Обреченный мост - Вячеслав Демченко

Стена дома, обращённая к морю, таковой и не была вовсе. То есть собственно стена, разваленная на рыхлые камни известняка, была рассыпана в палисаде, а вместо неё на ветру туго хлопала натянутая от угла до угла холстина с безыскусно намалёванными окнами. И впрямь, ни дать ни взять, — декорация какой-нибудь глубинно-народной самодеятельности.

«Что там?» — Новик попытался отыскать какую-нибудь прореху, но холст был плотно прибит по краям досками. Похоже, если окна были фальшивыми, то в качестве дверей, без всякой фальши, пользовали именно дверь, деревянное крыльцо которой с незатейливо-резными перилами выглядывало с другой стороны.

Яков пожал плечами и произнес философски:

— Измерить кошку можно, только подвесив её за хвост.

В порядке иллюстрации афоризма на ступенях крыльца показалась и кошка цвета какао с молоком, либо раскормленная не по военной поре, либо не по сезону напичканная котятами. Кружа на месте и завывая, она то и дело бросалась на хозяйскую дверь, царапая её когтями. Впрочем, сразу же успокоилась, как только дверь, к которой разведчики уже подобрались вдоль бутафорской стены, чуть приоткрылась и жилистая рука с закатанным рукавом мундира выставила на доски фаянсовую тарелку с какой-то бурдой, пахнущей рыбой.

— Эй, геноссе, — схватил за костлявое запястье Яков. — Ганса не видали?.. — повторил он недавний вопрос унтера-снайпера. И, дёрнув руку благодетеля на себя, тут же ударил ногой по рассохшимся филёнкам.

В проём отскочившей на визгливых петлях двери Войткевич нырнул уже с оглушительным автоматным треском. И вернулся раньше, чем вслед за ним поспел Новик.

— Что там? — спросил капитан, заглядывая за плечо Якова в сумрак комнаты.

— Вещь, — коротко констатировал старший лейтенант. — И если развернуть туда, куда надо, то шикарная вещь.

Крым. «Эски-Меджит». Партизанский отряд Ф.Ф. Беседина

Инструктаж перед расстрелом

— А куда моего гишпанца? — очнулся Арсений, оторвав взгляд от ящиков с клеймами царского ещё «Казённого винного склада».

Малахов так — на старинный манер, — называл пленного эсэсовца. А сам тем временем умильно рассматривал двуглавых орлов на винных этикетках.

Испанец в мундире гауптштурмфюрера снова забелькотал испуганно по-немецки: «Ich nichts weiß! Ich schwöre!»[63] и засучил ногами.

Шурале Сабаев, деловито распутывая веревки, которыми за локти был привязан к стулу пленный, даже слегка пришлёпнул его широкой ладонью, отчего «гишпанец» звучно клацнул зубами.

— Кино досматривать, — буркнул Шурале.

— В Наркомзем, что ли? — уточнил Малахов.

— Угу…

— Слушай, шайтан, — подумав секунду, позвал матрос.

— Шурале, — угрюмо поправил Сабаев.

— Один шайтан, — миролюбиво согласился Арсений и булькнул из фляжки в стакан на два пальца спирта.

Ему получасом тому промывала рану отрядная санитарка, да как всегда, когда рядом оказывался Малахов, отжалела малость: «На случай загноения костного, или другого какого мозга».

— Оставь его мне, — попросил Малахов и пододвинул стакан на край ящика.

Сабаев покосился поочередно на стакан и на небо и, убедившись, что от горнего взгляда он сравнительно надёжно прикрыт перекрытием подвала, толщей скалы, а потом, как ни странно, ещё и самой мечетью, покорно вздохнул и взял стакан, хоть и заметил неприязненно:

— Сам прикончить хочешь?

— Ну-у… — протянул Арсений с такой улыбкой, что даже пленный, увидев её, сник и перестал суетиться. — «Их бин капут!», — а, Шурале…

— Зверь ты, Арсен, — вздохнул Сабаев и, поднеся стакан к губам, коротко выдохнул.

— Ну-у? — теперь вопросительно повторил Малахов, ревниво проследив за стаканом.

Шурале глотнул и зажмурил и без того узкие щёлки глаз. Почти тотчас же горним гласом возмездия прозвучал из-за двери гулкий окрик:

— Ты что там делаешь, Сабаев?

Татарский батыр поперхнулся, но глоток драгоценной влаги во рту удержал-таки. И даже отправил, куда следует, судя по судорожному движению кадыка.

— Тащи немецкого братца, — снова послышался из-за дощатой двери бас Заикина. — А нашего я уже веду.

— Не могу, Арсен, — утёр Сабаев набежавшую слезу костяшкой пальца и тем же пальцем поясняюще ткнул в сторону двери. — Сам слышишь. Приказ.

— Ну, ты гад, — процедил старший матрос Малахов, заглядывая в пустой, вернее сказать, пропавший втуне, стакан.

— Шайтан, — миролюбиво поправил Шурале.

Ход следствия казался неудовлетворительным и начальнику особого отдела партизанского отряда Станиславу Запольскому. Прежде всего, неудовлетворительным, с его точки зрения, было то, что к следствию как таковому, его, прямо сказать, не подпустили. И это с его-то опытом по допросной части? Да, у него, бывшего участкового на стратегической важности железнодорожном узле «10-й перегон», любая спекулянтка куриными яйцами, пойманная на перроне, готова была сознаться в намерении пустить под откос правительственный состав! Бывало, только растолкуешь ей разницу между II и III Интернационалами, коротко так, за часок-другой…

А тут ерунда какая-то. Минут пять анкетных вопросов по установлению личности — и его, старшину милиции Запольского, вежливо, но настойчиво, комиссар Руденко вытолкал под локоть за дверь, малоубедительно ссылаясь на распоряжение центрального штаба. А кто его слышал, тот «голос Москвы»? Тот же лейтенант Боске, который обвиняется теперь в предательстве? Пусть и в присутствии комиссара и командира отряда происходил обмен радиограммами, но всё-таки непорядок…

И командный состав отряда, в его, Запольского, отсутствии был неполным. И где, а, главное, кем было сказано, что ему, начальнику особого отдела С. Запольскому, отказано в компетентности, чтобы не сказать… (а это даже сказать нельзя, звучит как провокация!). Отказано в доверии?!

С этими словами он и оказался в «предбаннике» винного погреба, где и застрял. И на двор не выйдешь, — репутация не пускает: начнут болтать партизаны промеж себя, де, особист наш, не такой уж и особый оказался, вон, как до дела дошло — выперли. И обратно не попросишься — вроде как поперек указания Москвы выходит.

Так что засиделся Станислав в светло выбеленном «предбаннике» до полудня.

С возмущением провёл взглядом командира разведгруппы Хачариди, исчезнувшего за дверью погреба с ехидной ухмылкой, явно по его адресу.

Спустя минут десять сделал вид, что не заметил, как туда же, едва не снеся «косой саженью» косяки двери, протиснулся и рядовой партизан Заикин.