Меч в ножнах из дикой сливы - Зоя Ласкина

люди – как лотосы: прекрасны снаружи, пробиваются сквозь невзгоды к свету и счастью и при этом способны быть полезными окружающим. И совсем не думают о благодарности.

– Считаете меня благородным человеком? – прямо спросил Сяньцзань.

– Неважно, что считаю я, важно, кем считаете себя вы. – Она качнула зонтиком – по ханьфу пробежал красный всполох света – и долго не отводила взгляда.

Тем же вечером, вернувшись домой, Сяньцзань отобрал самый дорогой шелк из хранившихся в лавке отрезов и засиделся допоздна, составляя описание для ювелира. Назавтра с самого утра отправил слугу с шелком к портному, наказав сделать шарф, а сам отправился в мастерскую украшений; через несколько дней у него в руках уже были дары, достойные даже самой знатной невесты: прекрасный шелковый шарф и бронзовый гребень с двумя летящими бабочками, чьи крылышки покрывала бело-розовая эмаль, так похожая по цвету на лепестки лотоса и одеяния Чжан Сяомин.

Господин Мэн, к которому Сяньцзань явился с просьбой стать его сватом, пришел в восторг и немедленно взялся за дело: отвез дары семье Чжан с первым письмом и предложением помолвки и вскоре привез положительный ответ. Чжан Сяомин написала Сяньцзаню отдельно и сердечно поблагодарила его за шарф и гребень: «Превращение совершенных природных форм в украшения – отдельный вид искусства, и вам, господин Си, это удалось». Сяньцзань уже продумывал дары для четы Чжан, когда получил от дядюшки очень странное письмо.

«Дорогой вайшэн, – писал Мэн Минсинь, – твой брак, к сожалению, состояться не может. Прими мои искренние сожаления и постарайся выбрать другую девушку. Поверь, так будет лучше для всех нас».

Сначала Сяньцзань решил, что это какая-то ошибка. Потом – что шутка, пусть и совсем не смешная. А поразмыслив еще немного, поехал в поместье Мэн сам.

Господин Мэн был взволнован и растерян.

– Я знаю все, о чем ты спросишь меня, дорогой вайшэн, – начал он, едва Сяньцзань переступил порог. – Потому, не тратя понапрасну наших с тобой усилий и времени, скажу все сам. Несмотря на благосклонное принятие первых даров, семья Лан не желает этого брака. Пусть дева Чжан и носит иную фамилию, пусть брак ее матери и был неравным и нежеланным для семьи Лан, к ней она тем не менее принадлежит, и мать ее подчиняется главе семьи, а сама дева Чжан – матери. Господин советник Лан Дэшэн лично вызвал меня и объявил свое решение. Он существенно выше меня по положению и влиянию, потому переубеждать его – напрасный труд. Все будет по его воле. Чего он сам желает для своей родственницы – мне неизвестно. Дары тебе вернут позже. В будущем месяце я устраиваю новый прием и буду рад видеть тебя своим гостем – тогда и поговорим о поиске невесты. Теперь иди, слуга проводит.

Пробыв под кровом поместья Мэн не более кэ, Сяньцзань вновь оказался на пути домой, оглушенный безрадостными новостями, ощущающий себя птицей с перебитыми крыльями. Слабо грела мысль, что сама дева Чжан не отказывала ему; но как простому торговцу тканями пойти против воли чиновника третьего ранга, приближенного ко двору? Неужели судьба еще не рассчиталась с ним и все перенесенные испытания ничего не стоили? Чувство никчемности и ненужности, почти забытое, снова вгрызлось в сердце.

А дома его ждало письмо от Чжан Сяомин.

«Минувшие встречи оставили ниточку чувства, что позволяет надеяться на встречу новую[230], – писала дочь заклинателя. – Я не знаю, что именно побудило господина Лан Дэшэна – не стану называть его родственником – вмешаться в жизнь нашей семьи; могу лишь списать все на договор, заключенный в свое время между ним и моей матерью. Он так и не принял ее брака, но согласился оставить мать и ее мужа в покое с условием, что сам устроит судьбу их детей; ни братьев, ни сестер у меня нет, так что, видно, господин Лан решил стребовать свое именно теперь. Он приказал мне вернуть вам дары, но я самонадеянно (пусть и хочу считать, что отважно) решила их оставить. Уповаю лишь на то, чтобы дерево в вашем сердце продолжало зеленеть, и моя певчая птица могла бы прилететь туда усладить ваш слух песней. Я не прощаюсь, но не жду чудес».

Несмотря на положение, которое вполне тянуло на отчаянное, Сяньцзань ощутил прилив сил: он не виноват ни в чем, он все еще может быть счастлив. Дядя ясно дал понять, что вмешиваться не будет, но еще оставался человек, находящийся во дворце, рядом с господином Ланом, и способный помочь. Да, все это – ответственность Сяньцзаня, дева Чжан надеется на него, пусть и не говорит этого прямо, но именно Иши – тот человек, кто в состоянии пролить хоть немного света на внезапный произвол Лан Дэшэна.

И Сяньцзань написал брату новое письмо.

* * *

Расставаться с Огоньком оказалось намного тяжелее, чем представлялось Ючжэню. Не помогали никакие доводы логики и разума. Цю Сюхуа без сожалений избавилась от своей лошадки – она и не воспринимала ту иначе как средство передвижения, – но конь за время пути стал Ючжэню настоящим товарищем, даже другом, и продать его значило едва ли не то же самое, что продать человека.

Промаявшись все утро, Ючжэнь нашел решение. Послав Цю Сюхуа закупать на вырученные деньги припасы в дорогу, он нарисовал с десяток талисманов, приложил к ним все монеты, какие нашел в сумке, и с конем в поводу отправился на рынок.

Ему сразу указали место, где собираются торговые обозы; найти среди них тот, что отправлялся на восток, особого труда не составило. На пути в Ин обоз проходил и через Хофэй, и с лавкой Си один из торговцев оказался знаком («Как же, даочжан, который год ткани привозим, все всегда честно у господина Си, без обмана! Так вы младший брат господина Си, даочжан, вот так удача и благословение Небес!»). За пачку талисманов и половину оставшихся у него денег Ючжэнь договорился, что торговцы возьмут Огонька с собой и вместе с письмом доставят Сяньцзаню. Брат обрадуется весточке; самого же Ючжэня будет греть мысль, что его возвращения помимо родного человека будет ждать и бессловесное, но преданное существо. Хотя насчет бессловесности молодой даос сомневался: глядя в глаза коня, карие и выразительные, легко верилось, что тот просто не желает до поры до времени раскрывать свои способности, как чудесные спутники древних героев. Предания рассказывали, что те могли проходить сквозь огонь невредимыми, бежать по воде как посуху и скакать по облакам. Сказки, конечно; но Ючжэню всегда хотелось верить, что мир куда более удивителен, чем принято считать.

Письмо для Сяньцзаня молодой монах составил теплое, хоть и короткое: волновать брата не хотелось, сообщить пока было нечего, так что он описал пройденный путь, выразил уверенность в скором раскрытии всех тайн, попросил позаботиться о коне и этим закончил. Конечно, Сяньцзань предпочел бы увидеть воочию младшего брата, живого и здорового, а Огонек будет для него подобен лишь привезенному за тысячи ли лебединому перу…[231] Однако между отсутствием новостей и возможностью хоть как-то успокоить брата стоило выбрать последнее.

Торговец же – тот, которому Ючжэнь решил доверить весточку, – поступил совершенно удивительно, наотрез отказавшись брать у него все деньги. Взамен выполнения поручения помимо жалкой горстки медяков он просил лишь одного – зажечь в храме Дракона благовония и помолиться об успехе их путешествия и сохранности обоза; и честный даос провел в храме весь день, сначала действительно молясь, а после набираясь душевных и физических сил. В обителях богов всегда было спокойно и хорошо думалось.

К вечеру он, посвежевший и отдохнувший, вернулся в «Чешуйку дракона». Цю Сюхуа встретила его настороженным взглядом, однако ничего не сказала, продолжив собирать одежду и припасы, и он так же молча к ней присоединился.

Тщательно вычищенное и сложенное белое одеяние отправилось в котомку вместе с накидкой; пока Ючжэнь надел неброское коричневое – подарок Сяньцзаня. Там, куда они идут, белое быстро запачкается и истреплется, да еще и привлечет ненужное внимание – а им ведь предстоит проскользнуть мимо дозорных башен, когда наступит ночь. Впрочем, для себя Ючжэнь решил, что будет надевать