На горах. Книга первая - Павел Мельников-Печерский

А господин честной, ровно ничего не видит и ничего не слышит, уплетает себе арбуз да зернышки в воду выплевывает.

— Это, мол, смолокуровские баржи али где в ином месте стоят? — немножко погодя опять спросила его Таифа.

Головой лишь кивнул и, только когда покончил с арбузом, грубо ответил:

— Здесь смолокуровский караван.

— Марка Данилыча бы нам повидать.

— А на што вам его? — облокотясь о борт руками и свесив голову, спросил долговязый. — Ежели по какому делу, так нашу честь прежде спросите. Мы, значит, здесь главным, потому что весь караван на отчете у Василья Фадеича, у нас, это значит.

— Нам бы самого хозяина. До него самого есть дельце, — отвечала на то мать Таифа.

— Этого никак невозможно, — сказал, ломаясь, Василий Фадеев. — Самого хозяина вам в караване видеть ни в каком разе нельзя. А ежели у вас какая есть к нему просимость, так просим милости ко мне в казенку; мы всякое дело можем в наилучшем виде обделать, потому что мы самый главный приказчик и весь караван на нашем отчете.

— Да нет, нам бы самого Марка Данилыча, — настаивала Таифа. — Наше дело не торговое.

— А какое ж ваше дело? — вытянув шею, с любопытством спросил Василий Фадеев. — Объясните мне вашу просимость, а я совет могу подать, как вам подойти к Марку Данилычу. Ведь с ним говорить-то надо умеючи.

— Да мы не впервые, давно его знаем, умеем, как говорить, — молвила Таифа.

— Да вы из какех мест будете? — спросил Василий Фадеев.

— Из-за Волги, родной, из Комарова, — ответила Таисея.

— Та-а-ак-с, — протянул Василий Фадеев. — Из-за Волги, из Комарова… Не слыхивал про такой… Это город, что ли, какой, Комаров-от?

— Монастырь старообрядский, — объяснила Таифа.

— Та-а-ак! По-нашему, значит, раскольничий скит? Что ж вы там попите, что ли? Ведь у вас, слышь, там девки да бабы за попов служат? — глумился над матерями Василий Фадеев.

Они промолчали, смолк и Фадеев. Немножко погодя зевнул он во весь рот, громогласно прокашлялся и молча стал приглядываться к чему-то на берегу.

— Так как же бы нам, Василий Фадеич, Марка-то Данилыча повидать? — заискивающим голосом спросила Таифа. — Сделайте милость, скажите, дома он или отъехал куда с каравана?

— Этого знать я не могу, — нехотя ответил приказчик и снова зевнул.

— Да на которой барже он проживает? — приставала Таифа.

Промычал что-то под нос себе Василий Фадеев. Матери не расслыхали.

— Что изволили сказать? — переспросила Таифа. Злобно откинулся от борта Василий Фадеев и злобно крикнул на них:

— Убирайтесь, покамест целы!.. Убирайтесь, говорю вам, не то велю шестами по вашему ботничишку… Искупаетесь тогда у меня!

— Да что это ты, батько, сердитый какой? — возвысила голос Таифа. — Не к тебе приехали, а к хозяину, тебя честью просим.

— Сказано, убирайтесь!.. — во всю мочь закричал Фадеев. — И говорить не хочу с вами, чертовы угодницы!

И плюнул в ботник, а затем быстро прошел в свою казенку.

— Поезжай, паренек, вдоль каравана, авось добьемся толку, — молвила Таифа, и ботник поплыл вниз по реке.

На крайней барже у самой кормы сидел на рогожке плечистый рабочий. Лапоть он плел, а рядом с ним сидел грамотный подросток Софронко, держа отрепанный клочок какой-то книжки. С трудом разбирая слова, читал он вслух про святые места да про Афонскую гору.

Разлегшись по палубе, широко раскинувши ноги и подпирая ладонями бороды, с десяток бурлаков жарили спины на солнопеке и прислушивались к чтению Софронки.

— На которой барже Марко Данилыч живет? — спросила Таифа, поровнявшись с ними.

— Ни на коей не живет он, матушка, — положив лапоть, добродушно ответил дядя Архип. — В городу проживает, в гостинице.

— Как так? — удивилась Таифа. — Да он доселе кажду ярманку живал в караване.

— Дочку привез, — сказал дядя Архип, — с дочкой, слышь, прибыл. Как же ей здесь проживать с нашим братом бурлаком, в такой грязи да в вонище? Для того и нанял в гостинице хорошу хватеру.

Обрадовались матери. Любили они добрую, нежную Дуню.

— А в какой же гостинице он пристал? — спросила Таифа.

Не сумел дядя Архип путем о том рассказать, не умели и другие бурлаки, что теперь, повскакав с палубы, столпились вдоль борта разглядывать стариц. Только и узнали матери, что живет Смолокуров на Нижнем базаре, а в какой гостинице, господь его знает.

Пошли они на Нижний базар. По дороге купили по душистой дыне да по десятку румяных персиков на поклон Дунюшке, опричь поясков, шитой шелками покрышки на стол и других скитских рукоделий. Опытная в обительском хозяйстве Таифа знала, что скупой сам по себе Марко Данилыч за всякую ласку дочери не пожалеет ничего. Добрались они, наконец, до его квартиры.

Радушно встретил Смолокуров старую знакомую, мать Таифу. Узнав, что она уж с неделю живет у Макарья, попенял ей, что до сей поры у него не побывала, попрекнул даже, что, видно-де, у ней на ярманке и без него знакомых много. И мать Таисею ласково принял. Про Дуню спросила Таифа и про Дарью Сергевну.

— Обе здесь со мной, — отвечал Смолокуров. — Чуточку их не захватили, в гости пошли ненадолго. С женой да с дочерьми приехал сюда приятель мой Доронин, Зиновей Алексеич, хлебом торгует.

— Довольно знаем и Зиновья Алексеича и Татьяну Андревну, и девиц ихних, — отвечала Таифа. — Не раз у них гащивала, как они еще на мельнице жили.

— К им вот и пошли мои, — молвил Марко Данилыч. — Девицы-то подруги Дунюшке, одна ровесница, другая годком постарше. Вместе-то им, знаете, охотнее. Каждый день либо моя у них, либо они у нас. Молодое дело, нельзя.

— Известно, — согласилась Таифа. — Выросла, поди, Дунюшка-то, похорошела? — прибавила мать казначея, умильно поглядывая на Марка Данилыча.

— Как, матушка, не вырасти, года такие. Старое-то старится, молодое растет, — с лаской молвил в ответ Смолокуров. — А мы и у вас маленько погостили на старом Дунюшкином пепелище… Вас-то, матушка, только не захватили.

— Уж как я жалела, как жалела, Марко Данилыч, что не привел господь вас с Дунюшкой-то с вашей в обители видеть… Дела-то ведь у нас знаете, какие…

— Знаю, матушка, все знаю, — ответил с участьем Марко Данилыч. — Из Питера-то не привезли ли чего утешительного? Там-то как смотрят на ваше дело?

— Дело наше, Марко Данилыч, как есть совсем пропащее, — с глубоким вздохом отвечала Таифа, и слезы сверкнули на ее скорбных глазах. — Выгонки не избыть никакими судьбами… Разорят наш Керженец беспременно, бревнышка не останется от обителей. И ровно буйным ветром разнесет всех нас по лицу земли. Горькая доля, Марко Данилыч, самая горькая…

И громко зарыдала. Мать Таисея, глядя на Таифу, тоже заплакала.

— Не покинет господь своей милостью вас, — утешает матерей Марко Данилыч. — Не плакать, богу надо молиться, на него возложить упованье.

— Кто ж у нас и прибежище, дак не господь царь небесный? — утирая слезы, сказала Таифа. — На него да на заступницу нашу, пресвятую богородицу, все упование возлагаем.

— Стало, все и будет по-хорошему, — молвил Марко Данилыч. — На бога, матушка, положишься, так не обложишься. Господь-от ведь все к лучшему строит, стало быть плакать да убиваться вам тут еще нечего. Может, еще лучше будет вам.

— Куда уж лучше, Марко Данилыч! О лучшем-то нечего и помышлять, — сказала Таифа. — Хоть бы в вере-то господь сохранил, а то вон ведь какие напасти у нас пошли: в единоверческую многие хотят…

— Полноте, матушка! — вскликнул Смолокуров.

— Не лгу, благодетель, — горячо сказала Таифа. — Есть хромые души, что паче бога и отеческой веры возлюбили широкое, пространное житие, мало помышляя о вечном спасении. Осиновские матери к единоверью склоняются, и в Керженском скиту сам отец Тарасий начал прихрамывать.

— Не может того быть, матушка, — решительно сказал Марко Данилыч. — В жизнь не поверю…

— И мы, благодетель, не давали веры, да вот на правду стало походить, — молвила Таифа.

— С чего ж это они? — спросил Смолокуров.

— Славы мира, должно быть, восхотели, тесного пути не желают, пространным шествовать хотят.

— А куда пространный-то путь приведет их? — покачав головой, воскликнул Марко Данилыч.

— То не неведомо им, благодетель, — с грустью сказала Таифа. — Люди они умные, слову божию наученные начетчики великие.

— Ах, дела, дела!.. Какие дела-то у вас деются, — в недоумении качая головой, говорил Смолокуров.

— Да, батюшка, Марко Данилыч, дожили мы до слезовых дней, — отвечала Таифа. — Думано ли, гадано ли было?.. Какие бы, кажется, столпы благочестия были? Адаманты! А вот что вышло. Истину глаголет писание: «Несть правды под небесами».

И замолчали. И немалое время в кручинной думе сидели.

— Как матушка Манефа поживает? — спросил, наконец, Марко Данилыч.