Каракалпак - Намэ - Тулепберген Каипбергенов

— С какой стати? — зазвучали недоуменные детские голоса.

— А с такой стати, что без женщин и вас бы, обормотов, на свете не было. Да и вообще… — говоривший оборвал фразу и замолк.

Все в бараке тоже замолчали. Каждый подумал о своем. Кто-то глубоко и тихо вздохнул.

— Кто сможет назвать два человеческих органа, которые более других украшают человека?

— Я могу.

— Ну, назови.

— Это язык и сердце.

— Ладно. Тогда назови два органа, которые более других безобразят человека.

— Пожалуйста. Это язык и сердце.

— Верно.

- Чьи нравы и обычаи самые лучшие? Что за вопрос? Наши, конечно.

— Каждому человеку нравы его народа кажутся наилучшими…

— Что, и немцам тоже?

— А как же…

— Э, нет, ты это брось.

— А чего бросать. Не бывает страны, которая считала бы себя неправой, даже если она сама виновата. Нет человека, который желал бы поражения своим.

— Бывает. Если в стране злой правитель, то вся страна должна мечтать о его поражении и гибели. Да я уверен, что все города и аулы в Германии ждут не дождутся, когда их проклятый Гитлер сдохнет, а его поганая армия потерпит поражение. Скажешь, нет?

— Бросьте спорить. Послушайте лучше, как один упрямый землекоп из каракалпаков показался хану самым мудрым человеком в мире. Знаете такую сказку?

Нет. Рассказывай.

Рассказывай, рассказывай. Не бойся, не заснем, если сказка интересная.

— Ну так слушайте. Давно это было. Еще до революции. Тогда рыли канал Ханжап.[43] И вот сам хан приехал к землекопам, чтобы, значит, воодушевить их своим присутствием. Приехал и приказал сперва накормить всех досыта, а потом выстроить перед ним.

Ну, построились, значит, землекопы, а он им и говорит:

«Сейчас мы проведем такое состязание в мудрости. Я буду без слов, одними знаками, задавать вопросы. А вы так же без слов, одними знаками, отвечать мне. Кто лучше меня поймет и лучше ответит, тому награда — пять тилля[44]».

Землекопы все враз молча кивнули.

Тогда хан ткнул вверх указательным пальцем.

Все задумались. Но тут выступил вперед один упрямый каракалпак. Не будь он упрямцем, едва ли стал бы тягаться с ханом. Так вот, этот каракалпак ткнул в небо двумя пальцами.

Поглядел хан на землекопа. Подумал и коснулся пальцем своего виска.

А каракалпак ткнул пальцем себе в живот.

Опять задумался хан и показал землекопу раскрытую ладонь.

А тот в ответ показал сжатый кулак.

Тут хан засмеялся и говорит:

«Ну, стервец, ну, сорвиголова! Ты самый мудрый в мире после меня. И за это как только вернусь во дворец, так сразу вышлю тебе обещанную награду».

Сказал так и поехал восвояси.

Ханская свита ничего не поняла и спрашивает:

«Великий повелитель, что сказали вы тому землекопу и что он вам ответил?»

А хан говорит своим приближенным:

«Он и впрямь большой мудрец. Он все верно понял и на все точно ответил. Когда я поднял палец вверх, это означало вопрос: «Есть ли в мире кто мудрее бога единственного?» На это он поднял два пальца, что означало: «В мире два мудреца — бог и ты, великий хан». Коснувшись пальцем своего виска, я спросил: «Вся ли мудрость в голове?»- а он, указав на свой живот, добавил: «Без еды умен не будешь, мудр тот, кто сыт». Показав ему открытую ладонь и пять разжатых пальцев, я спросил: «Так что, отдать тебе пять тилля?»- а он, показав кулак, ответил: «Нет, здесь много рукастых завистников, и пока я не сожму монеты в кулаке, они не мои, так что лучше передайте награду незаметно».

Вот какой мудрый человек этот каракалпак-землекоп.

Ну а приятели землекопа тоже, конечно, окружили его и требуют разъяснений, хотят знать, о чем он поговорил с ханом. Наш каракалпак — грудь наперед, вид важный, объясняет приятелям:

«Хан, значит, пальцем — тык, то есть говорит: «А что, если я тебе глаз выколю?» А я ему двумя пальцами — тык, что значит: «Да я тебе оба выколю». Тогда он пальцем к голове. Этим хочет сказать: «А что, если сейчас прикажу снять с тебя голову?» А я ему на живот показываю. «Не успеешь, — говорю, — я тебе вот этой киркой пузо раньше распорю». Ну тут он осерчал и ладонь мне показывает, мол: «Пощечину хочешь схлопотать?»- а я ему кулак кажу: «А это видел? Как трахну, так и дух из тебя вон». Тут он испугался и откупился от меня пятью тилля».

Все рассмеялись, а мой отец сказал:

— Вот уж точно как в поговорке: «Каждому слепцу его посох — опора мира».

— Если б миром правила правда, кого бы она приняла на работу в первую очередь?

— Пока ты дождешься эту правду, подхалимы и пройдохи все должности займут…

— А если нормальный человек вдруг становится хвастуном и болтуном, то что это значит?

— Значит не иначе как разбогател или клад нашел…

— Когда дурак на умного похож?

— Когда молчит.

— Вот и давайте помолчим и заснем…

— На какой вопрос нельзя честно ответить «да»?

— На вопрос: «Ты спишь?»

— Давайте спать, говорю, пора уже…

Разговоры перед сном:

— Всякий человек — с образованием он или нет — должен следить, чтоб слова его были чистыми. Так же, как следит за чистотой лица. Грязное слово, оно ведь не только других, оно и хозяина пачкает…

— Дурное слово что рваная деньга: кому ее ни сунешь, всяк обратно вернуть норовит…

— Это точно. Если слово с колючкой, то оно и тебя оцарапает, если слово как тенистое дерево, то пустит и тебя под свою тень, если слово — яд, то и сам отравишься, а если слово — мед, то и тебя усладит…

— Так-то оно так, но не стоит забывать поговорку: «Теплая речь и змею приманивает»…

— В любом языке есть два слова, которые, когда их произносят, заставляют людей подняться с места. Это слова-«мать» и «учитель».

— А знает ли кто-нибудь такое слово, чтоб оно было только в одном языке?

— Конечно. Это наше «ауа». Наверняка нигде такого нет. Оно не только выражает знак согласия, оно еще показывает, что говорящий — каракалпак.

— Вот уж необязательно. Слово простое. Его каждый гость быстро запоминает и легко произносит где угодно, хоть у себя дома…

— Что вы все о словах да о словах. Иногда знаки препинания значат больше слов. Вот учитель нам рассказывал, что французский писатель Виктор Гюго написал роман и отправил его в издательство, а вместе с романом направил и письмо, в котором только знак вопроса и стоял. А издатель прислал ему ответное письмо — с восклицательным знаком. Туда — «?», обратно — «!».

— Вот что значит хорошее знание грамматики…

— Не говорите при мне об этой грамматике. Тоже мне, выдумали науку. Одно издевательство, а не наука. Я из-за нее ликбез бросил.

— Как это?

— А так. Проходили мы в ликбезе буквы. Все шло хорошо. Научились уже из букв слова составлять. Чего ж еще? Но нет. Является однажды учитель и говорит: «Сейчас я напишу на доске предложение. Я вам объясню, что такое подлежащее и сказуемое, и мы начнем изучать грамматику». Подходит он, значит, к доске и во всю доску пишет мелом: «Айтжан женился». У меня аж глаза на лоб полезли. Я вскакиваю и кричу: «Это ложь. Я еще холостой!» А он говорит: «Не волнуйтесь. Это я не про вас. Это я просто для примера, чтобы показать вам основы грамматики». Ну я, конечно, не унимаюсь. «Какой же это пример? — говорю. — И вовсе это не пример, а поклеп. Вам-то хорошо. А что я скажу своей невесте? Что люди обо мне станут думать? Вы хоть и учитель, а не имеете права. И если не сотрете это клеветническое заявление, то я на вас в суд подам».

Ну, стер он. А сам улыбается и говорит: «Тогда напишем другое предложение: «Айтжан не понял».

Ну как вам это нравится? Я же, выходит, и виноват. Разгорячился, конечно, и — опять на него. «Что, — говорю, — это значит? Почему это я «не понял»? Что я, глупее других, что ли? Вы что, хотите сказать, — что я безмозглый? А ну, стирайте это злостное оскорбление!»

Он говорит: «Извините. Я не хотел вас обидеть». Стер, конечно. Потом думал-думал и надумал. Подошел к доске и написал: «Собака залаяла».

Тут уж я вовсе из себя вышел. Меня оболгали, так меня же еще и собакой обзывают. «Пошли, ребята, отсюда, — говорю, — не нужна нам такая обидная наука. А по-каракалнакски мы и без всякой там грамматики говорить умеем».

В ликбезе нас человек двадцать было. Пятеро встали и пошли за мной. Из тех пятерых сейчас тут со мной — вон они лежат — Сеилхан, Каипберген, Сапарнияз и Ернияз. И ничего, не пропали без грамматики. Все живы. Верно я говорю?

— Верно, — ответил кто-то, давясь хохотом под одеялом.

— Эх, Айтжан, — вздохнул Сапарнияз, — может, из-за грамматики этой нас и в армию не взяли? Кабы не пошел я тогда за тобой, то сегодня уже сумел бы написать письмо домой или односельчанам на фронт. А так… — И он умолк.