Три осколка луны - Аркадий Арно

какой он из себя, ваш Федор Иванович? – спросил старший компаньон. – Такой невысокий, кругленький, да?

Женщина вопросительно посмотрела на мужа, затем на тестя. Панов-младший улыбнулся, старший насмешливо крякнул.

– А вот найдете его, увидите.

Гордеев и Алексей поклонились общительной семье. За их спиной Панов-младший уже звал дочь: «Полина! Поли-ина!» И вторила ему жена: «Обедать!» Когда они шли к воротам, из кустов на них бросилась отпущенная на свободу Маня, громко и раскатисто обрушила свое собачье: «Гау!», что, безусловно, означало: «Ну, поганцы, вот и попались!» Панов-старший из-за вишен раздраженно рявкнул: «Манька!», осадив псину; та вросла в землю, прислушалась, поймала еще одно грозное: «Манька, ко мне!» – поджала хвост и с неохотой, рысцой, побежала к хозяину.

Непогода собиралась далеко за городом, двигаясь на Мохов с запада. Часа через полтора первая весенняя гроза должна была накрыть Оленье озеро, расколоть пока еще сверкавшее на солнце зеркало.

По мере приближения к дому на озере волнение Гордеева становилось все сильнее. То нутро его начинало трепетать до самых кишок, и он чувствовал, что это самый обыкновенный страх: стоило вспомнить судьбу детектива Зорина; то просыпалась в нем ярость, и он хотел поскорее позвонить в ворота дома, перелезть через забор, бросить в лицо этому чертову доктору все, что он о нем думает. А потом… действительно, что потом?

Мотоцикл подбрасывало на кочках, но Алексей, готовый ринуться в бой, твердо держал руль. Пролетел дом Маркуши, возившегося в саду и вряд ли узнавшего за деревьями своих недавних гостей. Мотоцикл свернул налево, по той самой проселочной дороге, о которой упоминал Панов-старший.

Когда половина озера, местами покрытого тяжелой рябью, осталась позади, Гордеев крикнул водителю на ухо:

– Леша, останови!

Алексей притормозил и остановился на обочине. Водитель молчал, как и его спутник. Слева, отчаянно тарахтя, проскочил «Запорожец», который они обогнали четверть часа назад, и вырвался вперед, пугая весенние предместья Мохова разухабистой удалью отечественного автопрома.

– Что, Петр Петрович? – спросил Алексей.

– Хочу, чтобы мы все решили сразу, сейчас. Она – моя жена и твоя сестра, если мы говорим об одном и том же человеке – и вообще о человеке. Нас может ожидать в этом доме все, что угодно. Любая неприятность. Даже катастрофа. Но у нас есть оружие. И мы взяли его не просто так, а чтобы защитить свою жизнь. Я не говорю о докторе, кем бы он ни был, моя рука вряд ли дрогнет. И твоя, я уверен, тоже. Но если обстоятельства сложатся таким образом, что мы окажемся лицом к лицу с ней – Евой, Дашей, как угодно, – и жизнь наша будет под угрозой, как тогда?.. Я хочу быть уверенным, что мы поступим одинаково.

– Как – одинаково?

В его голосе Гордеев уловил нерешительность.

– Ты понимаешь, о чем я говорю. Я хочу знать, что мы не отступим. Не будем, как в дешевых фильмах, тыкать друг в друга стволами. Останемся во что бы то ни стало вместе. Не позволим обмануть себя. Предать. Те, против кого мы начали игру, идут по трупам так же легко, как ребенок по цветочной поляне.

Алексей молчал.

– Нет, так дело не пойдет. – Гордеев покачал головой. – Не пойдет… – Он задрал голову. – Нам надо поторопиться, если мы не хотим воевать под дождем… Я жду, Леша?

– Хорошо, даю слово… Это все, Петр Петрович?

– Отчего у меня такое ощущение, что она где-то рядом? Ева следит за нами?.. Ладно, поехали.

…Где-то впереди между полями, петляя по проселочной дороге, потерялся красный «Запорожец». Озеро сужалось, граница его была уже рядом; от улицы Широкой отрывался узкий рукав и снова уводил влево. Метрах в двухстах, за осокорями, выплывал трехэтажный особняк.

Стоило закончиться озеру, как дом открылся сразу, целиком, – с острой крышей, дымоходом, балкончиками и лоджиями, спрятавшийся в садовых деревьях, уже брызнувших ранней зеленью.

Забор был высоким, метра два, из аккуратно подогнанных досок, выкрашенных в зеленый цвет и стоявших частоколом. Дом выглядел крепостью. Узкая тропинка выходила к широким воротам, крепко державшимся на белых каменных столбах.

Гордеев взглянул на высокую крышу. Ему показалось, что там, за одним из мансардных окон, выплыла и исчезла чья-то тень. Или только весеннее солнце и плывущие облака причудливо отразились в стеклах?

Оглянувшись по сторонам, Алексей снял с плеча ружье. Гордеев уверенно постучал в дверь, почти сливавшуюся с воротами, и тот час же обнаружил, что она открыта. Мужчины переглянулись; Алексей уверенно кивнул спутнику, тот потянул дверь на себя… Им открылся уголок прекрасного сада, уже зеленевшего, расцветавшего белым и розовым цветом. На компаньонов дохнуло такой нежностью и покоем, что нельзя было не удивиться. Ружья, которые они сжимали в руках, казались в преддверии райских кущ какой-то жалкой нелепицей, глупым и противоестественным человеческому существу изобретением.

Враги не были готовы к их визиту, в этот час они не ждали гостей.

Первым во двор вошел Гордеев, за ним Алексей. Где-то за домом кто-то насвистывал мелодию старой и очень знакомой песенки. Свист время от времени обрывался и вновь долетал до слуха; песенка, кажется, танго, звучала ясно и удивительно точно.

Забыв об опасности и опустив ружья, Гордеев и Алексей обошли дом; свист уходил от них и теперь доносился с другого конца сада, точно путал следы, кружил двум спутникам головы, заводил их в западню.

– Это он открыл для нас дверь, – тихо проговорил Гордеев. – Мастак на этакие штучки. Не удивлюсь, если он все знал заранее и теперь специально дразнит нас… Ты хороший стрелок?

– Хороший, – без ложной скромности ответил Алексей. – В армии из «калаша» на отлично всегда стрелял. Из ружья тоже – с отцом на охоту с юности ходил.

– Это радует.

Теперь свист был едва слышен; припев звучал уже в третий раз, кажется, свистуну было жаль расставаться с мелодией, и он специально затягивал удовольствие. У одного из деревьев, на земле, лежали срезанные ветви.

– Может быть, с двух сторон? – предложил Алексей и тотчас же отрицательно покачал головой: – Нет, это глупо…

– Чрезвычайно глупо, – сухо откликнулся Гордеев. – Разделяться никак нельзя. Тем более если он тут не один.

Они вновь обходили дом и уже заворачивали за угол – к крыльцу. Гордеев успел пробормотать: «Сожгу все к едрене фене!» – когда прямо на них вышел высокий пожилой человек, абсолютно седой, с садовыми ножницами и тростью, на которую он опирался.

Так они стояли не менее минуты – два человека, выбросившие вперед по стволу, суровые, готовые к бою, и пожилой мужчина благородной наружности с гигантскими ножницами и тростью, едва ли понимавший, что происходит