Роковая ошибка княгини - Ирина Сахарова

Ответом была глухая тишина, и Сашеньке на секунду показалось, что они каким-то образом поняли, что она подслушивает их разговор, и поэтому молчат. Но потом Иван Кириллович вдруг продолжил, уже совсем другим голосом — ледяным, звенящим:

— В противном случае, Воробьёв, я обещаю тебе, ах, нет, я клянусь тебе — я её убью!

— Что? — Ахнул Викентий Иннокентьевич.

— От неё мертвой проблем куда меньше, чем от живой. Если она останется при больнице: я сделаю так, чтобы её случайно сбила карета, когда она будет возвращаться домой. Да и от ночного нападения на улице никто не застрахован, а Георгий будет только рад с ней позабавиться.

— Да как же вы можете?! — Выдохнул поражённый Воробьёв.

О-о, он ещё не такое мог!

Как будто не слыша его, Иван Кириллович продолжил:

— Более того, мой друг, если у тебя вдруг не получится повлиять на её решение отказаться от работы добровольно — я убью её. Если она вдруг каким-то образом догадается о нашем заговоре и сбежит — я найду её, а потом убью. Я повторяю ещё раз: мне эта девчонка не нужна, и жизнь её для меня ничего не стоит, а ты меня знаешь, я слов на ветер не бросаю. Мы поняли друг друга? А теперь, прежде чем ответить, вспомни ещё раз, о чём просил тебя твой друг, уходя на фронт? И подумай хорошенько, что ты должен сделать, чтобы выполнить его просьбу.

— Сколько вы мне заплатите? — Спросил Викентий Иннокентьевич удручённо, а Сашенька прижала обе руки к губам, чтобы не выдать себя громким возгласом отчаяния. О своей жажде, о ночном кошмаре и о желании навестить брата она давно уже позабыла, превратившись в статую, замершую возле двери в гордеевский кабинет.

Послышалась какая-то возня, это Иван Кириллович отсчитывал деньги.

— Для аванса достаточно? — Его голос, всё время такой спокойный, Александра теперь ненавидела ещё сильнее, чем прежде. — Ещё столько же, когда дело будет сделано.

— Хорошо. — Сухо произнёс Воробьёв. И, судя по звукам шагов, раздавшихся совсем близко, он развернулся и направился к двери.

— Викентий, постой! — Иван Кириллович задержал его, и это дало Александре несколько лишних секунд на то, чтобы спрятаться — она юркнула в нишу между распахнутой дверью то ли в библиотеку, то ли в большую гостиную, таким образом открывшаяся дверь в гордеевский кабинет скрывала бы её от посторонних глаз полностью. Теперь она уже рада была, что в коридоре царил такой мрак, это играло ей на руку.

— Да, Иван Кириллович. — Понуро произнёс Воробьёв. — Я же уже пообещал вам, что сделаю всё, как вы сказали.

— На счёт девчонки я и не сомневался. Вопрос в другом. Мне по-прежнему нужно дело. — Он так многозначительно замолчал, что сразу стало ясно — пахнет какой-то ужасной, отвратительной, грязной тайной. Ещё одной, связывающей многоуважаемого (в прошлом) Воробьёва и этого негодяя-министра. Сколько ещё, интересно, у них этих тайн?

— Я же сказал вам, как только мне удастся убедить Леонида…

«Леонида Иннокентьевича?! А он-то здесь причём?!» — Александра почувствовала непреодолимое желание прямо сейчас распахнуть дверь, и спросить, что происходит, но это стоило бы ей жизни, бесспорно.

— Убедить? Похоже, ты используешь не те методы убеждения, мой дорогой друг, если дело до сих пор не лежит на моём столе! Он-то, может быть и не вашей, продажной, воробьёвской породы, но то, что он твой брат, увы, ещё не обещает ему протекцию от того же несчастного случая, или ночного нападения, например. С ним-то, понятное дело, Георгию будет не так весело, как с девчонкой, но я уверен, он не откажется вспомнить былое, и отнять ещё одну жизнь.

— Не смейте трогать моего брата! — Не сдержался Воробьёв. В голосе его было отчаяние.

— Я пока и не собираюсь его трогать. И, наверное, начну я всё же не с его, а с его жены. Или с сына? Кого он больше любит?

— Иван Кириллович, я прошу вас! — Взмолился Викентий Иннокентьевич. — Он сделает всё, как вы скажете… я постараюсь убедить его… только, умоляю, не трогайте Аннушку с Петенькой!

— Я даю тебе ровно два дня на него, и две недели на Александру. — Сухо произнёс Иван Кириллович. Сказал — как отрезал. Сашеньке и самой стало не по себе после этих его слов, хоть она и не до конца понимала, о чём речь. Можно было представить, каково было доктору Воробьёву.

— Иван Кирилович, два дня это очень мало, я боюсь не уложиться в такой срок! — Запричитал он.

— Так иди и скажи Михаилу, чтоб подождал. — Огрызнулся Гордеев. — Он у меня на хвосте, чтоб его, прямо по пятам идёт! И, что самое страшное, он обо всём догадывается.

«Нет, имя-то, конечно, довольно распространённое, — Принялась убеждать себя Александра. — И, конечно, совсем не обязательно, чтобы он имел в виду именно Волконского!»

— Он никогда ничего не докажет. — Тихо сказал Викентий Иннокентьевич. — А пока бумаги у нас, у него связаны руки. Вам незачем его бояться, ваше благородие.

— Боюсь тебя разочаровать, Викентий, но ему и не нужно будет ничего доказывать. — Сказал Иван Кириллович, и его тон был очень похож на Алёнин, когда она говорила о том, что Мишель вполне в состоянии помешать их замужеству. — И поэтому нам нужно сбить его со следа, лишить его всяческой возможности узнать правду, понимаешь? Было бы гораздо проще и его убить, но ситуацию усугубляет то, что он мой сын.

«Значит, всё-таки, о нём», убедилась Александра, окончательно переставшая что-либо понимать. Надо бы, наверное, было удивиться тому, как спокойно говорил Гордеев такие ужасные вещи, но она как-то уже и привыкла к его бесчеловечности, и никаких щедростей от него не ждала.

Слышал бы всё это Волконский, помечтала она. Уж он-то бы, наверное, сразу понял, о чём речь. Интересно, что же дорогой папенька так отчаянно пытался от него утаить?

— Я достану вам дело в ближайшие сроки, только, пожалуйста, не нужно никого убивать! — С мольбой в голосе произнёс измученный Воробьёв. — И, если у меня не получится за два дня, то дайте мне три, умоляю вас! Не трогайте моего брата. Я сделаю всё, что в моих силах, и даже больше, но, я прошу вас, не трогайте мою семью.

— Это дело должно было лежать на моём столе ещё вчера, чёрт возьми! — Воскликнул Гордеев. — Если Михаил доберётся до него раньше, нас обоих ждут очень большие неприятности, Викентий!

— Я это понимаю. Но, простите, о чём вы-то думали, когда затевали всё это? Неужели надеялись, что он ни о чём не догадается?

— Я не думал, что он вернётся с фронта. — Мрачно ответил Гордеев.

— Или, надеялись, что он не вернётся? — Перефразировал его Викентий Иннокентьевич.

«Господи, господи, господи, этот человек — чудовище! С кем связала свою жить моя глупая матушка? Господи, разве так можно, он же его сын, он его единственный ребёнок, разве можно так говорить?»