О социализме и русской революции - Роза Люксембург

В какое хлопотливое кудахтанье курицы, отыскивающей жемчужные зерна на мусорной куче буржуазного парламентаризма, превратили вы это учение, представляющее могучий взмах орлиных крыльев пролетариата! Ведь марксизм содержит в себе два существенных элемента: элемент анализа — критики и элемент деятельной воли рабочего класса как революционного фактора. И тот, кто воплощает только анализ, только критику, представляет не марксизм, а жалкую саморастлевающую пародию этого учения.

Вы, товарищи правого крыла, жалуетесь много на узость, нетолерантность, некоторую механичность взглядов так называемых товарищей большевиков. (Возгласы: «У меньшевиков».) И мы с вами на этот счет вполне согласны. (Аплодисменты.)

Польских товарищей, привыкших думать более или менее в формах, принятых в западноевропейском движении, эта специфическая твердокаменность, пожалуй, еще более поражает, чем вас. Но знаете ли, товарищи, откуда возникают все эти неприятные черты? Для человека, знакомого с внутрипартийными отношениями в других странах, это очень знакомые черты: это типичный духовный облик того направления социализма, которому приходится отстаивать против другого тоже очень сильного направления самый принцип самостоятельной классовой политики пролетариата. (Аплодисменты.)

Твердокаменность есть та форма, в которую неизбежно выливается социал-демократическая тактика на одном полюсе, когда она на другом принимает бесформенность студня, расползающегося на все стороны под давлением событий. (Аплодисменты большевиков и части центра.)

Мы в Германии можем себе позволить роскошь быть suaviter in modo, fortiter in re — твердыми и неуклонными по сущности тактики, мягкими и толерантными по форме, мы можем это потому, что самый принцип самостоятельной революционной классовой политики пролетариата стоит у нас настолько прочно и незыблемо, он имеет такое громадное большинство партии за себя, что присутствие и даже деятельность кучки оппортунистов в наших рядах для нас совершенно безопасна, наоборот, свобода дискуссий и разнообразие мнений прямо необходимы ввиду громадности движения. И если я не ошибаюсь, то именно некоторые вожди русского марксизма не могли нам в свое время простить, что мы в Германии слишком мало твердокаменны, что мы, например, не выталкиваем Бернштейна из рядов партии.

Но перенесем взоры из Германии на партию во Франции, и мы найдем в ней, по крайней мере еще несколько лет тому назад, совсем другие отношения. Не отличалась ли гедистская партия* в свое время очень значительными странностями твердокаменного характера? Чего стоило, например, заявление нашего друга Геда — которым так старались пользоваться его противники, — что, в сущности, для рабочего класса невелика разница, стоит ли во главе государства республиканский президент Лубе или император Вильгельм II? Не носил ли облик наших французских друзей некоторых типичных черт сектантской прямолинейности и нетерпимости, черт, приобретенных ими, естественно, в долголетнем отстаивании классовой самостоятельности французского пролетариата против расплывчатого и «широкого» социализма всех оттенков? И несмотря на это, мы не колебались тогда ни на минуту — т. Плеханов был тогда вместе с нами, — мы не сомневались, что суть истины на этой стороне и что необходимо поддерживать гедистов всеми силами против их противников. Точно так же мы рассматриваем теперь односторонность и узость левого крыла русской социал-демократии как естественные результаты истории русской партии за последние годы, и мы убеждены, что этих черт нельзя уничтожить никакими искусственными средствами, а что они сами собой могут сгладиться только после того, как принцип классовой самостоятельности и революционной политики пролетариата станет достаточно твердо и победит окончательно в рядах русской социал-демократии. Поэтому мы вполне сознательно стараемся обеспечить победу этой политики — не в ее специфической большевистской форме, а в той форме, как ее понимает и проводит польская социал-демократия, в той форме, которая более всего подходит к духу немецкой социал-демократии и к духу истинного марксизма. (Аплодисменты.)[31]

Заключительное слово

Мне приходится прежде всего ответить на некоторые недоразумения, вытекшие из того случайного обстоятельства, что мне пришлось за недостатком времени прервать в своем докладе изложение основных взглядов на отношение пролетариата к буржуазным партиям чуть ли не на половине. Особенно благотворным оказалось для моих критиков то обстоятельство, что я не успела осветить подробнее отношение пролетариата к мелкобуржуазным течениям и специально к крестьянству. Сколько смелых выводов сделано было из этого факта. Я говорил только об отношении пролетариата к буржуазии, а это, по мнению т. Мартова, представляет попросту отождествление роли пролетариата и всех других классов, кроме буржуазии, в нынешней революции, другими словами, это означает тот самый «левый блок», стирающий классовое обособление пролетариата и подчиняющий его влиянию мелкой буржуазии, тот самый «левый блок», который защищают товарищи большевики.

По мнению докладчика из Бунда, из того, что я исключительно занималась политикой пролетариата по отношению к буржуазии, вытекает как раз наоборот со всей очевидностью, что я вполне отрицаю роль крестьянства и «левый блок», становясь таким образом в прямую противоположность к позиции товарищей большевиков. Наконец, другой бундовский оратор повел безжалостность своих выводов еще дальше, заявляя, что говорить об одном пролетариате как о революционном классе — это уже прямо пахнет анархизмом. Как видите, выводы довольно разнообразные и сходятся они только на том, что все они одинаково должны быть убийственны для меня.

Собственно говоря, приходится немного удивляться тому волнению, в которое впали мои критики по поводу того, что я осветила главным образом взаимное отношение пролетариата и буржуазии в нынешней революции. Ведь нет сомнения, что именно это отношение, именно определение прежде всего позиции пролетариата по отношению к его социальному антиподу, к буржуазии, представляет гвоздь вопроса, есть та главная ось пролетарской политики, около которой уже кристаллизуются его отношения к другим классам и группам, к мелкой буржуазии, крестьянству и проч. И если мы приходим к выводу, что буржуазия в настоящей революции не играет и не может играть роли вождя освободительного движения, что она по самой сущности своей политики является контрреволюционной, когда мы, сообразно с этим, заявляем, что пролетариату приходится смотреть на себя уж не как на вспомогательный отряд буржуазного либерализма, а как на авангард революционного движения, определяющий свою политику не в зависимости от других классов, а выводящий ее исключительно из своих собственных классовых задач и интересов, когда мы говорим, что пролетариат не только стремянный буржуазии, но призван к самостоятельной политике, — когда мы говорим все это, то этим самым, кажется, ясно сказано, что сознательный пролетариат должен пользоваться всяким народным революционным движением, подчиняя его своему руководству и своей классовой политике. Специально насчет революционного крестьянства не могло быть ни у кого сомнения, что мы его существования не забываем и ничуть не замалчиваем вопроса об отношении к нему пролетариата. Предложенные съезду несколько дней тому назад польскими товарищами, и в том числе мной, директивы думской социал-демократической фракции высказывались по этому вопросу вполне ясно и точно.

Здесь я воспользуюсь случаем, чтобы хоть в нескольких словах коснуться ближе этого вопроса. Отношение правого крыла нашей партии к вопросу о крестьянстве определяется, как и по вопросу о буржуазии, известной готовой, ранее данной схемой, под которую уже подводятся действительные отношения. «Для нас, марксистов, — говорит т. Плеханов, — трудовой крестьянин, каким он является в современной товарно-капиталистической обстановке, представляет собою не более как одну из разновидностей мелкого независимого товаропроизводителя, а мелкие независимые товаропроизводители не без основания относятся нами к числу мелких буржуа». Отсюда следует, что крестьянин, как мелкий буржуа, есть реакционный элемент общества и кто его считает революционным, тот его идеализирует, тот подчиняет самостоятельную политику пролетариата влиянию мелкой буржуазии.

Приведенная аргументация есть опять-таки классический пример пресловутого метафизического мышления по формуле «да — да, нет — нет, что сверх того, то от лукавого». Буржуазия есть революционный класс, что сверх того, то от лукавого. Крестьянство есть реакционный класс — что сверх того, то от лукавого. Несомненно, данная в приведенной цитате характеристика крестьянина в буржуазном обществе верна, поскольку речь идет о так называемых нормальных, спокойных периодах существования этого общества. И в этих границах она грешит значительной узостью и односторонностью. В Германии все более многочисленные слои не только сельского пролетариата, но и мелкого крестьянства примыкают к социал-демократии и этим доказывают, что говорить о крестьянстве как об одном сплошном и однородном классе реакционных мелких буржуа — это до некоторой степени сухой и безжизненный схематизм. И в этой не дифференцировавшейся еще массе русского крестьянства, которое приведено настоящей революцией в движение, находятся значительные слои не только наших временных политических союзников, но и наших будущих естественных товарищей. И отрекаться от подчинения их уже теперь своему руководству и своему влиянию было бы именно сектантством, непростительным для передового отряда революции.