Дневник пани Ганки (Дневник любви) - Доленга-Мостович Тадеуш

— Ее зовут мисс Элизабет Норман.

— Странно, — пробормотал он. — Готов поклясться, что когда-то ее звали иначе. И что я встречал ее довольно часто. — Он посмотрел в ее сторону и добавил: — Разве что волосы у нее было тогда другого цвета и еще… О, я чуть не сказал глупость.

— Нет-нет, говорите, — настаивал я, страшно заинтригованная.

— Да ведь и правда чушь.

— А все-таки!..

— Не могу избавиться от впечатления, что я когда-то видел, как она танцевала в весьма эксцентричном костюме.

— На маскараде?

— Вовсе нет. В каком-то кабаре.

— Не понимаю…

— Конечно, я не могу полагаться на свою память. Но кажется мне, что одна особа, необычайно похожая на эту пани, была танцовщицей в кабаре… Где это было, я уже не помню. И когда — тоже. Простите, если я бросил тень на вашу знакомую.

Я пожала плечами.

— Я знакома с этой пани недавно. Однако мне не кажется правдоподобным, чтобы она могла танцевать в кабаре. Она, несомненно, богата, и чтобы сыграла такую штуку из прихоти — тоже не похоже. Она производит впечатление уравновешенной и порядочной женщины. Но вы меня заинтересовали. Не могли бы вы вспомнить, как звали ту особу?

Он наморщил лоб и, помедлив, сказал:

— Если не ошибаюсь, ее звали Салли Ней… Да, Салли Ней. Один мой коллега интересовался ею поближе. Потому я и запомнил эту фамилию… Да-да, конечно. Теперь я точно помню. Это было четыре года назад в Буэнос-Айресе. Мой коллега уделял ей много внимания. Я, конечно, говорю о танцовщице, а не об этой пани, так на нее похожей. Та, несомненно, была брюнеткой. Такого, знаете, южного типа.

— И чем же все кончилось?

— К сожалению, скорою разлукой. Мы тогда ездили в Буэнос-Айрес заключать одну торговую сделку. Переговоры закончились довольно быстро, и нам пришлось вернуться в Соединенные Штаты.

— Я хотела бы вас о чем-то попросить, — заискивающе улыбнулась я ему. — Не могли бы вы дать мне фамилию и адрес вашего коллеги?

— Это мне, простите, немного неудобно, учитывая то, что я о нем рассказал.

— Но вы не сказали о нем ничего плохого.

— Но он человек женатый… — сказал Ларсен.

— О, боже мой, я напишу ему как можно деликатнее. Даже если мое письмо попадет в руки его жены, у нее не будет повода заподозрить его в неверности. А я была бы вам за это так благодарна!

— Значит, вы все же считаете, что эта пани действительно могла быть танцовщицей в кабаре?

— О нет, отнюдь. Но, видите ли, похоже на то, что это касается ее сестры. У нее такая ветреная сестра… Однако я не могу дать вам более подробных объяснений, ибо сама немного знаю. Так вы уже не откажите мне, пожалуйста.

Он еще минуту колебался, и, наконец, решился.

— Хорошо. Но я полагаюсь на вашу деликатность.

— Об этом не беспокойтесь.

Он вырвал из блокнота листок и написал на нем: Чарльз Б. Бакстер. Испания, Бургос, отель «Континенталь». Я прочитала и удивилась:

— Но Соединенные Штаты не имеют дипломатических отношений с генералом Франко?

— Официальных нет. Бакстер находится там как дипломатический наблюдатель.

— Ну вот, видите, — заметила я. — Ваши опасения были безосновательны. Ведь он там наверняка без жены.

— Ничего подобного. Они оба там.

— Как? И он не побоялся подвергать ее тяготам войны?

— В Бургосе довольно спокойно. Правительственные самолеты добираются туда редко. Да и, похоже на то, что война скоро закончится. Преимущество повстанцев ощущается все сильнее.

— Мой муж говорит, — сказала я, — что испанская война своей жестокостью далеко превосходит прошлую мировую.

— Это правда, — согласился Ларсен. — Так бывает всегда, когда в игру примешиваются идейные мотивы. Кроме того, надо учитывать и национальный темперамент испанцев. Не забывайте, что Испания — родина самой кровавой инквизиции, боя с быками и другой подобной мерзости.

Он продолжал разглагольствовать на эту тему, что было мне только на руку: перед тем, как написать письмо Бакстеру, я хотела вытянуть из Ларсена еще какие-то сведения об этой танцовщице, поскольку была почти уверена, что речь идет ни о ком другом, как именно о Бетти Норман.

Однако в ее поведении относительно Ларсена я не заметила никаких признаков того, что она когда-то в жизни его видела. Наконец, вполне вероятно и такое: она могла когда-то по прихоти танцевать в кабаре. Я, может, и себе позволила бы такое где-то очень далеко, где меня никто не знает. Просто для того, чтобы увериться в своей привлекательности и успешности. Танцуя в кабаре, наверное узнаешь сотни мужчин. Так что вполне понятно, что потом можно большинства из них не помнить.

Закончив обедать, она снова прошла мимо нашего столика и снова очень приветливо улыбнулась мне, не обращая никакого внимания на моего собеседника. Когда она вышла, Ларсен сказал:

— Нет. Та была наверняка ниже ростом…

— А было ли ее поведение таким же, как у большинства танцовщиц кабаре?

— Я бы этого не сказал. Насколько, конечно, я могу судить. Я знал ее очень мало. Однако, как мне вспоминается, Бакстер считал это большим плюсом в ее пользу.

Ничего существенного я больше извлечь из него не смогла. Вернувшись в свою комнату, я сразу села писать письмо. Написала так:

«Милостивый государь!

Наш общий знакомый, п. Джо Ларсен Кнайдл, упомянул в разговоре со мной одну девушку, которая из сугубо личных соображений очень меня интересует. Поскольку я много лет назад потеряла ее из виду, то была бы Вам бесконечно благодарна, если бы Вы дали мне о ней хоть какие-то сведения. Для меня это чрезвычайно важно.

Зовут ее Элизабет Норман. Однако в кабаре она выступала под псевдонимом Салли Ней. Из некоторых источников мне известно, что четыре года назад она была в Буэнос-Айресе.

Не знаете ли Вы, где она теперь? Где была в течение этих лет? Какие имела намерения? Не вышла ли замуж? Не собиралась ли сменить профессию? Все, что Вы о ней можете сообщить, мне очень пригодится. Если случайно у Вас есть ее фотография, умоляю — пришлите мне. Клянусь честью, что верну ее.

Естественно, что никто, кроме п. Ларсена, не знает ни об этом письме, ни обо всем этом деле. Заранее искренне благодарна Вам за доброту и покорно прошу прощения, что отнимаю у вас драгоценное время.

Г. Реновицкая.»

Я сама отнесла письмо на почту и отправила заказным срочным. Когда я возвращалась с почты, мне пришло в голову, что даже в том случае, если этот американец не захочет мне ответить или откажется дать нужные сведения, остается еще один путь: наткнувшись на этот новый след, я могу сообщить о нем в брюссельское розыскное бюро. Для них не составит никакого труда проверить эти данные в Буэнос-Айресе. Ах, если бы я могла послать им ее фотографию!

И тут меня вдруг осенила счастливая идея. Ведь в Кринице на каждом шагу фотографируют прохожих! Фотографы здесь кишат. Не может быть, чтобы ее ни разу не сфотографировали. Надо только поискать во всех крупных фотографиях, и я, несомненно, найду то, что мне надо.

Я потратила на это четыре часа и, конечно, нашла. Нашла два снимка. Вполне четкие, с безупречно схваченным сходством. Опасаясь, что мне их не захотят отдать, я поступила немного некрасиво, но другого выхода не было. Когда девушка за рабочим столом отвернулась, я спрятала оба снимки в сумочку. А чтобы они не потерпели на этом убытка, заказала увеличить свою фотографию, которую нашла там же. Теперь брюссельским детективам будет куда легче искать. Может, они сумеют найти и другие ее следы.

Погоди-ка, пани-панна! Я тебе докажу, что не так и легко отнять мужа у женщины, которая способна постоять за себя и имеет достаточно выдержки, чтобы вести бескомпромиссную борьбу.

Среда

Наконец Ромек нашелся. Это было очень забавно. Но сначала о более важных вещах. А именно: вчера я направила в Брюссель письмо с одной фотографией. Вторую оставила себе. Спрятала ее в шкафу между носовыми платками. Детективам написала, чтобы не жалели расходов: пусть сделают с фотографии как можно больше копий и разошлют по таким же самым агентствам в разных странах.