Каракалпак - Намэ - Тулепберген Каипбергенов

В этот день я работал с азартом и даже с каким-то остервенением. То ли письмо меня разозлило, то ли дедушка раззадорил своей сноровкой, а я стыдился отставать от него. Азарт не проходил и вечером. Хоть и умаялся за день как никогда, но, забравшись в постель, все же долго не мог заснуть. Все вспоминал и само письмо это злосчастное и ехидную притчу.

Притча, рассказанная моим дедушкой. Однажды прародитель человеческий Адам-ата ехал со своими сыновьями, и выехали они на берег большой быстротечной реки. Решили переправиться на другой берег и поискать брода. Но тут один из сыновей Адама, не дожидаясь остальных, кинулся в воду. Потонул бедняга в тот же миг. Только черная шапка поплыла по волнам.

Адам-ата поглядел па то место, погрустил, попечалился и говорит:

— Если остались потомки у этого торопыги утопленника, то приведите их сюда и расселите по берегам этой реки.

А рекой той была наша Аму. Вот так-то, внучек мой дорогой…

…Я понял, что дедушка заметил, как я выбросил конверт, но решил сказать все, что он думает о моем поступке не прямо, а при помощи притчи. Засыпая, я думал, что если каждый станет бросать в Аму все, что ему мешает, если каждый станет топить в реке свои беды, тревоги, горести и боли, то река скоро обмелеет и вообще пересохнет.

Из советов моей матери. «Если верблюдица схватит зубами верблюжонка и потянет к себе, значит, она его любит».

«Если человек ударит правдой, как плетью, другого человека, значит, он его любит».

Из советов моего отца. «Холодный дом или теплый — это выяснится только зимой».

«Не стоит пререкаться с тем, кто заметил твою ошибку и сказал тебе об этом. Лучше не его бранить, а самому исправиться».

6

Амударья — самая непредсказуемая, самая сумасшедшая река мира. Предугадать ее выходки невозможно. Бороться с ними невероятно трудно, а порой и бесполезно. Бесполезными оказались и наши старания в 1942 году. Все труды, все муки, все загубленные деревья — все даром. Река прорвала дамбы и затопила десятки аулов. В том числе и наш.

В августе 1942 года аул наш перекочевал на другое место. Примерно километров на пятнадцать севернее. И обосновался на берегу канала Абат Жармыс. Все ноля, уже почти готовые к уборке, все огороды и бахчи, все сады остались под водой. Я не говорю уже о тысячах мелочей, так необходимых в каждом хозяйстве, в снетке эвакуации многое было забыто или брошено. Началась жизнь голодная и бесприютная. Школы конечно же не было. Не нашлось даже мало-мальски пригодного помещения, где мы могли бы заниматься. Всех, кто должен был заниматься в средних классах (от пятого и выше), обязали ходить по домам и учить малышей, то есть ребят, которые должны были бы ходить в классы с первого по четвертый. Мы превратились в учителей-надомников, в приходящих педагогов.

Так прошла почти вся зима.

В феврале 1943 года аул вновь был переселен. Теперь уже на берег старого русла канала Шортанбай. Место голое и совсем пустынное. Первые два-три дня каждая семья рыла себе землянку. Большего времени для обустройства не дали, потому что все, включая малышей-несмышленышей, стариков, больных и инвалидов, — словом, все срочно должны были приступить к расчистке земель под новые посевы.

Но и этим делом могла заниматься только половина аульчан. Другая половина — можно сказать сильнейшая, поскольку сюда отбирались люди покрепче и поздоровее, — отправлялась рыть новый канал, чтобы с расстояния в двадцать километров подвести воду на будущие поля.

Только тогда я понял, почему пятерых-шестерых мужчин, ровесников моего отца (отец с 1908 года рождения), не призвали в армию и не взяли на фронт. Они были физически сильны. Они были единственной силой, опираясь на которую горстка стариков, женщин и подростков могла хоть что-то сделать.

Этих мужчин, в том числе и моего отца, и отправили на рытье канала. С ними пошли и мы — аульная ребятня в возрасте от семи до семнадцати лет. Двадцатикилометровый канал предстояло копать вручную кетменями, кирками, лопатами.

Амударья затопила не только наш аул. Владения многих колхозов оказались под водой, и от них тоже пришли люди на рытье канала. Но в основном все старые да малые. Полноценных работников, как и у нас, было раз, два и обчелся. И все-таки за два месяца — ровно к началу посевной — весной 1943 года был проложен двадцатикилометровый канал, который и сегодня снабжает водой несколько крупных совхозов на севере Каракалпакии.

На прокладке этого канала и мы с отцом отработали полтора месяца.

В устье канала был весьма гостеприимный аул, где охотно давали пристанище всем землекопам. Но наши аульчане решили не разбиваться, не расходиться по чужим домам, а держаться вместе. Для этого они присмотрели старую конюшню. Залатали дыры в стенах, кровле и в полу, почистили ее, привели в порядок и оборудовали под ночлег. Получилось очень даже неплохо, а главное, все свои в сборе. Жили одной дружной семьей. Не помню, чтобы хоть раз вспыхнула какая-то ссора. Делить, что ли, нечего было? Или общая работа сдружила? В общем, как бы там ни было, а жаловаться грех. Взрослые заботились о нас и часто успокаивали:

— Не тужите, ребята, что от учебы оторвались. Еще успеете наверстать.

Мы в свою очередь тоже жалели их:

— Мало того что с восхода до заката вы орудуете лопатами, так еще в обед, перед завтраком и после ужина вас заставляют маршировать.

А маршировать их и впрямь заставляли регулярно: война — строевая подготовка считалась одной из непреложных обязанностей.

Вечерами в нашей спальне-конюшне воздух становился тяжелым и спертым, потому что, несмотря на все чистки и приборки, лошадиный запах из помещения еще выветриться не успел, а к нему уже добавился запах потных мужских тел, носков и прелых портянок, да и кормили нас не деликатесами. Как правило, после ужина все торопились побыстрее лечь спать, пока еще крепкий дух не сгустился. Но быстро заснуть редко кому удавалось. Начинались разговоры, рассказы, воспоминания о страшных либо курьезных случаях. Вспоминались сказки, легенды, притчи. Слышались загадки. Читались письма с фронта. Гораздо позже я понял, что взрослые оберегали нас — мальчишек, и все, что фронтовики писали об ужасах войны, нам не передавалось. Впрочем, и сами солдаты об ужасах старались не сообщать родичам, не тревожить их. Разговоры продолжались и после того, как гасла единственная на весь барак керосиновая лампа. Кто хотел — спал. Кто хотел — слушал или сам говорил вполголоса. Иногда вспыхивали споры по какому-нибудь поводу, тогда голоса крепли, а слова крепчали, и порой кто-либо из разбуженных неурочной дискуссией начинал выражать неудовольствие. Но его быстро осаживали:

— Если заснуть не можешь, выйди во двор, проветрись, никто тебя тут не держит. Не можешь школу открыть для этих ребят — так молчи!

Оказывается, разговоры они заводили для нас. Это все та же устная народная педагогика.

Ответы- вопросы перед сном:

— Что дешевле всего, если в избытке? — Вода.

— Что дороже всего, если в недостатке?

— Вода.

— Верно.

— Эй, Каипберген, не стесняйся своего сына и скажи-ка честно, какой цветок подарил ты в первый раз своей супруге Гулхан?

Отец несколько помедлил и ответил:

— Цветок хлопка. Кто-то рассмеялся:

— Другого не нашел?

— А я и не искал другого, — сказал отец. — И зря смеетесь, джигиты. Мне нравится цветок хлопка. Он красив — это раз. А во-вторых, не забудьте, что хлопок превращается не только в одежду. Сейчас он превращается и в порох для наших солдат. И если у нас все же хватит сил вырыть этот канал, то вода в первую очередь пойдет на хлопчатник. Вот так-то…

Вопрос к парням:

— Слышите, джигиты? Если б один из вас вдруг поутру проснулся богом, что бы он сделал первым делом?

— Я бы тут же велел привязать этого распроклятого Гитлера за ноги и повесить вниз головой.

— Я тоже.

— И я.

— А я бы, став богом, спросил у бывшего бога — Аллаха, почему он создал мир таким жестоким и несправедливым. Почему люди должны страдать, мучиться, болеть, умирать?

— Ладно, джигиты, оставим бога в покое. Скажите лучше, если б вы были поэтами, какие бы написали стихи?

— Я б написал стих «Смерть Гитлеру».

— А я — «Строители канала»- это про всех нас.

— Я написал бы о матери.

— Я про школу.

— А я написал бы стихотворение «Все вы болтуны»…

В темноте раздалось несколько тихих смешков.

— Ну а сами вы о чем бы написали? — спросил решительный мальчишеский голос, обращаясь к тому, кто задал этот вопрос.

— Я бы написал стихи о женщинах.

— Это почему?

— С какой стати? — зазвучали недоуменные детские голоса.

— А с такой стати, что без женщин и вас бы, обормотов, на свете не было. Да и вообще… — говоривший оборвал фразу и замолк.