Излучения (февраль 1941 — апрель 1945) - Эрнст Юнгер

Попытка объехать это место увенчалась тем, что машина сквозь тонкий слой намерзшего льда провалилась в болото. Пока я смотрел, как она погружается все глубже, с дороги явился возчик, выпряг своих лошадей и вытянул нас на веревке из этой топи. Дальше мы ехали ночью в метель, крутившуюся над машиной тысячами снежинок, искрившихся в свете фар и затем пропадавших, будто растворившись в пространстве. Позднее прибытие в Ворошиловск.

Мои блуждания показали мне, с какой силой степь захватывает душу. Сложное чувство, этим вызванное, выражается в смутном, парализующем ощущении, какого я не испытывал никогда даже на море.

Ворошиловск, 7 января 1943

В штабе настроение было еще более подавленным, чем в войсках; дело в том, что здесь ситуация была яснее. Котел вызвал то состояние духа, какого еще не знали в прошлые войны нашей истории, — оцепенение, сопутствующее приближению к абсолютному нулю.

Дело не в фактах, как бы ужасны они ни были сами по себе, не в морозе и снеге, не в гибели среди массы трупов и умирающих. Речь идет о состоянии людей, верящих, что разгром неизбежен.

В штабах лучше всего слышно шуршание набрасываемой сети, почти ежедневно кто-нибудь попадает в ее петли. Темпераменты отчетливее выявляются в недели, когда паника подкрадывается незаметно, как тихие струи воды на реке предвещают еще невидимое, но уже близкое наводнение. В этой фазе люди обособляются Друг от друга; они становятся молчаливы, задумчивы, как подростки в пубертатный период. Но по самым слабым уже заметно, чего следует ожидать. Это наиболее уязвимые точки; так, маленький старший лейтенант, которого я нашел в его кабинете, сотрясался в истеричных рыданиях.

Население тоже неспокойно; на рынке появились припрятанные товары, цена денежных знаков растет.

Русских денег жаждут остающиеся крестьяне, немецких — часть горожан, собирающихся присоединиться к отступающим. Такое уже происходило на территории 1-й танковой армии, а также и то, что люди, собравшиеся в дорогу с семьями, на второй или третий день не могли уже двигаться дальше и были обозлены еще больше, так как теперь на них стояло клеймо.

Разумеется, русские стараются, чтобы все мосты и железные дороги взлетели на воздух, и посылают с этой целью многочисленные диверсионные группы, проникающие частично через бреши во фронтовой полосе, частично на парашютах. Офицер абвера армейской группы войск рассказал мне подробности об одном таком отряде, состоявшем из шести человек: трех мужчин и трех женщин. Из мужчин двое были офицеры Красной Армии и один — радист; из женщин — одна радистка, другая — разведчица и стряпуха, третья — медсестра. Их захватили, когда они ночевали в стогу. Они не смогли выполнить задание по взрыву моста, так как парашют с взрывчаткой приземлился в деревне. Женщины-гимназистки служили в Красной Армии и были направлены на курсы диверсантов. После окончания курсов их посадили в самолет и вытолкнули за немецкой линией фронта, не ознакомив с заданием. Экипировка состояла из автоматов — один из них был и у медсестры, — а также рации, консервов, динамита и санитарной сумки.

Человеческая черта: при аресте одна из девушек кинулась к русскому врачу, сопровождавшему бургомистра и немецких солдат, пытаясь его обнять и обращаясь к нему как к отцу. Затем она заплакала и сказала, что он похож на ее отца.

В этих людях оживают старые нигилисты 1905 года, разумеется в других обстоятельствах. Те же средства, те же задачи, тот же стиль жизни. Только взрывчатые материалы им теперь предоставляет государство.

Ворошиловск, 8 января 1943

С утра на рынке, полно народу. Ситуация располагает к продаже, так как легче увезти деньги, чем товар. Еда обильна; растранжиривают припасы. В садах я видел солдат, коптящих гусей; на столах громоздятся горы свинины. Я ощущаю панику, предвещающую близость Восточной армии.

Днем у главнокомандующего, генерал-полковника фон Клейста, которого я нашел озабоченно склонившимся над картой. Хорошо, что прямо из рыночного переполоха я шагнул сюда, в центр происходящего. Ситуация для главнокомандующего чрезвычайно упростилась. Эта ясность носила, однако, демонический характер. Частные судьбы исчезли из поля зрения, присутствуя в то же время незримо в виде сгустившейся, невыносимо давящей атмосферы.

В соседней комнате офицер-связной протянул мне телеграмму; отец тяжело болен. Одновременно распространились слухи, что сообщение с Ростовом прервано. Случайно я встретил старшего лейтенанта Краузе, с которым мы связаны по прошлым распрям, особенно со времени тайного заседания в Айххофе. Он ожидал самолет из Берлина и предложил мне вернуться вместе с ним. Пока мы об этом говорили, начальник отдела кадров при главнокомандующем сообщил мне, что в курьерском самолете, вылетающем завтра утром из Армавира, оставлено место для меня. Машина идет туда через два часа.

Киев, 9 января 1943

Возвращаясь, живо вспоминал отца. Я не видел его с 1940 года, когда после французской полевой кампании отдыхал в Лайсниге. Пару раз я все же говорил с ним по телефону. И вот в безмерной усталости ранних утренних часов я увидел на темном небе его глаза, сияющие и голубые, еще более глубокие и живые, чем прежде, — глаза, какие были у него одного. Я видел их, они, наполненные глубокой любовью, остановились на мне. Когда-нибудь мне удастся отдать ему должное как человеку, соединившему мужской интеллект с сердечной материнской любовью.

В два часа прибытие в Армавир, где я немного подремал на туго набитых почтовых мешках. Сонные секретари разбирали письма и посылки, пока на город падали бомбы. Посреди этой беспокойной дремы я ощущал всю тяжесть ночной стороны войны, непременной принадлежностью которой является бессонница, все эти бесконечные ночные бдения на фронте, на родине, в тыловой службе.

В шесть часов отлет в блестевшей зеленым лаком машине, носившей название «Globetrotter» и управляемой принцем из Кобург-Готов. Через два часа мы перелетели Дон, зеленый, замерзший, покрытый белыми ледяными торосами. На дорогах виднелся поток отступающих колонн. В Ростове мы приземлились на краткий миг на аэродроме, где стаи бомбардировщиков загружались огромными ракетами.

В Киеве я остановился в старом отеле, казавшемся мне теперь очень комфортабельным. Все относительно, Я делю комнату с офицером еще первой мировой войны, прибывшим из сталинградского котла. Кажется, там уже даже аэродромы находятся под прицельным огнем. Они заполнены разбитыми машинами. Обитатели большого лагеря заключенных, запертые там, питались вначале кониной, затем занимались каннибализмом и в конце концов умерли от голода. Котел оставляет след на всю жизнь; его покидают в шрамах, меченными, — быть может, это стигматы будущего возрождения.

Лётцен, 10 января 1943

Днем прибытие в Лётцен, тут же заказал разговоры с Кирххорстом и Лайснигом. В семь часов узнал от Перпетуи, что мой добрый отец, как я и предчувствовал, скончался. В среду его должны похоронить в Лайсниге; итак, я еще успеваю, что меня очень успокаивает.

Как часто в последние дни я подолгу думал о нем, о его судьбе, его характере, его человечности!

В спальном вагоне, 11 января 1943

Хлопоты в Лётцене, где резко похолодало. Вечером отъезд в Берлин. В поезде полковник Ратке, шеф управления армии. Разговор о положении под Ростовом, которое он считает поправимым. Потом о войне вообще. Первые же три оценки выдают сторонника другого лагеря, и разговор вежливо касается общих мест.

Кирххорст, 21 января 1943

Взгляд назад. Во время поездки в Лайсниг 12 января я глядел на лица соседей в вагоне — бледные, неестественно опухшие; такая плоть — приманка для злостных, разрушительных болезней. Большинство дремали, измотанные до крайности.

«Немецкое приветствие», главный знак добровольного принуждения, или принудительной добровольности. Человек совершает его при входе в купе или выходе из него, проявляясь, так сказать, индивидуально. Но окружающие, оставаясь при этом анонимными, не отвечают. Подобная поездка — достаточное поле Для изучения уловок, на какие способна тирания.

В Лайсниге после краткой встречи с братьями сразу отыскал кладбище, где привратница дала мне ключ от склепа. Были уже сумерки, когда я раскрыл ворота. В открытом гробу на возвышении, во фраке — отец, чужой, торжественный. Я медленно приблизился, зажег свечи справа и слева от изголовья. Долго всматривался в сильно изменившееся лицо. В особенности нижняя часть — подбородок, нижняя губа — были чужими, незнакомыми. Отойдя влево, я разглядывал лоб и щеку, на которой был виден хорошо знакомый мне шрам от сабельного удара в виде красной черты; и мне удалось все вновь соединить — я видел его, как уже бесчисленное множество раз, разговаривающим в своем кресле после еды. Радость видеть отца, прежде чем земля скроет его от меня. Мысль: знает ли он что-нибудь о моем присутствии? Я коснулся его похудевшего плеча, холодной руки, на которую упала слеза, чтобы растаять на ней. Что означает это всепоглощающее молчание, которое окружает мертвых?