Куколка - Генри Олди

Кажется, он молился.

Не обращая внимания на молящегося, гость остановился в шаге перед Лючано, дрожащим в кресле. В руках он держал какое-то оружие. Изображение, передаваемое камерой в мозг, расплывалось. Складывалось впечатление, что искусственный «глаз» начал слезиться. Сонная одурь обкладывала мозг ватой.

«Инъекция! Чертов МОРС вколол мне транквилизатор…»

Чудовищным усилием Тарталье удалось вернуть зрению резкость. То, что он принял за оружие, было ложкой и миской, где лежали две жестяные баночки с «замазкой».

На Террафиме настал вечер, а кормилец опаздывал.

Пульчинелло пришел ужинать.

Контрапункт

Лючано Борготта по прозвищу Тарталья

(около трех лет тому назад)

Есть болезнь, которой не найти в медицинских справочниках — острый недостаток публичности. Сей вирус демократичен: он не щадит ни бедных, ни богатых. Женщины, мужчины, дети — лишенные внимания, они с настойчивостью наркомана кричат с любого, мало-мальски возвышенного места:

— Мы здесь!

Скажите нам спасибо, просят они. Хоть за что-нибудь. Обругайте нас. Выслушайте. Посочувствуйте. Прокляните. Воздайте хвалу. Осыпьте бранью. Только не проходите мимо.

Потому что мы здесь, и цена нам — грош.

— Доброго огня, пахлаван-пир!

Фаруд низко поклонился. Здесь он кланялся на старинный манер: упершись ладонями в бедра и пошире растопырив локти. Вдох-выдох, глубокие, как три удара сердца — и можно выпрямить спину. Этикет соблюден, титул «покровителя силачей» озвучен вслух. Настал час добавить без церемоний, с радостной улыбкой:

— Здравствуйте, Мансур-ата! Рад вас видеть!

— И тебе доброго огня, маленький Фаруд! — бас Мансура Гургина, учителя борьбы, приводил в священный трепет любого, кто слышал его впервые. Даже для давних знакомых после долгой разлуки этот бас звучал впечатляюще. — Забыл старика, забыл! Летаешь, гуляешь, пропадаешь за семью дымами…

Сделав девять шагов, Фаруд утонул в объятиях «покровителя силачей». Пожалуй, никто не звал вехдена «маленьким», кроме Мансура. Пахлаван-пир звал «маленькими» всех, включая кея Кобада IV (да воссияет свет владыки над миром!), своего ученика в прошлом. Дородный великан, лишь чуть-чуть обрюзгший с возрастом, в последние годы он хворал ногами, но скрывал это. Старость ходила вокруг да около борца, опасаясь подобраться ближе — а ну как схватит да сломает? А Мансур стеснялся карги-старости, как подросток — скверно одетой, вульгарной матери.

— Распустился! Кисель, не мужчина! Позор…

Заливаясь дробным смешком, старик — осторожно, чтобы не искалечить! — хлопал гостя по плечам. Мял пальцами мышцы рук; ухватил за талию, поднял на уровень лица, повертел и поставил на место, будто статуэтку. Со стороны это выглядело шуткой. Но Фаруд хорошо знал: после такой «шутки» пахлаван-пир способен выдать подробное заключение о твоем физическом состоянии.

И меддиагностер сгорит от стыда.

— А ну-ка, лезь в «очаг»! Разомни уши деду Мансуру!

Финальная реплика означала, что гость принят и прощен. Годы отсутствия списаны в утиль, Мансур не сердится. В «очаг», то есть на деревянный помост для поединков, лезть, разумеется, не надо. Старик давно ограничивался наставлениями и редкими, аккуратными демонстрациями. Но стену за «очагом» украшал чемпионский пояс Збышека Станисласа — многократный победитель чемпионатов Галактики по вольной борьбе, Збышек шестнадцать лет назад прилетел на Михр знакомиться с Железным Мансуром.

Знаменитый тяжеловес был вежлив и доброжелателен. Он разделил «очаг» с пахлаван-пиром, подарил старику свой пояс и улетел на родину — лечить два сломанных ребра и вывих колена. С тех пор борцы переписывались. Збышек именовал Мансура «батей», а Мансур неизменно в первых строках послания справлялся о здоровье «маленького Збышека».

— Ниже! Иди ниже! Ты пахлаван, или бычье дерьмо?

Это относилось уже не к Фаруду. Комментируя действия учеников, старик не ограничивал себя в выражениях. Отменно сдержанный вне зала, здесь он становился ругателем и сквернословом. Кому не нравилось, мог уходить и больше не появляться. В обмен на терпеливость и смирение «покровитель силачей» щедро делился опытом.

В отличие от других учителей борьбы на Михре, он пускал в свой дом не только вехденов. Вот и сейчас: в зале работали трое инорасцев. Коренастый, похожий на жабу богатырь с Тхагола «качал» бублик из камня. По лицу тхаголезца ручьями тек пот: темно-розовый. Как и все его соплеменники, он страдал геморрагическими диатезами. Напротив тхаголезца модификант-серпентоид, гибкий и молниеносный, в одиночестве нарабатывал проход в ноги. К нему и относился комментарий про «бычье дерьмо».

Хотя, на взгляд Фаруда, модификант и так стелился над самым полом.

А в «очаге» подвижный, несмотря на внушительный вес, брамайн боролся с вехденом. Типичный уроженец Хордада, вехден был красавцем — хоть статую с него ваяй. Подкачал разве что цвет волос. Блондины среди вехденов — редкость, уникумы. А уж кудри, напоминающие слоновую кость… Блондин атаковал, прорываясь вплотную и раз за разом сбивая брамайна с ног. Попадая на болевой захват, брамайн с терпением, присущим их расе, выворачивался, вскакивал — и вновь осыпал противника градом ударов.

В зале Мансура-аты разрешалось бить. Старик практиковал «честный стиль», уходящий корнями в далекое прошлое Михра.

— Кровь горит? — хохотнул пахлаван-пир, отследив взгляд гостя. — Шило в заднице? Покажешь недоумкам, как уши мнут?

Мятые уши были любимым образом старика. Завистники даже прозвали Мансура — Ухомякой. Но говорить такое предпочитали за глаза. Ухо — ерунда. Хирург-косметолог новое пришьет. А хребет — если врачи успеют, ходи три года в корсетном экзоскелете…

— Запросто!

— Молодец, Щенок! Давай, переоденься…

Здоровая наглость гостя обрадовала пахлаван-пира. Старик расцвел, молодея на глазах. И Фарудово прозвище мигом вспомнил, хитрец! Фамилия Сагзи росла из древнего слова «саг» — собака. Символ уничтожения мирской грязи, собака входила в пятерку «чистых», вместе с человеком, коровой, овцой и ежом. Двадцать лет назад, явившись в дом пахлаван-пира с рекомендацией от важных людей, молодой Фаруд узнал от Мансура-аты, куда следует засунуть все рекомендации Галактики, кивнул и полез в «очаг» — драться.

— Щенок! — рявкнул старик, подкручивая кончики усов. — Ишь ты…

Так и осталось: Щенок.

Где переодеваются, он знал. Жилище Мансура было оазисом традиций. Здесь реформизмом и не пахло. За наружной дверью начинался древний эскалатор: он вел вниз, в коридор, тянувшийся с севера на юг. Дом почти целиком уходил в землю, возвышаясь лишь куполом крыши и чердаком-мансардой. С точки зрения реформистов, сейчас, при наличии кондиционеров и климатических установок, это теряло смысл и не сказывалось на «взращивании огня». Раньше, учитывая близость пустыни — да. Но…

Никаких «но», отвечал пахлаван-пир.

Конец спору.

Жилые комнаты и зал для занятий размещались в юго-западной части дома. Отсюда второй эскалатор поднимал желающих к арке во двор, окруженный глухой стеной. Во дворе, под чинарами, стояли два смежных павильона: раздевалка и душевая. Сняв одежду, Фаруд принял душ — тщательно вымыв руки с мылом перед тем, как встать под струи воды. Обсушив тело, он сунул ноги в шлепанцы из тканевого неопрена (ходить босиком — запрет!) и прошлепал к ячейкам, где отыскал пакет со штанами и рубахой подходящего размера.

Рядом, на стойке, висели кушаки с кистями. На коврике выстроились тапочки-борцовки — белые, как и весь костюм для борьбы.

«Белые, как чьи-то волосы…»

Сравнение родило в сердце легкий мандраж. Он погасил волнение привычным усилием воли. Земляк-блондин — вот ради кого мы явились сюда. Не надо лишний раз вспоминать имя объекта. Не надо думать о годах вашего знакомства. Родство ничего не значит. Известные обстоятельства — прах. Чувства и эмоции омывают душу, как вода — тело. Но ходить целый день мокрым — глупо.

Есть цель и есть средство.

Очень жаль, что все произойдет в доме Мансура Гургина. Подари судьба хоть крупицу выбора, он нашел бы для операции другое место. Да, сантименты. Мокрая зола. И выбора нет.

Костер задуманного горит, пожирая минуту за минутой.

С того момента, как Фаруд расстался с двумя помпилианцами и одним роботом, прошло двадцать часов. В его распоряжении — еще четыре часа. Хватит с лихвой. Через час все станет ясно. Возрождение державы — или гибель вехдена-неудачника, возомнившего себя спасителем отечества.

Пора идти в «очаг».

— Я здесь, Мансур-ата!

— О! — старик цокнул языком, выказывая одобрение. — Ну, лезь погрейся…

Повинуясь жесту пахлаван-пира, брамайн оставил помост. Блондин ждал, легонько постукивая кулаком в ладонь. Прыжок «в очаг», ритуальный поклон — и Фаруд сходу ринулся в атаку. Многие покупались на такую манеру, сочтя хладнокровного, расчетливого Сагзи буйным петушком-сорвиголовой. Кое-кто жалел об этом до сих пор; кое-кто больше уже ни о чем не сожалел.