Гиляровский - Алексей Митрофанов

Смолкло все. Лошади стояли смирно и продолжали по-прежнему жевать траву. На собак тоже мрак не произвел никакого действия. Они были спокойны.

Я оглянулся по направлению станции. Там горели огни платформы и паровозов ярко, как в темную ночь. Потом огни начали краснеть, исчезать, забелелся дневной свет, и так же быстро день сменил ночь, как ночь сменила день.

Все молчали. Прошло не менее 10 минут, как начали расходиться. День продолжался серый, туманный».

Ясное дело, нашему герою самому хотелось сесть в корзинку, как в далеком 1882 году. Еще бы — на его глазах немолодой и неспортивный господин совершал подвиг, а Владимир Алексеевич стоял и молча наблюдал. Но маститый журалист, каким он стал к этому времени, не мог позволить себе подростковой шалости. Да и места не было в корзинке.

Газета ждала репортаж. И она репортаж получила. А на следующий день в газете вышло продолжение: «Клин, 8 августа. Сегодня, в 7 часов вечера, возвратился профессор Менделеев. Во время затмения он поднимался в продолжение 15 минут на высоту 3500 метров. Ему удалось видеть блистательную корону, которая скоро была закрыта облаком; он видел бегущую по облакам тень, делал наблюдения термометром, барометром. В течение целого часа профессор Менделеев земли не видел. Головокружения он не чувствовал и сохранял полное самообладание. Вскоре шар обсох. Во избежание дальнейшего подъема Менделеев открыл клапан и стал спускаться на обширную поляну близ Калягина. Местные крестьяне скоро заметили спускающийся шар и приняли благодушно почтенного воздухоплавателя. Сброшенными с шара повестками он дал знать о необходимости ловить гайдроп. Якорем он не пользовался. Гайдроп поймал крестьянин Егор Григорьев. Гайдроп потом привязали к дереву. Благодаря помощи крестьян спуск был вполне благополучный. Шар опустился окончательно в 9 часов 20 минут утра… Проф. Менделеев вернулся в Клин через Сергиевский посад в Москву. Он вполне здоров, хотя несколько утомлен сильными эмоциями и переездом по железной дороге… Проф. Менделеев намерен сообщить подробности своих наблюдений в заседании физико-химического общества».

Только после этого тему затмения, Менделеева и шара можно было со спокойной совестью закрыть.

Писатель Н.Д. Телешов упоминал о первой встрече с Гиляровским, состоявшейся в 1887 году: «Подошел Гиляровский — познакомились. Он был во фраке, с георгиевской ленточкой в петлице. В одной руке держал открытую серебряную табакерку, другой рукой посылал кому-то через всю комнату привет, говорил Чехову рассеянно что-то рифмованное и веселое и глядел на меня в то же время, но меня, кажется, не замечал, занятый чем-то иным. Не успели мы и двух слов сказать для первого знакомства, как загремела опять музыка, и меня, как молодого человека, утащили танцевать».

Гиляровский тогда тоже был человеком не старым. Но танцевать не пошел — искал, с кем бы сразиться в «стуколку» — незамысловатую карточную игру.

В середине же 1880-х наш герой всерьез начал писать рассказы. Подтолкнул его писатель Глеб Успенский, которому Владимир Алексеевич прочитал свой очерк «Обреченные» (о ярославском белильном заводе). Глеб Иванович сказал:

— Ведь это золото! Чего ты свои репортерские заметки лупишь. Ведь ты из глубины вышел, где никто не бывал, пиши, пиши очерки жизни! Пиши, что видел…

И Гиляровский принялся писательствовать. Тем более что факты шли ему, как говорится, прямо в руки. Вот, например, как возник рассказ «Человек и собака»: «Как-то проходил поздно осенью по Александровскому саду. Тихо. Молодой снежок забелил землю. На лавочке сидел нищий, жевал хлеб и кормил собачку, точь-в-точь лисичка. Разговорились. Оказался отставной солдат. Делал турецкую кампанию. Потом под суд попал… за промотание казенных вещей…

— Уж и вещи: шинелишка трепана, руль цена, да сапоги старые, в коих Балканы переваливал… Просидел четыре года, выпустили с волчьим билетом: ни тебе работы, ни тебе ночлега. Жил в подвале под стеной… Спасибо, собака Лиска грела.

А через несколько дней одна из московских газет коротко сообщила, что на льду Москвы-реки «…усмотрен занесенный снегом, неизвестно кому принадлежащий труп, по-видимому, солдатского звания, в лохмотьях». Вспомнился солдат из Александровского сада, не он ли? Написал рассказ „Человек и собака“».

В 1887 году вышел первый сборник рассказов Гиляровского «Трущобные люди». И тираж этой книги сразу же был арестован. Никаких проблем для автора это не создавало. Но сработало на пользу имиджу — либерал, автор запрещенной книжки.

Знакомые — Антон Павлович Чехов, Глеб Успенский и Яков Полонский — принялись ходатайствовать перед начальством. Но оно было неумолимо. Главный цензор вынес свой вердикт: «Книга производит удручающее впечатление, заставляет слишком задуматься, обвиняет общество в том, что оно создает трущобы».

Было решение сжечь книгу, весь тираж. Кстати, он был невелик — всего 1800 экземпляров.

Жгли книгу во дворе Сущевской части. Самой, пожалуй, знаменитой и колоритной из учреждений этой специализации. В наши дни осталось только два таких сооружения. Одна, Сокольническая, находится рядом с метро «Сокольники», другая же, Сущевская — на Селезневской улице, 11. Почему-то именно о последней складывались легенды.

Подобные здания с каланчами были рассредоточены по всей Москве. Они одновременно выполняли правоохранительную и противопожарную функции. Собственно здание служило в основном задачам полицейским, а каланча — пожарным.

Каланча была овеяна романтикой. Андрей Белый писал о ней в стихотворении:

Людей оповещает,Что где-то — там — пожар, —Медлительно взвиваетВ туманы красный шар.

Под каланчами могли бы встречаться влюбленные, если бы не нижние полицейские службы. Точнее говоря, вовсе не романтичные арестантские покои. В частности, здесь, в Сущевской части в разное время содержались такие знаменитости, как игуменья Митрофания (она обвинялась в мошенничестве) и Владимир Владимирович Маяковский. Впрочем, поэт по этому поводу не слишком печалился. Он сообщал своей сестре на волю: «Дорогая Люда… Сижу опять в Сущевке, в камере нас три человека, кормят или, вернее, кормимся очень хорошо».

Для полного счастья юному поэту не хватало только книг и рисовальных принадлежностей. Их-то он и просил передать.

Правда, далеко не все узники этих камер относились к заключению столь философски. Многие пытались выбраться отсюда любыми способами. Раз, например, в газетах появилось вот такое сообщение: «24 февраля в Сущевском полицейском доме трое арестантов, крестьяне Алексей Румянцев, Константин Монахов и Василий Светцов, взломав пол в чулане, спустились через проделанное ими отверстие в выгребную яму, откуда выбрались во двор и скрылись».