Изгой - Алиса Бодлер

даже родительской модели, что уж говорить о настоящих маме и папе, – мужчина вздохнул так, словно моя боль касалась его лично, и он имел возможность наблюдать, в каких условиях я рос. – Но я не знаю, как еще донести мою простую мысль о том, что не все вокруг желают тебе зла. И как опровергнуть твою установку о том, что любая забота должна быть чем-то оплачена. Тебе не повезло множество раз, и не повезет еще столько же, но я бы не стал устраивать исповедь перед человеком, которому хочу навредить.

Несколько минут мы просидели в полной тишине. Я переваривал сказанные Джереми слова и наблюдал за тем, как на улице зажигаются фонари. Из «Контура» одна за другой выходили толпы довольных молодых людей, а те, кто был постарше, спешили к метро через арку креативного пространства, как и я когда-то. Каждое зафиксированное моим зрением лицо было уникальным, также как и жизнь, что вел носитель неповторяющихся черт. Люди существовали в том же пространстве, что и мы с Оуэном, о чем-то размышляли, радовались чему-то, чувствовали происходящее каждой клеточкой своего тела. Но наш фриковатый дуэт выделялся в самом худшем смысле этого слова. Мы будто отказывались признавать течение времени, застряв далеко и давно, без единой возможности выплыть из воспоминаний или шизофренического бреда. Еще несколько месяцев назад, осенью, я считал воздаянием свыше то, что могу чувствовать невидимую материю, но теперь перенес этот талант в список доставшихся мне проклятий. Все больше погружаясь в то, что мой спутник выдавал за правду, я чувствовал, что хочу избавиться от груза, что ложился на мои плечи вместе со знанием.

Был ли хоть один шанс, что это наваждение испарится?

– Поехали, дед, – небрежно бросил я, стараясь не думать о том, что вскоре пожалею о собственном решении. – Но тревожную кнопку я вынесу на экран блокировки смартфона, имей в виду.

– Ради бога, – с долей грусти отозвался О. – Можешь даже позвонить всем своим знакомым и назвать мой адрес, на всякий случай.

Когда Бодрийяры добрались домой, день уже близился к концу. Валериан, оказавшись в абсолютно гнусном положении еще на территории Мадам Бизе, продолжал попытки стать невидимым для взора Германа до самого порога. Но когда братья оказались на веранде, старший вновь схватил за шкирку младшего (должно быть, для пущей убедительности) и угрожающе заговорил:

– Сейчас ты пойдешь к Мэллори и будешь с ней до самого утра. А чуть займется рассвет, жди меня на этом самом месте. Мы поедем обратно, но выплату сделаешь сам.

Кудрявая голова Вэла безвольно покоилась на его груди – так яро он пытался избежать прямого контакта со своим родственником. Но это оцепенение не помешало ему дрожаще кивнуть из последних сил и попытаться вырваться.

– И еще, – тщетно пытаясь утопить негодование в былых остатках теплых чувств к так грязно повзрослевшему, солнечному мальчишке, Бодрийяр-старший шептал. – Еще хоть слово будет тобой сокрыто от меня во благо чего бы то ни было, я забуду о том, что мы братья, и покажу тебе всего себя.

Пропустив брыкающегося юношу к двери, Герман постучал.

Оказавшись внутри, порядком задержавшиеся молодые хозяева направились к главной лестнице через гостиную. Спальня юных супругов располагалась совсем близко к спуску, а потому с Валерианом предстояло проститься здесь.

– Ты понял? – так же тихо, но вместе с тем грозно, уточнил нерадивый наследник.

Дождавшись повторного кивка, старший брат проследил за тем, как младший скрывается за дверью своих покоев, и проследовал к комнате, что принадлежала одной лишь матери. Им предстоял тяжелый долгий разговор.

Ангелина была отнюдь на себя не похожа. В столь поздний час она не страдала от мигрени, не возлежала в любимом кресле и не шепталась с Мари о тяжелой судьбине. Распластав на дамском столике кусочки животной кожи, она занималась приготовлением пластырей, как можно было догадаться, для отца. Справа от воссозданного рабочего места женщины стояла деревянная ступка с топленым воском. Запах разогретого оливкового масла безмолвно оповещал о том, что чудодейственное средство от боли вскоре будет готово.

– Добавим белладонну, – словно самой себе, но все же вслух проговорила мать. Таким же познавательным тоном она когда-то давно обучала любимого сына, собирая его с собой на прогулку с травницами. – Белладонна поможет нам наверняка.

– Мама, – серьезно обратился к женщине Герман. – Мы нашли поджигателя.

Лина, словно не слыша ни слова, исходящего от своего ребенка, продолжала готовить материал к пропитке. Она была столь сосредоточена делом, что даже не поднимала головы. Волосы ее, обычно собранные в тугой, красивый пучок на самой макушке, теперь растрепались, открывая взору случайного зрителя уже не редкие седые пряди.

– Мама, почему вы этим занимаетесь? – мужчина подошел ближе, предполагая, что родительница могла плохо его слышать. – Где же мистер Ноббс и Уилли? Разве не должны они готовить лекарства?

– Поздно, – тем же ровным тоном отвечала Ангелина, словно продолжала рассказывать наследнику о действии разных трав. – Поздно уже.

– Да что же вы говорите! – сын был готов к тому, что диалог будет строиться сложно, однако недоумевал, почему он не может даже начаться. – Им приказано рядом быть. Не должна супруга больного заниматься и этим!

– Он не болен, – в лице матери не промелькнуло ни единой эмоции. – Он умирает. От смерти лекарства нет.

Опешивший от новости отпрыск сделал непроизвольный шаг назад. Тирания отца, та боль, что красной нитью проходила через род, врезалась в сущность каждого, носившего их фамилию. Однако страх перед неизвестностью, что теперь настигнет и порочное детище Бодрийяров – «Фармацию Б.», и семью, что неизбежно стала зависима от монстра, выращенного на их боли, – был сильнее, чем любое из чувств, поддающихся описанию. Герман испытывал этот ужас однажды, в момент, когда черная полоса вышла за пределы его каждодневной жизни и коснулась всех его окружающих – в миг, когда Николас получил рану от ножа почившей Макты. Валериан, как довелось понять старшему брату этим днем, был не готов ни к чему, кроме бесконечных демонстраций успеха, начертанного на крови людей. Он не знал, как вести эту гиблую лодку дальше, хоть и обучался этому с малолетства.

– Вероятно, это лишь худший из исходов, – постарался успокоить мать молодой мужчина, хотя верил ее словам безоговорочно. В опыте мистера Ноббса сомневаться было грешно. – Все еще может быть хорошо.

– Его душа не с нами уже день, – отвечала Лина так, словно ее руки работали как заведенный механизм, а сердце было далеко-далеко от истины, что черным грузом теперь повисла над семейным гнездом. – Лишь тело мучается. Белладонна облегчит боль.

Но самое важное все еще