(не)свобода - Сергей Владимирович Лебеденко

вроде бы хорошая примета, но меньше всего он хотел бы встретить Марину Костюченко.

Так это кого-то из ее близких сейчас вели в зал? Мужа? Олег озадаченно посмотрел на двери в конце коридора, будто там можно было разглядеть ответ на вопрос, что именно произошло.

На процессе электрика Шпака она казалась такой верной ученицей Хозяйки Мосгорсуда – а сейчас вид у судьи был такой, что становилось понятно: на нее саму эта перемена свалилась неожиданно.

Всегда не так себе всё представляешь, да? Иногда гадают, как там чувствуют себя все те омоновцы, что возвращаются домой, к жене и детям, со свежими пятнами крови на униформе; но фокус в том, что омоновцы оставляют униформу в части, а дома переодеваются в треники и смотрят футбол. Или разгадывают кроссворды. Или… В общем, что угодно, но о работе – не говорят. И домашние их – тоже помалкивают. Знают, что не положено.

Олегу вдруг почему-то стало жалко Марину Костюченко. Может быть, она именно такого унижения не заслужила. Может, от этого количество неправосудных приговоров не убавится, а наоборот, возрастет – кто же знает, на что способен человек, которого прижали в угол?

Но Олег знал, что эта его жалость продлится недолго. Ровно до следующей новости о том, как очередного ученого, который случайно на международной конференции обмолвился о некоторой советской разработке, суд отправит в колонию за госизмену на десять лет.

Дверь зала за его спиной закрылась, и Олег вернулся в другую свою реальность, туда, где вот-вот должно было подойти к концу его первое слушание в качестве не журналиста, а защитника. В такие моменты даже просыпается легкий мандраж надежды: вот все ждут, что правозащитника отправят в СИЗО, а потом бац – и судья присуживает залог, или вообще подписку о невыезде…

– …суд признаёт обоснованными доводы следствия о том, что… – бубнила судья Ростропович таким унылым голосом, будто это ее сторона оказалась проигравшей. Она продолжала прятаться за пышным веером из знаков, омертвевших слов и формул, но суть была понятна. У одного правозащитника в ближайшие три месяца прибавится тюремного опыта. Будет ли от этого польза праву? Едва ли. Но кто говорил о пользе?

Когда выходили из зала, Костюченко с сыном уже не было. Шли другие суды; электронное табло – единственная примета 2017 года в здании семидесятых – показывало длинную желтую ленту идущих сейчас процессов, и приставы, сейчас сопровождавшие Двоеглазова в автозак, уже через два часа наверняка забудут его имя.

– В целом-то, наверно, по-другому и не вышло бы, защитник, – на прощание подмигнул ему Двоеглазов. – Ты хотя бы старался. В отличие от Парятьева.

Согнувшись в руках надзирателей, Двоеглазов вошел в автозак, и скоро железная болванка на колесах исчезла в лабиринте дворов, чтобы влиться в послеобеденные ленивые транспортные потоки.

Олег присел на ступеньки суда, снял шляпу с пером, крутанул в руке. Робин Гуд, говоришь? Скорее уж, Дон Кихот. Все-таки Дон Кихот. Воюешь с великанами – а тебе подставляют ветряные мельницы, и всякий раз, когда пытаешься добраться до великанов, они заслоняются от тебя новыми и новыми ветряками. Получается, что истина – где-то там, за этой стеной из ветряков, и ты бежишь к ней, бежишь и хватаешься за лопасти этих дурацких мельниц, которые порвать бы и смять, – а со стороны выглядит смешно. Власть номер «никакая», которая всё прикидывается четвертой. Со шляпой на голове и свернутой в трубочку газетой в руках.

Захотелось взять и повесить шляпу на ветку, как бы в забывчивости, – но жалко стало. Память все-таки.

Олег отправил диктофонную запись с суда Муравицкой – контроль его тестового задания, – потом посмотрел, как идти до ближайшей остановки, поднялся со ступенек и пошел.

Минуты через три Олег добрался до остановки и присел на скамейку. Старушка, высматривавшая автобус, посмотрела на него сочувственно; он что, настолько плохо выглядит? Только сейчас он почувствовал, как все-таки устал.

Хватит ли его на встречу с Сашей сегодня?

Конечно, всего лишь кофе, но… Нет, не всего лишь кофе. Для него, по крайней мере.

И там, сидя на холодной скамейке, Олег вдруг почувствовал странное волнение – как бы предожидание Саши. Ему почудился ее, Сашин, голос – причем он просил о помощи; но ведь было бы странно, если бы Саша оказалась прямо здесь вот так вот сразу, да? Хотя последние дни и нельзя назвать совсем уж нормальными, они были прям реально странными, – но вот опять Саша сказала что-то, а потом закричала, а потом сквозь ветер Олег отчетливо услышал:

– У меня нет с собой паспорта! Только социальная карта, вам не подойдет социальная карта? Какое установление личности, зачем? Да пустите меня!..

Олег поднял голову.

Нет, не Саша. Девушка с мелированными волосами, такими бело-зелеными, словно эльф из парка «Сокольники».

Ничем не похожа на Сашу, кроме голоса.

А рядом с девушкой стояли три мента, и пока один с отсутствующим лицом выслушивал препирательства девушки, другой тайком опускал ей в расстегнутый карман рюкзака маленький белый сверток, а третий снимал это всё на телефон.

– Эй, вы что это делаете? – воскликнул Олег и сорвался со скамейки вслед за собственным криком.

Оба полицейских машинально повернулись в сторону Олега, а девушка так и застыла на месте – словно догадывалась, что с ней происходило что-то плохое, но не хотела знать, что именно.

– Что такое? – буркнул первый мент, тот, что просто наблюдал. – Чего тебе, парень?

– Да ваш коллега! Подкинул наркотик, вон туда, девушке в рюкзак!

Первый мент прищурился и сморщил нос, словно принюхиваясь к добыче.

– Товарищ Листьев, ты понимаешь, о чем идет речь?

– Ни малейшего понятия, товарищ Лаврентьев, – проскрипел второй мент, глядя на Олега полуобернувшись. Потом через плечо спросил у третьего: – А ты, товарищ Любжин, видел что-нибудь?

– Не, ничё не видел. – Мент по имени Любжин не останавливал съемку.

Тот, которого назвали Лаврентьевым, всё еще нависал над спиной девушки, но теперь выпрямился.

– Немедленно покажите, что́ вы туда кинули! – продолжал Олег. – Беспредел! Вы девушке представились? Удостоверение предъявили? А о причине обыска уведомили?

– Шел бы ты отсюда, умник, – процедил наконец тот, которого назвали Листьевым, но в голосе чувствовалась неуверенность.

– А ты, собственно, кто такой? – мотнул подбородком Лаврентьев.

– Я… журналист! И, и… адвокат! Немедленно прекратите, иначе…

– Иначе – что? – осклабился Лаврентьев. – Редакционное удостоверение есть, журналист?

Олег приближался к ним широким шагом, но тут замер. Конечно, этот Лаврентьев словно учуял, что никакого удостоверения у него нет. У Олега его не было в принципе: только заламинированная записка от редакции