Солнце и тень - Кеннет Келзер

В этом сновидении именно от героя-воина исходило самое главное для меня предложение. Укротив быков, он вручил мне осеченный рог, трофей своей славной победы, и предложил в него потрубить. Принять рог, как я сделал это во сне, значило принять перспективу следовать его курсом и все глубже внедрять его в свою осознаваемость и в поведение наяву. Именно здесь во сне содержалась важная игра слов. Мне было предложено «затрубить в свой рог», а это еще одна метафора для более активного приложения своих сил в жизни.

Сам рог во многих отношениях поразил меня как самый важный символ сновидения. Я говорю так главным образом потому, что во сне он является самым ярким символом преображения. В качестве такового он выступает положительным эквивалентом топора, который тоже представляет собой символ и инструмент преображения. Истинный герой-воин, обладающий целостностью и уравновешенностью, владеет обоими инструментами. Благодаря своему максимально уравновешенному участию в сюжете сна этот герой топором начал, а рогом завершил две отдельные стадии преображения. Оставаясь на голове быка-буяна, рог мог служить инструментом разрушения. В отсеченном же виде (после столкновения и контакта), попав в надлежащую ситуацию, он превратился в инструмент творчества, мира и красоты. В этом сновидении рог стал проводником самой трогательной, самой задушевной музыки, которую мне доводилось слышать во сне или наяву. Он стал инструментом, преобразившим и меня, сновидца, потому что играя на нем в этом эпизоде сна, я почувствовал себя другим человеком. Музыка, которая лилась из глубин моей души, стала для меня живым залогом перемены, потому что была так свежа и сладкозвучна, так ярка и глубока, так возвышенна и несравненна. Рог, музыка и сновидец слились в единое целое! Подобное переживание знакомо многим искусным музыкантам: они рассказывают, что играя на пределе своих возможностей, давая самые удачные концерты, нередко чувствуют, будто инструмент становится частью тела. Они составляют единое целое с инструментом и с изливающейся из него музыкой и чувствуют, как музыка, возникая из их сокровенных глубин, протекает через инструмент и изливается в мир. Такое переживание единства с рогом и с задушевной мелодией «Сладкой Женевьевы» позволило мне испытать глубокое чувство внутренней гармонии и красоты. Миг преображения может быть очень сладок, и во сне я наслаждался каждой нотой, каждой трелью и вибрато, которыми сопровождал свою игру. Во сне музыка и звук перенесли меня в иной мир. Я по-прежнему затрудняюсь передать этом мир словами или воспроизвести его звучание наяву. Тот миг сновидения, когда я с чувством глубочайшей завершенности закончил игру, был для меня очень важным и остается таковым по сей день. То, как люди слушали меня — восторженно, затаив дыхание, — говорило красноречивее всяких слов, а широкая, сияющая улыбка метрдотеля ничуть меня не удивила. Я нуждался в его одобрении и во сне открыл свою душу, чтобы целиком принять его в себя.

Концовка «Сладкозвучного рога Женевьевы» произвела на меня впечатление некоторого спада. Во сне, передав рог своему другу Арни, я слушал как он играет свой вариант «Сладкой Женевьевы», далеко не столь яркий и трогательный, как мой. Наяву Арни — мой очень добрый друг, я знаком с ним больше тридцати лет. Музыкально он гораздо одареннее меня, и его таланты в этой области настолько превосходят мои, что я никогда не даже не сравнивал себя с ним. Однако во сне моя музыка звучала намного трогательнее и вдохновеннее, чем его! Причем я принял этот поворот совершенно спокойно, как нечто само собой разумеющееся. Между нами не было ни соперничества, ни зависти. Продолжая размышлять, я понял, что этот спад, эта последняя точка, имела некое отношение ко всему пережитому мной преображению.

Я убежден, что концовка этого сна научила меня чему-то новому, имеющему отношение к истинному мигу преображения. Теперь я уверен: в такие моменты истины красота духа настолько переполняет человека изнутри, что разум воспринимает все внешнее в приглушенном виде. В этом состоянии обыденная болтовня эго в уме прекращается. В такой момент мы не соперничаем с другими, не сравниваем себя с другими, не ищем удовлетворения или реализации где-то вовне. Мы не стремимся ради такого удовлетворения или реализации что-то изменить или усовершенствовать. В миг преображения ум полностью осознает ТО, ЧТО ЕСТЬ и ТО, ЧТО ЕСТЬ СЕЙЧАС, и находит всю полноту радости и законченное совершенство именно в этом миге, в этой ситуации, в этом времени и месте.

Он целиком настроен на настоящее и умиротворен его несравненной красотой. В такие минуты нас переполняет благоговение, мы целиком погружены в покой ТОГО, КАК ВСЕ УСТРОЕНО.

Вот такие откровения пришли ко мне в результате наплыва внутренних ощущений, накопившихся в конце «Сладкозвучного рога Женевьевы». Пробудившись от этого сна, я почувствовал, как все его энергии стали перетекать в мой бодрствующий ум, и это было прекрасное ощущение. Я сразу понял, что голос бессознательного заговорил со мной снова, и открылся настежь, чтобы принять его дары.

* * *

Мой эксперимент с осознаваемым сновидением мог бы длиться вечно, книга же ограничена пространством и временем, и в какой-то миг автор вынужден привести свое повествование к завершению. Я уверен, что бы ни случилось, моя открытость сновидениям останется со мной на всю жизнь и мои сны будут и впредь играть в моей жизни важную роль. Проникновение в состояние осознаваемых снов стало особым измерением и уровнем в исследовании сновидений, которое составляло главную часть моей жизни на протяжении двадцати лет. Теперь, после пяти лет регулярной осознаваемости, я полностью уверен, что и остаток моей жизни осознаваемые сновидения будут посещать меня и оставаться моими спутниками.

Я помню и успехи, и неудачи, и подъемы и спады энергии, и пустые и урожайные периоды, которые можно четко проследить в моем эксперименте. Я достаточно часто наблюдал приход и уход этих циклов в себе самом, чтобы понять, что и они — необходимая часть того, как все устроено. Теперь я понимаю их существование и полностью их принимаю. Теперь я могу относиться с ним с более глубоким душевным спокойствием, которого мне так не хватало на ранних стадиях эксперимента. Я не вполне понимаю, почему эти циклы устроены именно так, впрочем, по правде говоря, мне и не нужно этого понимать. Мне нужно только понимать, что они так устроены и жить в гармонии с их движением.

Как психотерапевт я в своей работе часто наблюдаю, что если целиком посвятить себя жизни в настоящем и осознаваемо переживать свое ощущение настоящего, все наши насущные вопросы «почему» в конце концов обретают ответ. Ведь мы так часто задаем вопрос «почему» преждевременно, так часто спрашиваем «почему» в разгар сильного переживания, и этот вопрос, которым мы стремимся удовлетворить свое интеллектуальное любопытство по поводу переживания, замедляет поток чувств. А ведь порой лучше отложить вопрос «почему» до поры до времени — пусть он хранится в уме до завершения эмоциональной работы. «Раньше или позже, — говорю я себе и своим пациентам, — разум нагонит эмоции». Просто разум не может двигаться так же быстро, как эмоции, особенно, когда они захлестывают нас бурным потоком. Позднее четкое, рациональное осмысление эксперимента часто доходит до сознания. Позднее важные вопросы «почему» находят ответ, а неважные отпадают сами собой. Многочисленные циклы сновидения и разные уровни понимания, рациональный и нерациональный, — все это части моего эксперимента с осознаваемыми сновидениями, и теперь я подхожу к ним с более глубоким ощущением отстраненности и смирения.

Смирение — вот тот принцип, который мне оказалось труднее всего постичь и осуществить на практике, — это относится и к эксперименту, и к жизни в целом. С самого детства обладая большой целеустремленностью, я усвоил множество главных и второстепенных, вспомогательных систем убеждений, которые делают акцент на этику упорного труда и личных усилий и всемерно поощряют их. На этом этапе моего эксперимента смирение эго и постоянная практика такого смирения больше чем когда либо кажется мне абсолютно необходимым состоянием ума для развития осознаваемого сновидения, которое стимулирует подлинный духовный рост.

В своих группах осознаваемого сновидения я часто подчеркиваю, что состояние осознаваемого сна легко доступно для тех, кто одновременно желает и позволяет себе обрести осознаваемость. Желать и позволять — это два весьма различных состояния ума, пара противоположностей, которые в сочетании образуют единое целое. В традиционном Юнговском понимании желание — это «мужское» качество ума, а позволение — «женское». Желая чего бы то ни было, мы мобилизуем свое намерение, сосредотачиваемся на предмете желания как на цели и воображаем, что желание уже осуществилось. В этом процесс мы используем мужские качества ума (ян)[37]. На этом этапе я на собственном опыте убедился: чтобы вызвать осознаваемые сновидения, недостаточно мобилизовать энергию ян. Мы не можем просто сделать, чтобы это случилось — мы должны еще и позволить, чтобы это случилось. Такое отношение позволения и есть женское (или инь) состояние сознания, при котором человек уделяет сознательное внимание таким качествам, как принятие, терпение, уязвимость, восприимчивость и пассивность (в хорошем смысле). Эти качества создают в уме матрицу, плодородную почву, на которой может прорасти и развиться желание культивировать осознаваемые сновидения. В моей собственной ситуации в ходе эксперимента мне приходилось сознательно развивать в себе эти женские качества. По мере все более глубокого погружения в бессознательный ум и состояние осознаваемости, мне часто приходилось напоминать себе о том, что необходимо «довериться процессу», «позволить», чтобы осознаваемые сновидения пришли, стать восприимчивым ко всем внутренним циклам и ритмам.