Смерть и танцующий лакей - Найо Марш

— А какие это картины?

— Знаете, как будто рисовал ребенок.

— Очень крупными мазками, — вполголоса заметил Мандрэг.

— Откуда вы знаете? Вы видели? — удивилась Клорис.

— Нет, он говорил. Как-то очень странно он это сказал. Если в его картинах и было что-то детское, то это выражение его сущности.

— Да, верно, — согласилась Клорис, и они безмятежно принялись рассуждать об Уильяме.

Аллейн сидел и гадал, сколько бы им могло быть лет. Мисс Уинн не больше двадцати, думал он. Потом вспомнил, что в одной из критических работ о драматических поэмах Мандрэга говорилось, что автор еще очень молод. Должно быть, лет двадцать шесть. Жизнерадостность молодости защищала их от нервных потрясений. Убийство, попытка самоубийства, а они в это время ухитрились сохранить не только здравый смысл и душевную тонкость, но смогли к тому же влюбиться друг в друга. Как все странно, думал Аллейн, продолжая следить за их оживленным разговором. Он был уверен, что они забыли о его присутствии. И это показалось ему удачным — перед ним постепенно вырисовывался портрет старшего Комплайна. И все же со стороны мрачный анализ поступков несчастного Уильяма выглядел довольно нелепо. Они заключили, что неосознанная ревность к Николасу, маниакальная любовь к матери, комплекс неполноценности и особенно эдипов комплекс — основа его поведения и яростных вспышек против Харта.

— Поистине, — говорил Мандрэг, — мотивы Гадкого утенка и Золушки. Сколько все же смысла в народных сказках.

— И, конечно, живопись — это попытка преодолеть в себе комплекс неполноценности при помощи… э-э… своего рода духовного мазохизма, — добавила, поколебавшись, Клорис.

Мандрэг в свою очередь отметил, что любовь миссис Комплайн к младшему сыну была типичным проявлением… чего вот только, из его рассуждений Аллейн так и не понял. Но понял, что двое несчастных людей полностью зависели от эгоистичного, пустого и, по словам любителей-аналитиков на переднем сиденье, слишком сладострастного Николаса. Тем не менее, несмотря на заумные выкрутасы, рассказ показался Аллейну небезынтересным. Особенно одна фраза Клорис как-то все прояснила: «Я очень хотела с ней подружиться, — говорила она о миссис Комплайн. — Но бедняжка ненавидела меня сначала за то, что я обручилась с Ником, а потом еще сильнее за то, что я бросила его будто бы ради Уильяма. Мне кажется, в глубине души она понимала, что Ник совсем не паинька, но никогда бы не призналась себе, что он может совершить хоть какой-нибудь бесчестный поступок. Знаете, для нее он всегда оставался героем. И она ненавидела всех, кто выставлял его в невыгодном свете».

— А как вы думаете, она знала о романе с мадам Лисс? — спросил Мандрэг.

— Не знаю. Полагаю, что он держал это в тайне от нее. Если ему бывало выгодно, он не заикался о своем распутстве. Но в любом случае, она считала бы увлечение мадам Лисс вполне естественным. Ник для нее почти что греческий бог. Расселся на облаках и указывает: «Подайте мне ту или эту».

Аллейн кашлянул, и мисс Уинн вспомнила о нем.

— Боюсь, — проговорила она, — вам было не так уж приятно слушать нашу болтовню.

— Напротив, показное горе намного отвратительнее.

— Да, я знаю. Все-таки это ужасно, что нельзя ехать быстрее. Обри, а вы не могли бы ее как-то подстегнуть? Доктору Харту страшно важно получить все это поскорее. Ведь от нас многое зависит.

— Быстрее я боюсь. Впереди Пен-Джиддинг. Но сейчас у нас скорость лучше, чем утром. Смотрите, на плоскогорье все еще идет дождь. Скоро мы под него въедем. Если я застряну в Глубоком овраге, можно до дома дойти пешком. Там всего полмили.

— Опять возвращаться в этот ужас, — вполголоса произнесла Клорис.

— Ничего, дорогая, — прошептал Мандрэг. — Ничего.

— Меня поразила одна вещь, — сказал Аллейн, — это состав гостей. Что заставило вашего хозяина собрать под своей крышей такую компанию? Он что, не знал, как они друг к другу относятся?

— Нет, знал, — ответил Мандрэг.

— И тогда, почему же?..

— Он сделал это специально. Так он объяснил мне в тот вечер, когда я приехал. Его попытки создать что-либо в искусстве оказались бесплодными. И вот он решил компенсировать это в реальной жизни, организовав представление из живых людей.

— О господи! — воскликнул Аллейн, — но это невероятно странно.

3

Днем ветер на плоскогорье Ненастий стих, но дождь лил без остановки. Стало постепенно темнеть. И дом, и его обитатели, казалось, затаились и ждали. Мысли людей были прикованы к двум комнатам. В одной из них, за запертой дверью, сидел с опущенными руками и низко свесившейся головой уже совсем окоченевший Уильям Комплайн. В другой лежала на кровати его мать. Она едва заметно дышала и уже никак не реагировала, когда доктор Харт похлопывал ее по некогда им самим изуродованному лицу. Наклоняясь над ней, он кричал, будто хотел пробиться туда, в глубь ее сознания. Она назвала по имени свою старую приятельницу и Херси Эмблингтон. Три раза приходил Николас, который никак не мог подчиниться требованиям Харта. Сначала его голос нелепо сорвался и перешел в рыдающий шепот. Харт не переставал твердить: «Громче! Громче! Понимаете, мы должны разбудить ее. Ее необходимо разбудить».

Харта поддержала и Херси: «Ник, если она услышит, что это ты, она, может быть, сделает усилие. Надо, Ник. Ты должен».

И миссис Паутинг в своей гостиной, и Кейпер в буфетной, и мадам Лисс в зеленом будуаре, и Томас в холле, и Джонатан на лестнице — все слышали, как Николас кричал, будто его во сне мучили кошмары: «Мама! Это я, Николас! Мама!» Все ждали, напряженно слушая, пока голос его не сорвался. В наступившей сразу тишине вновь стал различим шум дождя. Николас вышел из комнаты матери и прошел по площадке. Джонатан видел, как он остановился, поднес к губам стиснутые руки, а потом, будто кто-то перерезал невидимую нить, судорожно дернулся вперед и уронил голову на перила. Джонатан хотел подойти к нему, но, услышав рыдания, остановился и крадучись, незаметно начал спускаться вниз. Он прошел через холл и, поколебавшись, вошел в зеленый будуар.

Между Херси Эмблингтон и доктором Хартом возникло странное чувство товарищества. Херси оказалась толковой сиделкой, подчиняющейся указаниям Харта без суеты и лишних вопросов. Доктор Харт и не скрывал, что не знает, как лечить отравления вероналом.

— Но здравый смысл подсказывает, что, во всяком случае, мы должны делать то, что и при обычных отравлениях, — рассуждал он. — Здесь мы не ошибемся. Жаль, что не смогли до нее добудиться. Значит, яд из организма мы не удалили. Только бы они вернулись поскорей из аптеки!

— А сколько сейчас времени?

— Около двух. Им пора бы уж приехать.

Он наклонился над кроватью. Херси наблюдала за ним минуту-другую, а потом спросила:

— Что-то изменилось, доктор Харт, или я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь. Зрачки сузились. Пульс — сто двадцать. Заметили цвет ногтей? Темно-красные.

— А дыхание?

— Очень затрудненное. Сейчас мы еще раз измерим температуру. Слава богу, что у этой старухи Паутинг оказался хоть градусник.

Херси принесла термометр и вернулась к окну. Она стояла, глядя сквозь дождь на бассейн и на террасу. Вдоль террасы были посажены кипарисы, и один из них загораживал дальний конец бассейна и вход в павильон. «Она не могла видеть, как Мандрэг упал в воду. Но она могла заметить, как он вышел из дома и спустился вниз», — подумала Херси и перевела взгляд на шкаф, где обнаружила вчера мокрое пальто.

— Температура 102,8,[6] — произнес Харт. — Поднялась на два деления. Ну что ж, может, еще раз попробовать рвотное? Хотя, боюсь, она не сможет его проглотить.

Херси подошла, и они опять принялись за дело, и опять без видимого результата. Вскоре она предложила ему пойти отдохнуть, оставив с больной ее.

— Вы ничего не ели и не присели с тех пор, как вас позвали сюда. Я извещу вас, если замечу какую-нибудь перемену.

Харт посмотрел на нее выпуклыми глазами и ответил:

— А куда мне идти, леди Херси? К себе в комнату? Чтобы меня опять заперли? С тех пор как я пришел сюда, мне кажется, что в коридоре или на лестнице кто-то есть. Меня стерегут. Не так ли? Нет, позвольте мне остаться здесь, пока не вернется машина. Если они привезут врача, я уйду в свою камеру.

— Я не верю, что вы убили Уильяма Комплайна, — внезапно вырвалось у Херси.

— Нет? Вы умная женщина. Я и не убивал его. Смотрите, я боюсь, что положение ухудшается. Кома все глубже. Рефлексы почти отсутствуют. Почему вы так смотрите на меня, леди Херси?

— Мне кажется, вы совсем не думаете о своем положении.

— Вы хотите сказать, что я не боюсь? — произнес доктор Харт, склоняясь над больной. — Это так, леди Херси. Я австрийский беженец и еврей, получивший британское подданство. У меня развился хороший, как вы говорите, нюх на правосудие. Австрийское правосудие, нацистское правосудие, английское правосудие. Я уже знаю, когда бояться, а когда нет. Я стал своего рода барометром страха. И сегодня мой барометр показывает «ясно». Я не верю, что меня признают виновным в убийстве, которого я не совершал.