Укрощая хаос - Бен Гэлли

бросили. Мне рассказали про правило, которое позволяет выжить в тюрьме: в первый же день выбрать самого большого громилу в камере и сломать ему челюсть. Но все обычно умалчивают о том, что если задача не выполнена с одного удара, то шанса ударить еще раз тебе выпадает редко. Еще тебе не говорят о том, что делать в том случае, если у громилы есть дружки. Вырубить громилу мне не удалось; более того, он с двумя дружками сломал мне руку и несколько ребер. И еще они растоптали мою гордость, если уж на то пошло. Но в Дальних Краях нет клетки, которая задержала бы меня надолго. Могу с гордостью сказать, что выбрался оттуда через две недели, а сокамерников оставил гнить там.

Это подземелье, находившееся под улицами города, определенно было из тех, которые запирают на ключ, и не на один. Кроме того, это была самая чистая тюрьма из тех, в которых мне довелось побывать. В молочно-белом свете фонарей я не увидел ни блевотины, ни дерьма, ни крови, ни одной дергающей носом крысы и почти ни одной пылинки. Лучи света падали на ряды толстых медных прутьев – не окованных, но отлитых из меди. Они уходили глубоко в стены, пол и потолок. Услышав шум у дверей и шуршание одежд, в прутья решеток вцепились светящиеся руки.

– Что это? – спросил я. – Тюрьма для призраков, которые забыли помолиться?

Яридин снова усмехнулась, хотя никакого дружелюбия в ее смехе не было.

– Шути, Келтро, не стесняйся. Юмор – хороший щит для новичков и непосвященных.

Ее слова пронзили меня, словно раскаленный нож. Я что-то неразборчиво буркнул и пошел за ними, словно верный пес. Они провели меня между рядами камер и остановились у одной из них, битком набитой заключенными. Рядом с ней стояли еще два приверженца культа – до сих пор они скрывались в нишах и оставались невидимыми. В большой камере находилось несколько призраков. Я вгляделся в их лица, но никого не узнал. Половина из них были раздеты, а остальные – в лохмотьях. Одному из них убийцы распороли живот, и поэтому он напоминал улыбающийся и одновременно жующий рот. Какую-то женщину практически рассекли надвое от плеча до паха. У большинства на шеях висели их монеты. Это были свободные признаки, но они все равно сидели в тюрьме. Я представил себе, как это должно их злить, и внезапно мысль том, что сейчас я к ним присоединюсь, набросилась на меня, словно крокодил из мелководья.

Я попятился прочь от двери.

– Зачем я здесь?

– Не бойся, Келтро. Эти камеры для тех, кто хочет причинить вред церкви – для чужаков, воров, душекрадов, которые стремятся лишить свободы сестру или брата, – объяснила Лирия.

– А также для еретиков и тех, кто не соответствует нашим планам.

– Если они не хотят исправляться, мы передаем их Палате Кодекса, чтобы она их покарала.

– Хотя у Палаты столько дел, что на это уходит немало времени.

В ее голосе не было ни намека на ехидство или мстительность, которые я, возможно, различил бы в голосе Темсы или Хорикс. Она просто излагала факты.

Я удивился их честности, но не темной стороне культа. О том, что она существует, мне объяснили уже несколько раз. Именно поэтому я пришел сюда, именно поэтому сейчас я заглядывал во все уголки, именно поэтому я был так напряжен, что почти ходил на цыпочках. И все-таки эти камеры бледнели на фоне того, что я себе представлял. Более того, они выглядели на порядок лучше подвалов «Ржавой плиты».

– А иногда мы сами вершим правосудие. В этом и состоит наш дар тебе.

Я навострил уши.

– Не понимаю.

– Правосудие, Келтро. Братья, будьте любезны.

Лирия махнула охранникам, и они принялись вращать прочными, сложными ключами в замочных скважинах. Находившиеся за решеткой призраки двинулись назад, к стенам, что-то нервно бормоча. Я снова вгляделся в их лица. Кто из них причинил мне вред в этой жизни или в прошлой?

Призраков по одному вытаскивали наружу и заталкивали в соседнюю камеру. Двадцать два их я насчитал, прежде чем поток теней остановился. Я уставился на сжавшуюся в комок фигуру, которая осталась. Должно быть, он прятался за спинами других, встав на колени и опустив голову. Братья вытащили его на веревке, в которую была вплетена медная жила, и подвели ко мне.

Этот призрак светился синим. У него были жидкие сальные волосы, которые доходили до плеч. Его нос был сломан, а один глаз выпучился, словно перед смертью человека крепко поколотили. Я посмотрел на его обнаженное тело и заметил глубокие раны в груди и животе – там, где его, похоже, проткнули шипы. С холодной, жестокой усмешкой он уставился на мою шею, и я сразу его узнал.

– Келтро, ты же помнишь Кеча? – шепнула мне на ухо Лирия.

– Как я мог его забыть? – ответил я, хотя на самом деле я его забыл. С тех пор как он меня зарезал, в моей жизни произошло великое множество событий.

Охранники поставили его на колени, а медные кольца в их рукавицах заставили его ухмылку слегка померкнуть. Я зашел в клетку, чтобы встать над человеком, который лишил меня жизни, над человеком, который все это начал. Я чуть не попросил у них рукавицу, чтобы мощным ударом окончательно стереть эту усмешку с его лица.

Сестры встали у меня за спиной и принялись объяснять мне, что к чему.

– Он прибыл к нам вместе с призраками, которых мы забрали у Темсы.

– Очевидно, его купил тор Баск. Наш общий друг захватил его, когда вторгся в башню тора.

– Это я помню, – вставил я.

– Когда мы попытались поделиться с ним нашей мудростью и обычаями, он стал агрессивным и начал бродить по улицам, разыскивая некоего Келтро Базальта.

– Мы приказали посадить его сюда – на всякий случай.

– И теперь ты можешь свершить над ним правосудие. Это право ты заслужил.

Что-то коснулось моего локтя. Опустив взгляд, я увидел в руке Лирии маленький арбалет; она протянула его мне прикладом вперед. Арбалет уже был взведен, и на его тетиве лежала стрела с медным наконечником. Второй рукой Лирия держала половину монеты. Точнее, половину монеты Кеча.

Я посмотрел ей в глаза, и ее голос зазвучал тверже.

– Наказание может быть справедливым, даже если его вынесли за рамками закона или кодекса.

Яридин подошла ближе.

– Некоторые наказания являются вполне заслуженными.

Арбалет завис в воздухе. Я увидел, что Кеч пытается поймать мой взгляд. Лицо его помрачнело; он занервничал.

– Так нечестно! – заныл он. – Это хладнокровное убийство!

– Ни в одном из нас нет крови. И кто в этом виноват? – спросил я, забирая арбалет у Лирии. Пока что я направил его в пол, пытаясь не слушать убедительные доводы сестер. Они прекратили давить на меня и молча отступили, проявляя уважение. Но семена они посеяли. Я тоже занервничал.

«Я – не убийца, – напомнил я себе. – По крайней мере, намеренно я не убиваю». Эта последняя черта, которая отделяет меня нынешнего от меня прежнего. Она и при жизни была тонкой, но все-таки благодаря ей я оставался вором, а не убийцей. Вот почему смерть сына того графа так сильно меня ранила и заставила покинуть свой дом.

Я цеплялся за это различие при жизни и продолжал цепляться за него сейчас, несмотря на то, что уже почему-то целился в живот Кеча. Моя темная сторона – то, что таится в каждом из нас – умоляла, чтобы я спустил курок. Кеч отнял у меня все, из-за него я оказался на проклятом пути, который привел меня сюда. Этот человек заслужил не просто медную стрелу и забвение, но что-то гораздо более страшное. Я хотел, чтобы он страдал.

– Проси прощения, – приказал я ему. Это было больше всего похоже на месть, и, кроме того, так я мог заглушить в своей голове вопли «Давай! Сделай это!» – Проси прощения, и тогда я, возможно, пощажу тебя.

– За что? За то, что я делал свою работу? Это ты же пнул меня, ты сопротивлялся. Из-за тебя меня зарезали!

– Я сопротивлялся?! – воскликнул я, прижимая арбалет к его лбу. Лоб Кеча был мягким, желеобразным, и меня разочаровало то, что я не услышал шипение меди. – Проси прощения за то, что отнял у меня жизнь.

Я хотел, чтобы он сломался. Я хотел увидеть, как он потеет от страха. Я хотел знать,