Дьявол внутри нас - Сабахаттин Али

Проснулась Маджиде от громкого крика: женщина в окне напротив звала зеленщика. С этого момента ожидание превратилось в пытку. Для того чтобы убить время, она устроила генеральную уборку. Перетряхнула скатерти, перемыла всю посуду на кухне, переложила белье на полках в зеркальном шкафу. Долго думала о чем-то, держа в руках рубашки и носки Омера. Расхаживала по комнате - от окна к двери и обратно. Потом забралась на стол и тряпкой стряхнула пыль с абажура. Снова подошла к окну и, высунувшись до пояса, оглядела улицу.

Ожидание и тревога теснили ей грудь. Она не могла читать, не могла есть; заглянула в ноты, но ничего не поняла. Наконец, не выдержав, выбежала на улицу. Она быстро шла по тротуару, ожидая, что вот-вот из-за угла покажется Бедри. И у каждого поворота сердце ее начинало сильно колотиться. Но его не было, и у Маджиде понуро опускались плечи. Однако по мере того как она приближалась к следующему углу, в ней снова начинала зарождаться надежда. Вдруг Маджиде почувствовала, что дальше идти невозможно. Ей показалось, что Бедри пришел другой дорогой и уже ждет ее. Она повернула назад и побежала домой. Бедри все еще не было. Она села за стол, закрыла лицо руками и не услышала, как молодой человек вошел в комнату.

- Как вы себя чувствуете? - тихо и ласково спросил он, словно испытывая неловкость от того, что побеспокоил ее. - Вы меня очень ждали?

Она быстро отняла руки от лица и, не вставая с места, кивнула головой. Бедри ожидал увидеть ее заплаканной, но лицо Маджиде было спокойно и лишь казалось немного постаревшим. Неужели эта много пережившая женщина с усталым лицом, которая сидит сейчас перед ним на скрипучем стуле с порванной обивкой и пытается выдавить из себя улыбку, и есть та самая школьница, которую два года назад он знал серьезной и милой, молчаливой, но пылкой. Ее кудрявая голова, которую раньше она так гордо несла на стройной белой шее, теперь клонилась то к одному, то к другому плечу. Глаза, смотревшие на людей открытым и смелым взглядом, теперь вяло скользили с одного предмета на другой, ни на чем не останавливаясь.

Бедри забыл, для чего он пришел.

- Ну к чему ты себя так мучаешь, милая! - ласково сказал он.

Маджиде указала на стул.

- Садитесь! Что случилось? Где он? Рассказывайте !

Бедри опомнился, сел.

- Все так, как я и предполагал. Это дело Нихада. Я побывал в полиции и, поговорив с товарищами Нихада и с Омером, пришел к определенному выводу.

- Вы видели Омера?

- Да. Только что. Он переведен в тюрьму.

- Как?

- Не волнуйтесь. Он говорит, что это наверняка ошибка и, когда все выяснится, его выпустят. Судя по тому, что никому не разрешают свидания, а Омеру разрешили, все обстоит не так уж страшно.

- Что он говорил? Обо мне спрашивал?

Бедри заволновался, словно ждал этого вопроса и боялся его.

- Да, все обстоит так, как я предполагал. Маджиде оборвала его:

- Почему вы не отвечаете? Он что-нибудь сказал обо мне?

Немного подумав, Бедри проговорил:

- Разрешите, я сначала расскажу самое главное, а потом дойдем и до этого.

И, не ожидая ответа, продолжал:

- Вы знаете, что Нихад и те студентики, которых он сплотил вокруг себя, по молодости и по неопытности, не зная, чем бы заняться, а отчасти в надежде устроить свое будущее, решили объявить любовь к родине своей монополией и стали выпускать брошюры и журналы, которые заполняли бранью и клеветой. Вначале все это воспринималось как проявление чрезмерной горячности сбитых с толку и не имеющих определенной ориентации юнцов. Но в последнее время их деятельность приняла целенаправленный характер. Всем, в том числе и мне, это сразу бросилось в глаза. Эти храбрецы, привыкшие во все горло орать в кофейнях, на палубах пароходов, на улице и считавшие удалью, публично высказывая свои взгляды, защищать их с помощью кулаков, вдруг стали почему-то играть в таинственность. Они сходились в кофейнях по двое, по трое и о чем-то загадочно шептались. Если кто-либо в споре высмеивал их идеи, они лишь самоуверенно ухмылялись, словно говоря: «Погодите! Придет время, мы вам покажем, где раки зимуют!» Наконец они завели дружбу с авантюристами и подозрительными личностями, характер деятельности которых еще полностью не установлен. Среди них был и тот самый человек, похожий на татарина, которого мы частенько видели с Нихадом. Он тоже арестован… Не вдаваясь в подробности, могу сказать, что эти экзальтированные юноши попали прямо в расставленные для них сети… Часть из них даже не знала, на что идет… Они думгли, что высказывают собственные мысли, а на самом деле, как жалкие марионетки, переводили на турецкий язык варварские идеи, положенные в основу всего государственного строя некой иностранной державы. Отстаивая лживое и лицемерное мировоззрение, они не понимали, что роют яму себе, своему народу и всему человечеству! Они докатились в конце концов до таких дел, которые смело можно назвать изменой родине. Судя по обнаруженным материалам, они составляли списки всех не согласных с ними мыслящих людей страны и передавали их за деньги в руки каких-то неизвестных лиц, сумевших остаться в тени. В эти списки заносились люди не только за их политические взгляды, но и по признаку расы, крови, происхождению, высчитанному до седьмого колена. Полученные деньги вкладывались в сомнительные аферы. На них грели руки лишь главари, а остальные, как дураки, кричали задаром. Собственно говоря, из-за этого все и выплыло наружу. Несколько молодых идеалистов, видя, что главари загребают деньги, а им не дают даже понюхать их, выдали всех. Вы видите, все это достаточно отвратительно. Не думаю, что Омер имел к ним какое-либо отношение. Он боится только, как бы не выплыло дело кассира из-за тех двухсот пятидесяти лир, которые он оставил Нихаду. Боится - не то слово. Он стал такой странный. Совсем переменился за эту ночь и больше переживает за кассира, чем за себя. Меня это удивило - ведь с тех пор прошло больше месяца. У него был такой потерянный вид, что я просто не узнавал его. Видимо, он многое передумал. Потом… Говоря о вас… Бедри замялся.

- Он беспокоился обо мне? Что он сказал? - спросила Маджиде.

Бедри поморщился.

- По правде говоря, я так и не понял. Как только было упомянуто ваше имя, он задумался. «И с Маджиде ничего не улажено», - говорит. Я спросил его, в чем дело, он не ответил и заговорил о другом. Я предполагал, что он будет больше волноваться. Но нет. Уж не струсил ли он, подумал я. Вижу, арест его вовсе не тревожит. Он уверен, что его освободят. Может быть, это его состояние - начало новой, более разумной жизни.

Маджиде задумалась, уставившись на запыленный воротник Бедри. Морщинки прорезали ей лоб, словно она производила в уме какие-то сложные расчеты. Потом посмотрела на Бедри настойчивым, требовательным взглядом.

- Вы думаете, Омер переменится?

- В каком смысле переменится? Почему вы об этом спросили? - уклонился от ответа Бедри.

- Просто так. Я хотела знать, что вы думаете. Ну, так как же?

- Не знаю… Может перемениться… Но…

- Но что?

- Для этого нужно время. - Да.

Маджиде поднялась, давая понять, что не хочет больше продолжать этот разговор.

- Пойдемте к Омеру, - попросила она. - Наверное, меня допустят к нему.

Бедри ждал этого. Они вместе вышли из дому. Устроить свидание с Омером оказалось не так уже трудно. Маджиде заметила, что муж сильно изменился, и стала доискиваться причины. Лицо Омера заросло щетиной, но он почти всегда ходил небритый. Нет, не это. Что-то другое изменило черты его лица, выражение глаз. Он протянул руку сначала Маджиде, потом Бедри.

В камере для свидания - пустой выбеленной комнате - было всего два стула. Омер пригласил своих гостей сесть, а сам остался стоять. Но Бедри уступил ему место.

Маджиде с легкой улыбкой посмотрела на мужа. Ответная улыбка, едва обозначившись, замерла на губах Омера, все лицо его странно и неестественно напряглось. Маджиде стало жаль его.

Оба молчали. Бедри деликатно отошел в дальний угол к надзирателю, чтобы не мешать разговору молодой четы. Но ни один из супругов не придвинулся к другому, и чем дольше продолжалось молчание, тем острее оба чувствовали, что оборвалась какая-то нить, связывавшая их ранее. Маджиде вспомнила фразу из своего письма: «…Как мало мы разговаривали с тех пор, как стали жить вместе, как будто стало нечем поделиться друг с другом», - и с горечью подумала: «И впрямь не о чем. Он глядит как чужой… И я тоже! Отчего это? В тот день, когда мы познакомились, он говорил так много, совсем не зная меня, не заботясь о том, слушаю ли я. У него всегда так… Начинает замечательно, но ничего не доводит до конца. То ли от лени, то ли оттого, что не знает, куда это его заведет».

Надо было наконец что-то сказать, и Маджиде спросила:

- Ты очень скучал? Когда тебя привезли сюда?

- Скучать не было времени. Вчера меня допрашивали до полуночи, а рано утром перевели сюда.