Империя и воля. Догнать самих себя - Виталий Аверьянов

Прямые аналогии со сталинской расчисткой поля для единоличной власти работают не так уж и плохо, как это может показаться на первый взгляд. В целом политический стиль вождя, идущего к империи, может быть обозначен как «выдавливание» противников. По мнению Сталина, Иван Грозный был недостаточно последовательным и не довел до конца «расчистку» элиты. Путин не эксцентричен, а последователен, и в этом смысле он близок Сталину.

Сталин стал генеральным секретарем партии в 1921 году, при живом еще Ленине и при кульминации «внутрипартийной демократии». Уже в этот момент обозначилась «левая оппозиция» Троцкого, но сместить Троцкого с руководящего поста Сталину удалось лишь после смерти вождя. Тогда, в 1924 году, фигура Сталина становится достаточно весомой, чтобы говорить о новом центре политической силы, призванном заполнить харизматический вакуум после смерти Ленина.

Сталин был вынужден долгое время мириться с Троцким в политбюро, а из СССР выслал его лишь в 1928 году. Весь этот долгий период (почти 5 лет) Троцкий не переставал баламутить партийные массы и интриговать против нового центра государственной власти, складывающегося вокруг Сталина. Очевидно, что этой фигуре аналогичен главный олигарх ельцинского времени Борис Березовский. Путину удалось разделаться с Березовским и вытеснить его из российской политики более решительно, чем в свое время удалось это Сталину в отношении Троцкого.

В 1925 году Сталин повел наступление против «новой оппозиции» Зиновьева и Каменева, в разоблачении которой большую роль играли уже службы ЧК. Выдавливание из власти Троцкого, Зиновьева и Каменева означало для Сталина признание своей однозначно лидерской функции в партии, которую он метафорически предложил называть «генеральной линией». Этому процессу аналогичен процесс выдавливания сначала из экономики, а затем и уголовное преследование Гусинского и Березовского, вынужденных просить политического убежища в Израиле и Англии.

Сворачиванию внутрипартийной демократии при Сталине аналогична трансформация парламентских институтов при Путине: региональные власти возвращаются в русло прямого подчинения центру через полпредов и через обновленный Совет Федерации, партии и фракции эффективно контролируются администрацией президента, которая кладет конец ельцинской эпохе экспериментального партстроительства.

События 2003 года напоминают разгром «правого уклона» в ВКП(б). В 1928 году Сталин разоблачает ересь бухаринско-рыковской оппозиции, а в 1929 году выводит главных ересиархов из состава руководства. В 2003 году Путин наносит удар по последнему оплоту либеральной оппозиции: разворачивается кампания против Ходорковского и в непосредственной связи с нею объявляется отставка Волошина, этого символа «старой ельцинской гвардии» в руководстве России. В 2004 году отставкой Касьянова Путин подводит черту под эпохой целенаправленного выдавливания своих противников из власти.

Сталин после этого отбрасывает доктрину НЭПа и переходит непосредственно к амбициозной программе коллективизации и индустриализации. Этот момент получил у Сталина название «год великого перелома», с которого начиналась новая эпоха. Дальнейшие репрессии против его врагов в 30-е годы будут носить качественно иной характер, а именно: интенсивной ротации партийно-хозяйственной элиты. К 1938 году можно будет говорить о полной смене элиты. Такова была последовательность Сталина как политического стратега.

Из девяти наиболее влиятельных деятелей старой элиты («семибанкирщины») часть утратила свои позиции еще в 90-е годы (Виноградов, Малкин, Смоленский), другая часть выдавлена (Гусинский, Березовский, Ходорковский), оставшиеся (Фридман, Авен, Потанин) пока органично вписываются в новую ситуацию и находят с Путиным общий язык. Их сохранение в элите по сути дела уже ничего не решает.

Обсуждения пресловутой «проблемы 2008» затуманивают перспективу дальнейших аналогий, хотя здравый смысл политолога должен подсказывать, что переоценивать значение этой «проблемы 2008» не стоит. Сталин также стоял перед лицом угрозы (по запущенным позже слухам) быть неизбранным на XVII съезде генеральным секретарем. Так или не так, но логика исторически прирастающей власти сильнее логики конституционных и формальных рамок, в которых она осуществляется. В какой-то момент власть первого лица становится слишком велика, чтобы ее можно было уступить другому.

Какова же судьба старой элиты? Попытки проанализировать судьбу участников так называемой «семибанкирщины», то есть высшей элиты эпохи Ельцина, уже предпринимались газетой «КоммерсантЪ». Из девяти наиболее влиятельных деятелей старой элиты (куда в данном рассмотрении не входил Волошин) часть утратила свои позиции еще в 90-е годы (Виноградов, Малкин, Смоленский), другая часть выдавлена (Гусинский, Березовский, Ходорковский), оставшиеся (Фридман, Авен, Потанин) пока органично вписываются в новую ситуацию и находят с Путиным общий язык. Их сохранение в элите по сути дела уже ничего не решает и не скажется на политической атмосфере новой эпохи, эпохи после «великого перелома».

«Удвоение ВВП» — лозунг со слишком явным перевесом количественной составляющей, без достаточного акцента на качествах роста. Но это уже специфика путинского стиля, в котором идеология в публичном пространстве рассматривается не более как риторика. Власть никак не может привыкнуть к тому, что «идеология» не является прерогативой идущих на выборы партий, но является постоянным, сквозным мотивом любой стратегически осмысленной политики. В контексте «выборов» идеология и впрямь вторична — профессиональные полит-технологи в этом случае брезгливо морщятся: «Ну что такое идеологическая программа, да мы ее вам за одну ночь накропаем!»

Три тысячи дней для Путина — это не предел. За ними могут последовать еще три тысячи. Когда он благополучно минует рубеж 2008 года и справится с задачей «обхитрить ‘‘съезд победителей’’», либо допустить на свое место подставную марионетку (нечто вроде «царя Симеона Бекбулатовича» при Иване Грозном), либо провести референдум о своем пожизненном (условно говоря) избрании — тогда наступит третья путинская эпоха. Именно она может характеризоваться уже не выдавливанием противников и не малыми конфликтами за передел собственности, а масштабными репрессиями и тотальной заменой старой элиты. Но имперский стиль начинает проявлять себя несколько раньше утверждения империи.

3. Ответ на террор-войну

На грани двух веков — XX и XXI — Россия как будто зацепилась за край пропасти, над которой она парила в неловком прыжке в эпоху Ельцина. Но висеть на краю, зацепившись за камни, рискуя, что найдутся желающие подтолкнуть — это, мягко говоря, неудобно. Власть должна была предпринимать действия для отползания от края пропасти. Это отползание происходило, происходит сейчас и будет происходить дальше. Возврата в Смутное время нет.

Президент достаточно окреп для ассиметричного ответа на давление и устрашение. Как террористы, так и заказчики террористов, по всей видимости, этого не ожидали. Они все еще действуют по принципу прогнозируемой реакции в рамках существующих правил. Но Путин ответил: правила здесь устанавливаете не вы.

Если представить себе, что евроатлантическая тайная элита состоит из двух отчасти враждующих, отчасти диалектически взаимодополняющих крыльев, то мы догадаемся, что те же силы, которые спровоцировали (либо организовали) атаки 11 сентября 2001 г., сегодня пытались надавить на Россию. Буш и Путин выступали скорее как объекты давления, нежели как субъекты.

В. В. Путин действует гораздо «циничнее», чем это было до сих пор принято в России. Путин стал циничнее и прагматичнее, чем сами заказчики террора. Вряд ли следует признать нормальным состояние, когда СМИ взвинчивают общественное сознание до высоких градусов напряжения без достаточных на то оснований. Но если кто-то использует эффект гипертрофии события в СМИ для разложения государства, то почему государство не может направить тот же эффект на противоположные цели?

Террористический акт не способен поколебать конституционные основы. Поэтому и нет никакого «совместного правотворчества» террористов и власти. Скорее нужно говорить о том, что Путин использует всевозможные экстраординарные поводы для своих целей. Повод «террористической войны» довольно ничтожный, как это ни цинично звучит (но только цинизмом сейчас все объясняется). Если бы крупные теракты приводили в истории к серьезным реформам, то динамика истории была бы совсем другой.

Нынешняя историческая ситуация характеризуется дефицитом трагедий. На фоне масштабной войны теракты, даже с тысячами жертв, оказались бы незамеченными. Террористы не воюют с наступающей империей, они гуляют по просторам схлопывающейся державы, питаясь энергией этого схлопывания. Более того, сам террор является ничем иным как симптомом отступающей империи.