Пламенем испепеленные сердца - Гиви Карбелашвили

Кетеван поняла, что подлый донос Зураба достиг цели: тайный замысел Теймураза стал известен шаху, и потому сверкали его глаза звериным гневом и неиссякаемой жаждой мести.

А шах тем временем продолжал:

— Но и ты ведешь себя неправильно… Сына мне доверила на воспитание, а моего посланца Константина убила!

Кетеван вмиг вспомнила внука Датуну и курдского вождя тоже, хотя она и без их предостережения сама прекрасно знала, что Аббас никому ничего не простит.

— Убила, чтобы для моего сына и твоего воспитанника престол освободить, очистить от убийцы отца и брата, ибо Константин при случае так же легко предал бы тебя, как предал родного отца и брата. Предавший родного отца предаст любого, это и без меня хорошо знаешь.

— Но ведь и Теймураз твой встал на путь предательства, — не замедлил вставить Аббас.

— Теймураз не предатель, — Кетеван перешла наконец к главному, — а вот тот, кто оклеветал его, сам предатель, ибо хочет твоими руками освободить себе и своему единомышленнику пути к заветному султану. Но ты любишь двуличных, доверяешь им сполна и на них надеешься, — намекнула, она на связь Зураба и Саакадзе.

— Я никому не доверяю, — снова повысил голос Аббас, — никому не верю, кроме себя самого и аллаха. Я знаю, что Картли и Кахети не будут знать покоя, пока не примут Магометову веру. И начать это угодное аллаху дело нужно с вас — с тебя и Теймураза. Если примете нашу веру — живите и здравствуйте, нет — найду таких, кто нашу веру примет и преданно будет ей служить, что само по себе означает и мне верность. Это мое последнее слово: или Грузия будет мусульманским краем моей державы, или я сотру ее с лица земли. Грузины-христиане — враги мои и моей страны, ибо они отделяют мои владения от мусульманских племен, живущих в предгорьях Кавказа, Кавказский хребет — моя граница, ограда моих владений. Поэтому я истреблю всех, кто пожелает жить в мусульманской стране, не признавая Магомета! Уничтожу!

— Однажды изменивший своей вере человек и от твоей веры быстро отречется, повелитель, — спокойно заметила Кетеван разъяренному шаху.

— Отречется и будет стерт в порошок, со всем своим родом и потомством!

Шах сошел с трона и медленно вышел из зала, даже не взглянув на подарки, поднесенные слугами.

Дурным предзнаменованием показалась эта намеренная холодность царице. Едва она вышла из зала, как предчувствие ее оправдалось: Левана и Александра не было.

Все тот же смышленый скопец шепотом сообщил ей, когда она выходила в коридор, что царевичей силой увели те ханы и сардары, которые дожидались вместе с ней аудиенции в малом зале.

— Куда они увели царевичей и кто они такие, — сказал евнух, — не спрашивай, этого я сказать не могу, ибо сам ничего не знаю.

Еще раз разочарованный в Зурабе Теймураз на следующий день покинул Базалети, не пожелав навестить раненого. Не внял совету Амилахори — в знак уважения к Дареджан повидать зятя, чтобы он ничего не заподозрил и не замыслил еще худшего злодейства. «Что еще хуже он может замыслить!» — ответил царь, уже сидя в седле, и возглавил дружину, направлявшуюся к Горийской крепости.

Горис-цихе уже была свободна от единомышленников Георгия Саакадзе — они добровольно оставили ее.

Теймураз созвал совет — дарбази. Велел готовиться к севу; у кого не хватает плуга и сохи, сказал, — одалживайте друг у друга, расплачиваться будете урожаем. Царь вызвал горийских кузнецов, велел им все дела отложить и изготовлять только плуги и сохи. Отдельно собрал колесников, плотников, столяров, шорников, седельников. Приказал оглобли и шкворни готовить, колеса делать, ремни упряжные изготовлять вдоволь. Для веревок аробных велел цхинвальским пастухам коз остричь. Послал в Имерети мегвинет-ухуцеси, чтобы он привез побольше квеври — кувшинов глиняных для хранения вин. Из амбаров, ларей и кукурузников выдал зерно для посева, велел сеять пшеницу с махобелой:[61] хоть и с сорняком, а колоса пустого не дает, полно наливается зерном, и хлеб будет с припеком.

С восхода до заката ездил царь по деревням — проверял, как народ готовится к севу: его то в Мухрани видели, то в Тирипонской долине.

Теймураз вызвал Датуну из Греми, закрепил за ним владения братьев Мухран-батони, объявил об этом во всеуслышание, чтобы знали все, други и недруги, довели бы до сведения Зураба, мечтавшего об этих землях. С сыном не расставался ни днем, ни ночью, всюду брал с собой, всю любовь к Левану и Александру изливал на оставшегося в одиночестве младшего. Датуна же, в свою очередь, не разлучался с Гио-бичи, да и Теймураз, можно сказать, не отличал бедного сироту от родного сына, сажал за свой стол, обоим купил по пистолету у горийских католиков, с дарственными надписями подарил им ружья «киримули».

На время своего отсутствия Кахети поручил заботам Ношревана, старшего сына Давида Джандиери, и Андукапара, отца Нодара Джорджадзе. Царице Хорешан велел сидеть в Греми, объяснив это тем, что присутствие матери мешает самостоятельности Датуны, уж больно, мол, она его балует. А главное в этом решении было то, что не хотел царь огорчать Джаханбан-бегум, которую все реже навещал в крепости Схвило, ссылаясь на отсутствие времени и обилие забот.

Теймураз проверил стада в Сабаратиано, Самцхе-Саатабаго обошел, пастухам оружие подарил. Велел подсчитать приплод — остался доволен. Прикупил крупного рогатого скота: нужны были шкуры для упряжных ремней, и войско нуждалось в мясе. Получилось складно — Сабаратиано и Самцхе он снабдил таким образом воинским снаряжением и оружием, собранными в База лети.

Вернувшись в Гори, царь велел Иотаму Амилахори, оставленному здесь на время его отсутствия за правителя, вернуться домой и присмотреть за своей вотчиной.

Остро ощущал Теймураз отсутствие Давида Джандиери. Потому-то душой прикипел к Иотаму Амилахори. Коварство зятя камнем лежало на сердце. Запретил упоминать его имя вообще. Как только Датуна прибыл в Картли, он к отцу обратился с первой просьбой — изъявил желание повидать Дареджан. Теймураз с трудом сдержался, чуть не ударил любимца. Датуна притих, понял отцовскую муку.

…Хотя весна и вступила в свои права, ночи были еще по-зимнему долгие.

Датуна и Гио-бичи, сидя у камина, негромко беседовали о чем-то со степенностью, удивительной для их юного возраста. Лежа на тахте, Теймураз невольно прислушался к их не достаточно приглушенным голосам.

— Когда Александр и Леван вернутся, — говорил Датуна, — я попрошу отца отдать Александру Мухрани, на черта мне нужно чужое добро, когда и своего хватает!

— Оно уже не чужое, а твое, согласно воле царя. А слово царя непреложно, ты сам говорил. И отменить его нельзя, ибо воля царя — воля божья на пути единения Кахети и Картли.

— Сам царь может отменить, не повредив делу этого единения.

— Да и место хорошее. Земля плодородная, крестьяне не разорены. Я пойду к тебе в моурави, и мы такое хозяйство заведем, какого даже и в Гори нет, не говоря уже о нашем разоренном Греми.

— Я же этим садам, виноградникам и пахотным полям предпочитаю коров, лошадей и овец. Нет в Грузии края лучше Тушети. В Тушети можно столько скота развести, что всей Грузии хватит, ибо подобных пастбищ нигде нет, кроме как в Самцхе и Сабаратиано.

— В отношении скотоводства ты прямо как твой отец рассуждаешь! — улыбнулся Гио-бичи.

— А чьи мне мысли повторять, если не отцовские, кому верить, если не ему, — с улыбкой ответил Датуна. — Отец мой хорошо разбирается во всех делах. Он бы Картли-Кахети в цветущий сад превратил, если бы этот неверный шах не пил нашу кровь.

«Неверный! — повторил про себя Теймураз. — Не неверный, а губитель наш беспощадный! Горе мне и вам, сыновья мои кровные, мать моя родимая! Как прощу я себе, что вас не сумел уберечь! Разве мог я допустить в мыслях, что зять так безбожно предаст меня! На что он надеялся, злодей, может, думал, что шах отдаст ему картлийский трон, невзирая на его дружбу с Саакадзе? Да, в лучшем случае, халат со своего плеча пожалует! Нет, змей, картлийского престола тебе век не видать, коварством и предательством трона ты не получишь. Нет, изверг, шах и не поверит тебе, и не пощадит, после Саакадзе он уже научился уму-разуму. Я тоже тебе не прощу этого предательства, если тот душегуб моих хоть пальцем тронет, я ему голову твою в подарок пошлю, а язык вырву и собакам выброшу, в пример и урок всем негодяям, чтобы все знали, что двуличие и подлость — главные враги Грузии. Сознательное, обдуманное предательство равняет человека со свиньей, которая и шаху не нужна, ибо магометанам закон запрещает есть свинину!»

Поглощенный мыслями, Теймураз не услышал стука в дверь. Датуна встал и, отойдя от камина, смело открыл дверь — знал, что за дверью стоит стража. Цихистави с почтительным поклоном спросил царя. Теймураз только сейчас заметил пришельца, привстал, ноги спустил с тахты, надел коши и велел цихистави подойти ближе.