Катаев. "Погоня за вечной весной" - Сергей Шаргунов

В Институте мозга человека сохранилась запись, основанная на секретном рассказе Лидии Густавовны: «В период жизни в Одессе был один знакомый литератор по фамилии Харджиев[36]. Багрицкий донашивал его старые вещи. Когда Багрицкий уезжал с Катаевым в Москву, Катаев взял два билета в международном вагоне. Жена постаралась одеть Багрицкого получше, сшила ему брюки. Но нижнего белья не было. И вот, в последний момент, когда Багрицкий должен был уже ехать на вокзал, он с ужасом подумал о том, что в международном вагоне нужно будет, по всей вероятности, раздеваться на ночь, а он едет без нижнего белья. Харджиев, который был с ним в это время, срочно поехал домой и привез ему на вокзал кальсоны и нижнюю рубашку, их Багрицкий должен был надеть в поезде, вечером в уборной».

В Москве, по словам Катаева, он вовсю ухаживал за другом, купил ему ботинки, костюм, повел в парикмахерскую, а потом и по редакциям. Поэта подхватила волна славы… А его «страсть к птицам перешла в страсть к рыбам. И в комнате птицелова появились аквариумы».

Семен Липкин полагал, что Багрицкого, хотя и облагодетельствованного, раздосадовал «Бездельник Эдуард» (и его жену, добавлю я): «Когда мы жили в Кунцеве, я заметил, что Катаев при мне у Багрицкого не бывал — они были в ссоре, хотя именно Катаев сыграл большую роль при переезде Багрицкого в Москву»[37].

Задет был и Михаил Булгаков.

В состав сборника входил рассказ «Медь, которая торжествовала». Катаев преподнес книгу Булгакову и сопроводил галантной надписью «Дорогому Михаилу Афанасьевичу Булгакову с неизменной дружбой плодовитый Валюн», а опечатки выправил только в рассказе про Ивана Ивановича, как будто пытаясь ткнуть прототипа в текст (наверное, не оставляла еще боль из-за Лели).

Вероятно, вспоминая о том, как писатели перестали разговаривать, Татьяна Лаппа отсылала к ссоре, случившейся еще в 1923-м, когда рассказ первый раз вышел в «Накануне», но теперь-то Катаев обновил обиду.

30 апреля 1925 года Булгаков женился на вернувшейся со «сменовеховцами» балерине Любови Белозерской, некогда уплывшей из Одессы в Константинополь («Эта женитьба совпала с охлаждением наших отношений», — сказал Катаев Мариэтте Чудаковой. Еще бы, 2 мая он подарил Булгакову ту самую книгу).

Еще 30 июня 1924 года Катаев писал жене Анне в Одессу:

«Вся Москва нашего круга потрясена сейчас номерулей, который выкинул Мишунчик. Этот резвый юноша разводится со своей красивой и тощей женой Татьяной Николаевной и женится на жене Василевского (He-Буквы)[38]. Эт-то трюк! Вчера он был у нас со своей «невестой». Вот когда я могу отомстить ему! Я его буквально заедаю. Он в панике. А его невеста весьма недурна, разговорчива, неглупа. Приятная дама».

7 июля Анне же писала ее сестра Тамара:

«Миша Булгаков сходит с ума; он разводится с Таней и женится на жене Василевского. У нас был недавно М. Булгаков со своей пассией и сегодня была старая жена Булгакова, она говорит, что он просто свинья, а по-моему, он больше, чем свинья»[39].

По догадке литературоведов Олега Лекманова и Марии Котовой[40], в отместку за еще «накануневский» рассказ Булгаков в повести «Роковые яйца» не без иронии упомянул некоего «Валентина Петровича», понизив его до должности «правщика», когда-то так тяготившей самого Булгакова.

Вопрос профессора Персикова газетному репортеру Вронскому:

«— И вот мне непонятно, как вы можете писать, если вы не умеете даже говорить по-русски. Что это за «пара минуточек» и «за кур»? Вы, вероятно, хотели спросить «насчет кур»?

Вронский почтительно рассмеялся:

— Валентин Петрович исправляет.

— Кто это такой Валентин Петрович?

— Заведующий литературной частью.

— Ну, ладно. Я, впрочем, не филолог. В сторону вашего Петровича!»

Валентин Петрович и исправил — ошибки в том самом рассказе, который спровоцировал его упоминание в повести.

Получается, если взять на веру все эти суждения, Катаев одним махом (одним сборником) Багрицкого и Булгакова «убивахом» (кончилась дружба). Такое вот жертвоприношение литературе…

Тогда, да и в первые же годы жизни в Москве, Катаев пользовался немалым авторитетом в своей среде, и тем обидчивее могли отреагировать «Эдуард Тачкин» и «Иван Иванович». Эрлих вспоминал: ««Старик Саббакин», — «старик», которому было немногим больше двадцати лет, — уже слыл признанным писателем, рассказы его появлялись и в толстых и в тонких журналах того времени. Все мы еще только втайне пописывали да втайне и безуспешно носили свои рукописи по редакциям. Поэтому Катаев был нашим arbiter elegantiarum, Петронием нашей среды, чья художественная оценка никакому обжалованию не подлежала».

Характерно, что Эрлих называл Катаева «арбитром изящества», сравнивая его именно с любвеобильным автором «Сатирикона» — эротических и плутовских «похождений трех бездельников».

Катаев и Есенин

«Все во мне вздрогнуло: это он!»

Судя по всему, они познакомились в августе или осенью 1923 года.

По утверждению Катаева, как и с Маяковским — на улице. Даже в районе том же, недалеко от Мыльникова.

Тогда Есенин, почти год пропутешествовав с Айседорой Дункан по Европе и США, вернулся в Москву.

По Катаеву, он столкнулся с Есениным по дороге в первый советский толстый журнал «Красная новь». (Как раз осенью 1923 года Есенин первый раз посещает «Красную новь», а затем продолжает туда наведываться.)

Катаев принялся «объясняться в любви», помянув пленившее его некогда в журнале «Нива» стихотворение «Лисица», Есенин ответно похвалил рассказ «Железное кольцо», появившийся в «Накануне» в конце мая (он тоже печатался в этой газете), скоро они уже говорили друг другу «ты» и пошли пить пиво в двухэтажный трактир, стоявший на месте нынешнего вестибюля метро «Чистые пруды».

Если они пили там и тогда, то Катаев прошел близко от беды (тем более он пишет про дальнейшие встречи после знакомства, «первые дни дружбы»). Есенин постоянно утверждал, что за ним следят. Именно здесь в ночь с 20 на 21 ноября того же года он был задержан вместе с крестьянскими поэтами Сергеем Клычковым, Петром Орешиным и Алексеем Ганиным, доставлен в милицию, а затем и в ГПУ. Уже 22 ноября в «Рабочей газете» гроза «попутчиков» «напостовец»[41] Лев Сосновский клеймил пропойц-погромщиков, которым предстоял суд, требуя закрыть им дорогу во все издания. По поводу происшествия в пивной Есенин так объяснялся в письме Троцкому: «Я заметил нахально подсевшего к нам типа, выставившего свое ухо, и бросил фразу: «Дай ему в ухо пивом». Тип обиделся и назвал меня мужицким хамом, а я обозвал его жидовской мордой». Шумиха продолжалась еще долго, например, аж 30 декабря в «Правде» Михаил Кольцов выступил с заметкой «Не надо богемы»: «Надо наглухо забить гвоздями дверь из пивной в литературу. Что может дать пивная в наши дни и в прошлые времена — уже всем ясно. В мюнхенской пивной провозглашено фашистское правительство Кара и Людендорфа; в московской пивной основано национальное литературное объединение «Россияне»»[42].

Но предостережения «Правды» не удержали Катаева от того, чтобы вновь устремляться с Есениным в пивную…

Алексей Ганин был расстрелян в 1925 году по делу «ордена русских фашистов», Сергей Клычков в 1937-м (антисоветская организация «Трудовая крестьянская партия»), Петр Орешин в 1938-м («террористическая деятельность»). Впрочем, расстреляны были и Лев Сосновский, и Михаил Кольцов.

В другой раз, по Катаеву, в 1925 году, «ранней осенью» они с Есениным и недавно приехавшим в Москву Багрицким оказались напротив еще не снесенного «нежно-сиреневого» Страстного монастыря, возле памятника Пушкину, еще стоявшего в начале Тверского бульвара, и «уселись на бронзовые цепи». Катаев похвастал умением Багрицкого за пять минут выдать классический сонет на любую тему (что было правдой). Есенин предложил тему «Пушкин». Случилось состязание. Багрицкий написал сонет, а Есенин просто стихотворение, перепутав фамилию Эдуарда:

Пил я водку, пил я виски,Только жаль, без вас, Быстрицкий!Нам не нужно адов, раев,Лишь бы Валя жил Катаев.Потому нам близок Саша,Что судьба его как наша.

«При последних словах он встал со слезами на голубых глазах, показал рукой на склоненную голову Пушкина и поклонился ему низким русским поклоном». Катаев добавлял: «Журнал (тогдашний «Современник». — С.Ш.) с двумя бесценными автографами у меня не сохранился. Я вообще никогда не придавал значения документам. Но поверьте мне на слово: все было именно так, как я здесь пишу»[43].

Увы, стихотворение Багрицкого исчезло, Катаев его не запомнил. Он умалчивал о том, что тоже принял участие в состязании и сложил по всем правилам сонет под названием «Разговор с Пушкиным» с пометкой «ранняя осень 1925 года»: