Царица Аттолии (ЛП) - Меган Уолен Тернер

— А сама царица? — спросил церемониймейстер, сидящий по другую сторону Евгенидиса.

— Царица воздержалась, — быстро ответил Евгенидис.

— Девять против, одна еще не определилась, — подвела итог Эддис.

Когда Евгенидис ответил ей недоуменным взглядом, она пояснила:

— Служанки Аттолии. Думаю, одна из них еще сомневается.

— Действительно, кто же это? — поинтересовался Евгенидис, подняв бровь.

— Выясни сам и привлеки ее на свою сторону.

— И рискнуть, что меня порвут на лоскуты?

— Думаю, что ты застрахован от членовредительства, — криво усмехнулась Эддис.

— Это ты так думаешь, — ответил Евгенидис. — А мне в тарелку насыпали песку.

Эддис посмотрела на него.

— А я подумала, что ты не хочешь есть.

— Песок, — сказал Евгенидис. — В супе из черепахи, в хлебе, в седле ягненка. Но пахло все просто божественно.

— Она не могла… — начала Эдис, но Евгенидис прервал ее, махнув рукой в воздухе, словно отгонял летучую паутинку.

— Нет, конечно, она не стала бы. Я бы сказал, что кухня полностью солидарна со служанками.

Вздохнув, Эддис оглядела элегантный зал с изысканной плиткой на полу, мозаикой на стенах и сотнями свечей в позолоченных канделябрах. Ей пришла в голову неприятная мысль, что она скорее согласилась бы продать Евгенидиса в рабство, чем женить его на царице Аттолии.

Как и предполагала Аттолия, переговоры начались на следующий день с договора о военном сотрудничестве. Царицы на них не присутствовали. Их представляли министры и советники. Обе монархини, встречаясь лицом к лицу, обсуждали погоду и вечерние развлечения. Евгенидис, в свою очередь, вежливо приглашал царицу танцевать, не ропща против предоставленной привилегии, но Аттолия в разговоре с ним отделывалась только общими фразами, на которые, как догадывалась Эддис, Вор вполголоса отвечал едкими комментариями. Когда Аттолия возвращалась на свое место, кипя от возмущения, никто не воспринимал это, как добрый знак. Ее служанки наблюдали за ним, прищурив глаза, и, как выразился Евгенидис, если бы у них были хвосты, они бы уже облаяли его. Стражники Аттолии наблюдали за ним, как ястребы, ожидающие сигнала наброситься на добычу, и даже слуги, казалось, смотрели свысока, обращаясь к нему.

Бароны Аттолии не смогли выступить единым фронтом. Все они были безупречно вежливы, но их любезность имела разные мотивы. Некоторые резко выступали против любого царя, не родившегося в Аттолии; кое-кто был удивлен, что их царица пала так низко. Эддис видела: никто не верит, что Вор Эдиса может стать толковым правителем.

Мирные переговоры, казалось, зашли в тупик. Аттолия, окруженная своими капризными баронами, соблюдала формальную дистанцию. Эддис, видя угрозу благополучию своей страны, проявляла осторожность. Ее военный министр, помня, что царица Аттолии искалечила его сына, балансировал на грани откровенной враждебности.

Между тем Эддис расточала комплименты дворцу и садам Аттолии. Аттолия отвечала приглашениями на музыкальные представления, танцы и прогулки с пикниками.

— Ваш двор заполнен хорьками и змеями, Ваше Величество, — сказал однажды вечером Евгенидис голосом, который могла расслышать только Аттолия, под музыку вышедшая в центр зала.

Евгенидис вел ее левой рукой, положив правую царице на талию. Она чувствовала твердость фальшивой руки, прижатой к ее спине.

— Где вы их раскопали? Специально растили в темных норах, а потом привезли в столицу?

Аттолия знала, что он говорит о ее баронах. Она молча смотрела через его плечо. Она все еще была выше него.

— Вот барон Эрондитес, например, — непринужденно продолжал Евгенидис. — Он все время встает на хвост и шипит на меня, как кобра. И Суза… Вы когда-нибудь спускаете его с цепи, или он кусается? Он сказал мне, как ему приятно, что вы, наконец, выходите замуж. Кажется он использовал прилагательное… эээ… «забавный».

Он почувствовал, как напряглась Аттолия и начал высматривать следующую мишень.

— Зато сын Эрондитеса… — он замолчал, потому что Аттолия начала медленно разворачиваться к нему лицом.

— Если скажешь еще хоть слово, я прикажу спустить с тебя шкуру, — сказала она.

Евгенидис улыбнулся. Молодой Эрондитес сразу поддержал молодую царицу и всегда поддерживал ее даже против собственного отца. Она не хотела стоять и слушать, как его оскорбляют, но Евгенидис знал, что уже заронил семена сомнения. Теперь она будет спрашивать себя, не называл ли молодой Эрондитес ее брак с Вором Эддиса …эээ… забавным.

Но он был слишком добр, чтобы позволить этим семенам прорасти.

— Я всего лишь хотел отметить его лояльность, — сказал Вор. — Или отсутствие оригинальности. При разговоре со мной он смотрит сквозь меня, точно так же, как вы.

Мгновение Евгенидис надеялся, что Аттолия что-нибудь ответит. Потом она повернула голову, посмотрела через его плечо, и надежды Вора были развеяны. Они закончили танец, и он вернул ее на трон к придворным. Он вежливо поклонился и повернулся, чтобы идти к своей царице.

— Евгенидис, — позвала Аттолия, и он быстро повернулся к ней.

Она подняла руку и приложила ладонь к его щеке. Этого было достаточно. Хотя выражение его лица не изменилось, она почувствовала дрожь, пронизавшую его тело. Он боялся ее. Часть его всегда будет бояться ее. Этот страх был ее оружием, и она должна была поощрять его, если хотела сохранить свою власть и корону.

— Спокойной ночи, — вежливо сказала Аттолия.

— Спокойной ночи, Ваше Величество, — ответил Евгенидис и отступил назад, чтобы еще раз поклониться и отвернуться.

Благополучно вернувшись на свое место, он вытер пот со лба. Ему показалось, что седая служанка улыбнулась. Может быть, она решила, что ее госпожа выказала ему свое расположение? Или она поняла, что Аттолия вежливо поставила его на место?

В тот же вечер царица уволила Хлою, приказав девушке отправляться домой к отцу после незначительного проступка. Она уронила маленькую склянку с духами, и стеклянный пузырек разбился. Аттолия поднялась на ноги; казалось, в гневе она стала такой же высокой, как бессмертная богиня, которую она взяла для себя за образец. Хлоя, заикаясь, лепетала извинения, но царица выгнала ее, а затем, не оглядываясь, скрылась в соей спальне.

Когда она вышла, Хлоя залилась слезами.

— Зачем она выходит за него замуж? — рыдала девушка. — Зачем он ей нужен, если делает ее такой злой?

— Она рассердилась бы на любую из нас, — сказала одна из служанок.

— Если бы он был мужчиной… — сказала другая. — Если бы они не унижали ее, заставляя выйти замуж за безусого мальчишку…

— Нахусерех… — начала Хлоя.

— Был дураком, — перебил ее кто-то.

— А Евгенидис кто тогда? — горько спросила Хлоя.

Одна Фрезина воздержалась от замечания, пристегивая рукава к платью.

На следующий день Хлоя вернулась к отцу. Остальные женщины злобно смотрели на Евгенидиса, сплотив ряды вокруг своей осажденной царицы. Одна Фрезина осмелилась тихо шепнуть Аттолии, вплетая ей цветы в волосы перед музыкальным вечером:

— Ваше Величество, пословица «молчание — золото» подходит не для всех случаев.

Аттолия так резко повернула голову, что оборвала головку одного из цветов в руках служанки. Фрезина осторожно заменила цветок.

Прошло три недели, но заключение договора так и не приблизилось. Эддис начала беспокоиться, что Аттолия затягивает переговоры, чтобы вернуться к боевым действиям. Ее лицо стало таким непроницаемым, и беседы такими вежливыми, что невозможно было догадаться, что у нее на уме.

— Она не откажется от Эфраты, — сказала Эддис Евгенидису, когда они после полудня прогуливались по одной из дворцовых террас с видом на сад.

Она отослала свою охрану, и они остались одни.

Передача Эфраты была одним из требований Эддис. Этот маленький поселок должен был стать частью ее страны, чтобы обеспечить доступ к морю для международной торговли. Эфрата была бедным портом, но лучше, чем ничего, и в этом вопросе Эддис была непреклонна.

Аттолия была так же непреклонна в своем желании отказать ей. Были и другие спорные моменты, и никто из советников не добился существенного прогресса, за исключением министров торговли. Эти двое пребывали в полном согласии и приятно проводили время в обществе друг друга, обсуждая обмен чугуна и шерсти на оливки и вино.

— Твой отец совсем не помогает нам. Я вижу, как он смотрит на Аттолию за столом, — Эддис натянула на лицо гадливую гримасу.

— Наверное, ты передала ему угрозу царицы отрубить мне вторую руку. Я не уверен, что он оценил ее юмор.

— Я тоже не уверена, — призналась Эддис. — Я не хочу превратиться в мать Хеспиры, но я очень хочу, чтобы ты вернулся домой, Ген.