинокой, преисполненной отчаяния, оттого что ей придется расстаться с сыном.

Анжелина замолчала и стала покрывать нежными поцелуями лобик своего ребенка.

— Мой малыш, — шептала она.

Прижавшись щекой к груди Анжелины, ребенок заснул. Молодая женщина не уставала любоваться им. Маленькое теплое тельце наполняло Анжелину неведомыми ей ранее чувствами. Она была воплощением материнской любви, преданности, безмятежности. Эти чувства читались на ее умиротворенном лице и в сияющих аметистовых глазах.

— Ты счастлива, это сразу видно, — сказала Октавия. — Ах! Нет большего горя, чем потерять своего ребенка.

Молодая женщина взглянула на круглое лицо служанки и заметила две глубокие складки около рта.

— Ты потеряла малыша? — тихо спросила Анжелина. — Я не хочу быть нескромной, Октавия, но я ничего не знаю о твоем прошлом.

— Я была замужем, — доверительно стала рассказывать пожилая женщины. — Мой супруг умер во время эпидемии холеры в 1854 году — бедствие затронуло и Лозер. В то время я кормила грудью годовалую дочку. Болезнь забрала ее у меня через две недели после смерти ее отца.

— Боже мой, как мне жаль тебя! — воскликнула Анжелина, беря Октавию за руку. — Как ты, должно быть, страдала! Какая я же неразумная! Я-то думала, что на свете нет никого, несчастнее меня! Но каждый несчастен по-своему.

— Да, каждый несчастен по-своему. Я отреклась от Бога и даже пыталась повеситься. Если бы не мадемуазель Жерсанда, я сейчас покоилась бы на кладбище Манда, рядом с мужем и моей малышкой. Надо было видеть все эти тела, сваленные на телеги, чтобы понять, почему люди теряют веру в Бога. Доктора советовали сжигать зараженные трупы, но сначала все отказывались это делать. А потом у них просто не стало выбора. Смерть косила целые семьи. Не знаю, как я выжила! Но сейчас я здесь и буду ухаживать за твоим сыном так, словно он мой ребенок.

— Я в этом не сомневаюсь, Октавия. Прости, что заставила тебя погрузиться в столь печальные воспоминания.

— Тут нет твоей вины, — мягко ответила служанка. — Мы часто говорим об этом с мадемуазель Жерсандой. Она смотрит на меня, качая головой, и восклицает: «Ах, моя дорогая Октавия, ты помнишь тот летний вечер, когда я обрезала веревку, на которой ты болталась?» Тогда мне было двадцать лет. Я работала прачкой у мадам Терезы де Беснак, суровой, властной женщины, которая все дни напролет проводила в храме, а по вечерам читала Библию. Мадемуазель была ее единственной дочерью. Она так и не нашла супруга по своему вкусу. Мсье де Беснак, отец мадемуазель, из-за этого даже возненавидел дочь. Черт возьми, он мечтал о наследнике мужского пола, которому мог бы передать все свои владения!