Красный лик - Всеволод Иванов

Творчество новых форм, тем не менее, идёт. Идёт тяжело, неуклюже, кроваво. Идёт без руководящей идеи, без руководителя, в борьбе мелкой и раздражительной между собой, всё более и более приучаемой к компромиссам, потому что всё более и более пугает нас море революции с его бурями.

Улетают знаменитые буревестники, подобные чёрным молниям. Уходят кровавые праздники революционных взрывов. Наступают будни революции.

Пекин. Фарфоровое молчание

Когда из окна «Hotel des Wagons Yuts» в Пекине вы смотрите на расстилающийся перед вами огромный серо-бурый, полускрытый городской стеной город, то далеко, на фоне лазурного, переходящего в золотое неба, среди тёмно-зелёных круглых деревьев, высящихся в молчании над этим вечным городом Востока, вы видите остроконечный купол Храма Неба.

Храм Неба в столице Небесной Империи.

Полуголый рикша, покачиваясь, несёт вас по широким улицам, сплошь набитым, как поле васильками, синими курмами. Свежий осенний воздух хлещет в лицо, в бледно-лазурном небе мелькают роскошные золотые вывески, иероглифы знакомые и незнакомые, сменяя друг друга, и в непосредственной, ясной наглядности всплывает мерная строка:

Золото-огненные колосья —вот как составлен иероглиф осени!..

Рикши движутся двумя непрерывными лентами друг другу навстречу, звенят хрустальные кареты с раскрашенными куклами-красавицами, мелькнёт малиновая лента маньчжурки, и из всех домов, полков, прилавков выпирает неимоверное количество товаров — торговли, торговли, торговли…

Кому покупать эти яркие парчи и шелка, кому покупать эти моря ярко-зелёной, переходящей в красную, зелени, эти причудливые сосуды, сияние медных чашек и плошек; кому съесть это бесконечное количество пищи, полнящей длинные обжорные ряды, разнообразными запахами бьющей в нос. Кому сбыть все десятки тысяч пудов разных фигурных сластей, которые на коромыслах синие курмы таскают в разные стороны, переплетая свои визги с монотонным скрипом «водяных телег», провозимых полуголыми рабами с обнажённой мускулатурой.

Но вот толпа становится всё реже и реже. Мы катим по широкому шоссе, и наконец, слева, над каменной оградой — Храм Неба.

Мёртвая тишина огромного поля под молчащими круглыми деревьями. Парк, полный мистической тишины, молчание, воплощённое в саду. Под дыханием осени слегка жёлтая трава; в путаных изгибах, толпясь друг около друга, уходят деревья. Зато пряма, как стрела, серая дорога, что идёт к внутренней ограде. Широка она и составлена из прочных больших плит. По сторонам, через несколько сажен один от другого круглые барабаны, каменные, вроде жерновов, с высеченными на них фантастическими чудовищами — пустые подсвечники для шестов с фонарями в ночи торжеств. Ещё ворота, и вот перед вами лёгкие, как сон, беломраморные аркады, что тянутся среди овальной внутренней стены храма от самого храма к жертвеннику.

Вы поднимаетесь. Налево, в конце аркады, разбегающейся в стороны и за белыми дверями образующей круглую террасу с прямыми горностайно-белыми перилами, перевитыми драконами-фениксами, среди молчания чёрно-зелёных кипарисов, безмерно превосходя их в своём подъёме к небу, с этой террасы высится ротонда — Храм Неба. Лазурный фарфоровый купол его, вытянутый, коронован чем-то вроде большого тускло-золотого ананаса. Тёмно-красные, коричневые скорей, колонны тёплого тона дерева, огромные, стройные, как колонны из ливанских кедров у храма Соломона, несут на себе крышу. Простые и в то же время безмерно сложные решётки полнят собой его окна, и внутри красноватый сумрак с воркованьем и взлётами голубей и тусклая позолота древних письмён.

Тишина. Солнце склонялось к закату, рассыпая розовые лучи. Словно телом с кровью стал белый мрамор, эбеновым деревом глядели кипарисы, и среди этого безмолвия из-под мраморных плит, из-под особых наклонных плоскостей, по которым поднимался в Храм император, ступая по облакам, драконам и солнцам, буйно росла трава.

Полное запустение царило кругом. На колокольне надпись: «Был Иванов-Ринов». «Зинаида Иванова-Ринова». На бесценном мраморе расписалась какая-то «восторженная Ревекка», а рядом отголосок гражданской войны: «Бей жидов!!».

На противоположной стороне от храма несколькими лёгкими концентрическими террасами под заходящим солнцем пламенел мраморный жертвенник. Как вавилонский зиккурат, роговым альмандином невысоко поднимался он, и старый китаец долго объяснял нам, как в больших решётчатых сосудах, стоящих теперь праздно, пламенел огонь и горели жертвы.

Но, несмотря на это запустение, кругом чувствовалась какая-то напряжённость. Мы сошли было с аркад в тёмный вечно молчащий кипарисовый бор, в рощу мёртвых. Маленькие храмы с выбитыми окнами, тусклая позолота внутри сидящих богов, и вся эта неясная, но напряжённая жуть разрешилась, наконец, в чувство определённого страха, когда против тёмного коридора под аркадами мы ясно услыхали чужие, чёткие, тяжёлые шаги, идущие нам навстречу.

Мы остановились. Остановились и шаги. Мы двинулись. Шаги загремели.

— Эхо! — догадались Мы.

— Кто там? — Раздался вопрос, и на него из молчащей галереи звонко и гулко совершенно отчётливо донеслось:

— Кто там?

Багровое солнце было низко, повисло среди чёрных иссиня кипарисов, когда мы, ускоряя свои шаги навстречу гремящим нам шагам, устремились к выходу. И сразу же после известного предела настала великая тишина…

Так ясно чувствовалось, что тысячелетия религиозного напряжения миллионов людей не прошли даром. В Храме Неба продолжали жить его Боги.

Ничто из наших «демократических» зрелищ не может сравниться с тем великолепием, которым сопровождались религиозные церемонии в Храме Неба. Накануне Нового Года по улицам Пекина, из Запретного города, из императорского дворца двигалась огромная процессия. Тысячи народу участвовали в ней. Тысячи пёстрых сверкающих танцоров шли, мерно изгибаясь, впереди, под своеобразно приятные грохоты литавр, труб, барабанов. Спускался вечер, и факелы дымно пламенели среди этих сверкающих шелками огромных толп. В фантастических халатах двигались воинские части. Сотни принцев крови, одетых в голубое, окружали императорский паланкин.

Это император шествовал на богослужение в Храм Неба.

Вот по этим аллеям, по аллеям из чёрных деревьев и круглых бесчисленных фонарей двигалась эта залитая пламенеющим светом факелов толпа. Вот на этой круглой площадке, на аркадах с мраморной балюстрадой стоял шёлковый шатёр императора. Вот здесь его ждали придворные и священники, когда он находился один в Храмине сосредоточенного размышления, приготовляясь к богослужению.