Пляска дервиша (сборник) - Михаил Березин

– Какие объявления? – простонал Черемухин.

– Ну, сначала в немецких газетах, а потом Крайский дал объявление в «Европа-Центр».

– По-немецки не читаю, – проговорил Черемухин, и я многозначительно кивнул, заглядывая Голдблюму в глаза. Мол, что и требовалось доказать. – А эта ваша «Европа-Центр», – продолжал Черемухин, – она, между прочим, денег стоит.

В ответ Голдблюм с возмущением посмотрел на меня. Как же я только мог допустить, чтобы у самого маэстро Черемухина не было денег на покупку газеты. Эдакий душка, рубаха-парень. Что-то я не припомню, чтобы он предлагал мне удвоить тираж и разослать русскоязычным жителям Берлина газеты бесплатно.

– Ну, да ладно, – великодушно махнул рукой Голдблюм. – Все хорошо, что хорошо кончается.

– А в чем, собственно…

– Как?! Разве я еще не сказал?! Отныне вы – миллионер! Мультимиллионер!

Черемухин отмахнулся от этих слов, как от наваждения, потом усмехнулся.

– Вы знаете, охотно бы вам поверил… Но у меня нет богатого дяди в Америке, к величайшему моему сожалению. Так что наследства ждать не от кого.

– Вы издеваетесь? – рявкнул Голдблюм и Черемухин вновь вжался в кресло. – Какой дядя? Зачем нам дядя? Я и есть тот дядя, который принесет вам на блюдечке… Э, да вы, я вижу, еще совершенно не в курсе дела.

Голдблюм огляделся по сторонам, подтащил второе кресло поближе, уселся в него и любовно заглянул Черемухину в глаза.

– Признайтесь, кто надоумил вас разрисовать стены в метро? – мягко, по-отечески поинтересовался он.

– Я не рисовал! – воскликнул Черемухин. – Это – наглый поклеп!

– Ну, ну, – укоризненно протянул босс, – запираться не в ваших интересах, мамочка моя.

– Клянусь! – Черемухин почему-то перекрестился. – Я – добропорядочный гражданин… Вернее – будущий гражданин… Федеративной Республики Германия… Я не гажу на тротуары, не рисую в метро. Я вам не панк какой-нибудь… А вы из полиции?

Голдблюм поморщился.

– Какая полиция? Крайский, объясни ему, наконец.

– Картину Веньковецкому сдавали? – без обиняков поинтересовался я. – «Портрет инженера Ерофеева»? Сто двадцать сантиметров на восемьдесят?

– А? – Черемухин открыл рот.

– Ин-же-нер Е-ро-феев, – по слогам повторил я. – Ну, ну, Черемухин, приходите в себя.

– Картину сдавал, – признался Черемухин, – но в метро не гадил. Картина – не доказательство.

У меня внутри все так и упало. Неужели ошибка?

– Дело в том, дорогой мой, – проговорил я.

– …мамочка моя… – вставил Голдблюм.

– …что «Портрет инженера Ерофеева» и те картины в метро принадлежат одной и той же руке, мы сделали анализ.

– Но это не моя рука! – воскликнул Черемухин.

– Тогда чья же?! Чья рука?! – взвыл Голдблюм.

– А вы из полиции?

– Да, – сказал я прежде, чем Голдблюм успел раскрыть рот.

– Тогда я вам могу сообщить, что я вообще не художник. Я даже рисовать не умею. У меня в школе по рисованию всегда двойка была.

– Это еще ни о чем не говорит, – успокоил я его. – У Эйнштейна тоже в школе двойка была по математике.

– При чем здесь Эйнштейн? – возмутился Черемухин. – Я вам так обезьяну нарисую, что вы ее не отличите от слона.

– Обезьяну – может быть. Но инженера Ерофеева вы тем не менее нарисовали. Правда, с деформированной башкой…

– Подожди, Крайский, – перебил меня Голдблюм.

– Жду, – сообщил я.

Голдблюм немного подумал, затем оглядел комнату. Жалкая обстановка, продавленный пол, выцветшие обои. Черемухин в его лиловом халате и шлепанцах на босу ногу достойно венчал собой пейзаж.

– Кто написал «Портрет инженера Ерофеева»? – прохрипел Голдблюм, жестко уставившись тому в глаза. Он уже не добавлял «мамочка моя».

– А вы покажите удостоверение, я вам скажу.

Глаза Голдблюма налились кровью.

– Крайский, покажи ему.

Между прочим, мою настоящую фамилию он мог бы и не называть. Ради конспирации, я готов был отозваться на имя Пронин, Тарантино, О'Коннэри или Мак-Магон. Я вытащил из кармана пугач и вновь прокрутил его на пальце.

– Я друзей рэкетирам не продаю, – заявил Черемухин и вновь принялся кашлять.

– Мы – не рэкетиры, – возразил Голдблюм. – Если вы нам поможете, получите неплохие комиссионные. А друг ваш сделается миллионером.

– Мультимиллионером… – выдавил Черемухин сквозь кашель.

– Да, мультимиллионером, – готовностью согласился Голдблюм.

– Вчера вы прислали этого Абу Бабу (ударения на первом слоге), а сегодня решили изменить тактику… – Выражение негодования на лице у Черемухина не получилось – помешал кашель.

– Кого? – рявкнул босс.

– Абу Бабу, по крайней мере он так представился. Вы ведь тоже работаете на Шидловского?

– Чтобы Голдблюм работал на какого-то Шидловского, – взорвался босс. – Голдблюм в жизни своей ни на кого не работал. На него работали – да! Но он…

– Тогда кто вы? – почти простонал хозяин дома. – Конкурирующая фирма?

Голдблюму удалось взять себя в руки, после чего он подробно рассказал, кто он такой. И даже показал свой американский паспорт.

– И вы действительно считаете, что мой друг – гений? – с ноткой недоверия в голосе произнес Черемухин.

– Иначе, на кой ляд бы вы нам понадобились!

– Ну, может вы хотите помочь Шидловскому, поскольку этот Абу Бабу…

– К черту Шидловского! – вновь вышел из себя босс. – К черту Абу Бабу! Вы скажете, как зовут вашего друга, или нет?

Черемухин немного подумал.

– Поскольку Шидловский и Абу Бабу знают, как его зовут, а вы – нет, значит вы не от Шидловского. Хорошо… пятьсот марок. Для начала.

– Крайский, дай ему, – проговорил Голдблюм.

– Что значит, для начала? – уточнил я.

– Пятьсот марок за то, как его зовут. И тысяча за всю остальную информацию.

– Нет, так дело не пойдет. Тысяча за все вместе.

– Между прочим, я ему очень помог. И с этой картиной подставился…

– Крайский, дай ему, – повторил Голдблюм.

Я спрятал пугач и вытащил из кармана деньги.

– Итак, имя.

– Сначала пятьсот марок.

Я отсчитал пять сотен и протянул ему.

– Его имя Леонид Козираги, – проговорил Черемухин. – Он родом из Тамбова, как и я. Мы с ним жили в одном подъезде.

– Сейчас он тоже имеет разрешение на жительство в Германии?

– Нет, я сделал ему гостевой вызов пол года назад.

– А где он сейчас? Уехал домой?

– Дайте еще тысячу марок, и я расскажу все.

Я посмотрел на Голдблюма и тот утвердительно кивнул. Я передал Черемухину тысячу одной бумажкой, и он долго рассматривал купюру на свет.

– Последние годы в Тамбове он бедствовал, – медленно проговорил Черемухин. – Мы переписывались… Шидловский, кстати, тоже из нашего города, тамбовский волк… Я встретил его как-то на улице…

– Кого? Шидловского?

– Да, и рассказал ему о Леньке. И тот говорит… Я тогда еще не знал, что он – гангстер…

– Кто? Шидловский?

– Конечно! Не Ленька же! И он говорит: «Вызывай Козираги сюда, я попробую ему помочь.» Я даже не поинтересовался, как он собирается это делать. И Ленька приехал, привез с собой картины, свернутые в большой рулон. Ему пришлось долго оформлять разрешение на их вывоз. Воображаете? Нищий художник, а ему говорят, что его картины представляют большую ценность для государства!… Одним словом, поселился Ленчик у меня, а с Шидловским они уговорились, что тот организует его выставку и сделает ему имя. А потом восемьдесят процентов от прибыли – ему.

– Восемьдесят процентов! Безобразие! – гаркнул Голдблюм.

– Шидловский снял на месяц помещение, дал деньги на багет и подрамники, выпустил рекламный проспект. Все это обошлось в пятнадцать тысяч марок. А дело не пошло, т. е. не купили ни единой картины.

– А он профессионал, этот Шидловский? – поинтересовался Голдблюм. – Давно он занимается подобной деятельностью?

– Я же вам сказал: он – гангстер. Но делалось на мой взгляд все достаточно профессионально, просто не нашлось покупателей.

Голдблюм хрюкнул.

– Выставка закончилась провалом, – продолжал Черемухин, – и Шидловскому удалось все повернуть так, что пятнадцать тысяч Козираги ему должен. «Иди, рисуй портреты на улице», сказал он. Ленчик еще пытался бороться. Он обошел все частные берлинские галереи, но ему везде отказали…

– Он говорит по-немецки? – уточнил я.

– Он общался с ними по-английски. А если была надобность, я кое в чем помогал. Я ведь все же могу связать два слова…

– Ну, и?! – нетерпеливо воскликнул Голдблюм.

– Ну, он попытался зарабатывать на улице, и у него опять ничего не получилось. Знаете, Берлин – не совсем тот город…

– Ну, и?!

– В какой-то момент показалось, что Шидловский махнул на него рукой, но потом ситуация изменилась: он прислал этого Абу Бабу…

– А кто такой Абу Бабу? – поинтересовался я.

– Насколько я понимаю, он родом из Сомали. Там ведь сейчас черт знает что творится. А если где-то черт знает что творится, Германия обязательно принимает беженцев. Мы ведь – щедрая страна. Вот и он, насколько я понимаю, беженец. А Шидловский подобрал его. Они спелись… Я наводил справки, и выяснилось, что Сомали – вообще дикое место. Там люди выражают свои эмоции не столько словами, сколько интонациями. Скажем, «ха-ха» означает «я голоден», а то же самое, сказанное гортанно – «я тебя зарежу»…