Гора Орлиная - Константин Гаврилович Мурзиди

— Ничего нового я не скажу вам, — продолжал Черкашин. — Но у нас так: где авария, там и руководство.

Орджоникидзе посмотрел на часы.

— Зайдите ко мне завтра в девять утра.

Черкашин смутился, кивнул и отошел.

Нечаев с сожалением посмотрел на него. Громов явно обрадовался.

Идя по цеху, Серго сказал:

— Разве здесь не могли обойтись без половины забежавших сюда командиров-начальников? Думаю, что могли. Надо бы запомнить, что лучшая организация труда там, где нет незаменимых… Опыта у нас маловато. И у партийных работников, и у хозяйственников. А вот, знаете, надо бы нам, где трудно работается — на доменных печах, на мартеновских, — временно, хотя бы на шесть месяцев, на год, поставить наших молодых инженеров к агрегатам. За границей так и делают. Когда инженер окончил школу, его не ставят сразу начальником или директором, а ставят на низшее место, откуда он должен выдвинуться вперед.

Рабочие одобрительно закивали. Предложение Серго им понравилось. Вскоре об этом разговоре знали в других цехах, обсуждали его в столовой, в конторке, в красном уголке.

Николай сказал Плетневу:

— Вот тебе, Василий Григорьевич, надо бы так…

— Почему именно мне?

— Ты же молодой специалист?

— Когда это было? Три года назад! А ты кончишь техникум в будущем году, станешь молодым специалистом — вот и пожалуйста!

— Я и так у станка… Мне идти на низшее место некуда.

— Тебе надо с низшего на высшее?

— Примерно…

— Так… — протянул Плетнев. — У нас с тобой дороги явно разные. Ты — наверх, а я вниз…

— Ты все в шутку обращаешь… А это дело не шуточное!

Плетнев неожиданно засмеялся.

— Черкашин тоже так говорил. Серьезный мужчина! Все мировые проблемы обсуждал, философствовал, в драку лез, неизвестно зачем, пока на Орджоникидзе не попал. С ним диспут затеял. Не слышал? Ей-богу! Какой-то рыцарь-правдолюбец…

— Рыцарь! А может, что-нибудь похуже? — спросил Николай.

— Ты думаешь? — Он махнул рукой и побежал: — Пока!

Сегодня после работы полно дел. Собственно, кроме участия в слете, было одно дело. Утром он получил ордер на переселение из барака в новый дом.

Проходя по тесному, полутемному коридору заводоуправления, Орджоникидзе споткнулся. Нечаев начал извиняться.

— Экономишь за счет одной лампочки? — прервал его нарком. — Не вздумай так экономить в рабочих общежитиях.

В кабинете Нечаева он сел на диван, расстегнул верхний крючок кителя и, слегка откинувшись, оглядел комнату. Увидев на шкафу объемистую книгу, небрежно брошенную, забытую, спросил с улыбкой:

— Годовой отчет? Помню, «Уралмет» однажды прислал отчет на девять с половиной тысяч страниц. Дорого обходятся советской власти такие отчеты. — Откинул руку за валик дивана, в раздумье проговорил: — Если мы не положим конец бумажному потоку, он захлестнет нас. — Посмотрел на Нечаева, сказал с невеселой усмешкой: — Человек начинает переписываться с самим собой! Что головой качаешь? Не веришь? Да твой Громов из таких… Бюрократ он у тебя.

— Я его защищать не собираюсь, — начал Нечаев, отводя взгляд от черных, лучистых глаз Орджоникидзе. — Но к нему это, пожалуй, не относится…

— А я говорю, бюрократ, чиновник. Он из тех, которые не могут полностью охватить порученное им большое дело и только штампуют указания специалистов. — Нарком встал. — Плохо у нас то, что начальник строительства — он же будущий директор завода. Плохо. Неправильно. Один должен строить, а другой у него принимать. Тогда приемка была бы настоящая. Тогда ты не стал бы покрывать Громова, взглянул бы на него иными глазами. А теперь я вижу его лучше, чем ты. — Он замолчал, словно вспомнил что-то более важное, значительное, и, чтобы успокоиться, неторопливо прошелся по кабинету. — Купили мы за границей великолепные машины, золотом за них заплатили, а не умеем установить в срок. И плохо организуем на них работу. Придешь на завод, глянешь: тут тебе и Америка, тут тебе и Азия… Пора нам кончать с азиатскими методами работы!

— Это верно…

— Верно? А какого же ты черта защищаешь Громова?

Блеск лучистых глаз Орджоникидзе стал острее, а взгляд — жестче. Теперь жесткость почувствовалась не только во взгляде, но и в резких морщинах высокого покатого лба, в тронутых сединой висках, во всем облике наркома. Даже черные густые усы не смягчали этой неожиданной жесткости.

— Заминка получилась, — согласился виновато Нечаев. — Хотели по-своему смонтировать, да просчитались.

— А зачем было выдумывать? — с новой силой заговорил Орджоникидзе. — Чего проще — перенести заграничный опыт, а не открывать Америку… Тут нечего нам чваниться своим коммунизмом.

Нечаев молчал. Почему-то вспомнил он, что рабочие любя называют Серго железным наркомом. Он тоже любил этого мужественного человека, тоже восхищался им, с увлечением слушал его, но… сегодня он хотел, чтобы поскорее закончилась эта «беседа».

— Просчитались! Это ты правильно сказал. На строительстве кремнегорского завода просчитались мы здорово. Медленно решаем проблему Большого Урала. И строимся медленно и овладеваем неважно. Но все-таки пафос строительства у нас имеется, а вот пафоса освоения пока еще нет. Это теперь самое важное… Когда строили первую домну, ты в тридцатиградусный мороз стоял на самом колошнике вместе с комсомольцами. Это ты мог. А теперь, когда домну надо осваивать, нет у тебя прежнего энтузиазма. Устал? Рановато. Надоело? Жаль… — Нарком вплотную подошел к Нечаеву. — Почему так получается, скажи пожалуйста, один день домна дает тысячу тонн чугуна, а другой — четыреста? Почему бы не давать ежедневно по восемьсот?

— Я же докладывал, Григорий Константинович: не хватает людей.

— Двадцать тысяч людей на заводе! Из них восемь тысяч коммунистов и комсомольцев. Какое же ты имеешь право терять каждый день по четыреста тонн металла из-за того, что не хватает восьми человек? Разве это допустимо? — Орджоникидзе едва не задохнулся, так тяжело он дышал. — В Европе таких домен, как кремнегорские, нет. В Америке, говорят, всего-навсего, шесть, да и те, слава богу, потушены… Можем ли мы так обращаться с подобными уникумами? Когда я недавно прочитал в газете, что на первой домне задержали плавку — не было известняка, — мне в первую минуту так и хотелось закричать на тебя, на всю страну закричать!

— Выплавка чугуна, — нерешительно заговорил Нечаев, — слетела у нас из-за продовольственного положения…

— Домны хлеба не требуют. Домны требуют известняка. А он не был подвезен. Почему? Нераспорядительность командиров — больших и маленьких. — Нарком отвернулся, надел свою фуражку с неизменной звездочкой, твердо пообещал: — А на Громова я тебе глаза раскрою.

— Да я и сам вижу…

— Сам видишь? Тогда почему молчишь? Почему мер не принимаешь? Какова же цена твоему партийному билету? Какова цена твоему коммунизму? Какова, если ты до сих пор не вцепился в горло этому бюрократу?

Когда Орджоникидзе вышел из кабинета Нечаева, управленческий коридор был уже освещен.