Словенская литература. От истоков до рубежа XIX–XX веков - Коллектив авторов

Усвоив в детстве демократические, патриотические воззрения своего отца, близкие к позициям Ф. Левстика, Кетте видел спасение словенской нации в ее единстве, осуждал разгоравшуюся партийную борьбу, испытывая при этом неприязнь к словенскому клерикализму. Еще в люблянской гимназии он написал злую сатиру на люблянского епископа, что послужило косвенной причиной его исключения из гимназии. Но подобные случаи в его творчестве единичны, он был против политической актуализации поэзии, его патриотическое самосознание сказывалось в близости к народному мироощущению, к самому духу народной песни и родной природы.

Выдающийся лирический талант Кетте ярко и разнообразно проявляется в любовной лирике, занимающей в его творчестве значительное место и отличающейся широтой эмоционального диапазона. У него есть шутливые, задорные стихи, особенно близкие по своей художественной структуре к народной песне, иногда это веселый флирт с прекрасной корчмаркой («Ой, прекрасная корчмарка», «Перед корчмой», «В трактире»). Подобные любовные мотивы, часто имеющие идиллическую окраску, могут разнообразно сочетаться с живыми, прочувствованными, оттеняющими их картинами природы («На мосту», «Вечер», «Шумит лес» и др.); при этом нередко происходит идеализация сельского быта. Позже, в 1897–1898 гг., во многих стихах и нескольких стихотворных циклах («Прощание», «Воспоминания», «Тихие ночи» и др.) воплощается глубокое чувство безответной любви, иногда с трагическим призвуком, томление о недоступной любимой, тоска и отчаяние с проблесками надежды. Но даже в самых пылких романтических стихах Кетте не превращает любимую в божество, сохраняет чувство собственного достоинства, ощущение своей духовной силы. Неповторимая творческая индивидуальность проявляется порой в своеобразном сочетании мотивов сердечной боли, страдания с разными нюансами иронии и самоиронии.

Порой в любовную лирику Кетте вплетаются философские мотивы, раздумья о смысле человеческого бытия, возможностях познания, духовных, нравственных ценностях. Такие раздумья наиболее последовательно воплотились в сонетном цикле «Мой Бог» (1898): осознание трагизма существования человека, воспоминания о детской душевной чистоте и слитности с природой, стремление подняться над обыденностью побуждают его обратиться к «Богу света, источнику гармонии», «источнику всех земных сил», к чему можно приблизиться не через книги и догмы (имеются в виду догмы официальной церкви), а иррационально, интуитивно, через любовь (включая любовь к женщине) и глубинную связь с природой, мирозданием. Светлое, искреннее религиозное чувство сочетается здесь с элементами пантеизма.

Подобно Прешерну и в силу своего неизменного пристрастия к гармонии Кетте нередко стремится внутренние диссонансы и порывы чувств нейтрализовать строгостью классических форм, с самого начала творческого пути обращается к сонету (в некоторых случаях отступает от традиционных канонов и в какой-то степени обновляет его метрико-ритмическую структуру и характер рифмовки)[103], а в период зрелости летом 1898 г. пишет семь сонетных циклов, где в ряде случаев модернизирует традиционную сонетную форму, заменяет неизменный классический ямб дактилем (цикл «Прогулка»), пользуется дактилическими окончаниями, варьирует длину строки. Его новациям следуют затем и другие словенские поэты. Встречаются у него и своеобразные, очень выразительные ритмические находки, тонко передающие эмоциональную тональность стиха:

Ночь уныла,темна.Заспешилалуна,через площадь перебегает.И насталаТишь.У фонтаналишьветерок с водою играет.

Свободные, новые для словенской поэзии ритмы присутствуют в циклах «Новые аккорды» (1898-99) и «На молу Сан-Карло» (1898-99). Как переводчик Кетте особое внимание уделял русским поэтам – переводил Крылова, Батюшкова, Пушкина, Лермонтова, Кольцова. Сборник стихов поэта «Стихотворения» вышел посмертно в 1900 г.

Годом раньше свой сборник стихов подготовил и издал Иван Цанкар, впоследствии крупнейший словенский прозаик, видный драматург и публицист. Его «Эротика» (1899) по своему составу и структуре неоднородна: если более ранние стихи (цикл «Хелена») созданы еще в духе европейских литературных традиций (в их своеобразном лиризме можно уловить связь с поэзией Гейне), то в цикле «Венские вечера» Цанкар отдает дань своему увлечению декадансом и вносит в словенскую поэзию новые для нее мотивы и мироощущение. Это мотивы чувственных любовных переживаний, греха и раскаяния, усталости, разочарования, отчаяния, выход из которого поэт видит только в смерти. Преобладающий фон в цикле – ночь (или поздний вечер), мрак, осень; в стихах цикла как бы присутствует приглушенный отзвук жизни столичной богемы.

Смерть предо мною ходит тихим шагом,кладет мне на дорогу саван свойи гасит свет, мои цветы истлели…Ты не печалься, брось меня скорее,моя любимая, смерть ходит предо мной.

Эти стихи шокировали наиболее консервативную часть словенского общества. По распоряжению люблянского епископа А.Б.Еглича было уничтожено почти три четверти тиража сборника – за «аморальность», в чем обвиняла автора одна из клерикальных газет. В знак протеста Цанкар замышляет новое, дополненное издание книги, что и осуществляет в 1902 г. В этом издании появляются стихи четкого социального звучания («В богатых каретах…»), возникают свободные ритмы.

Немало импульсов для дальнейшего развития словенской поэзии вплоть до наших дней исходит от творчества Йосипа Мурна (публиковавшегося под псевдонимом Александров), одного из виднейших словенских лириков. В его творчестве отчетливо проявляется «русский след». В 1897–1898 гг. он пережил период пылкого увлечения поэзией и личностью М.Ю. Лермонтова; в стихах Мурна можно обнаружить не только отдельное созвучие, реминисценции, но и вполне осознанное подражание любимому поэту, имитацию его стиля и мироощущения, в чем-то близкого самому Мурну. Незаконнорожденный сын бедной служанки, отданный на попечение посторонним людям, он всю жизнь испытывал чувство одиночества, страдал от общественной отчужденности, ему был близок образ Лермонтова – «гонимого миром странника», разлад с обществом Мурн облекал в форму романтического индивидуализма. Воздействие поэзии Лермонтова проступает в той или иной степени во многих стихотворениях Мурна, но особенно ярко и многообразно в дошедшей до нас в незавершенном виде поэме «Юношеский романс», в которой наряду с непосредственными обращениями к текстам русского поэта присутствует своеобразное отражение некоторых специфических особенностей литературной жизни Словении тех лет и отношение к ним поэта. Мурн также горячо увлекается и восхищается поэзией Кольцова, что особенно проявляется в «крестьянской лирике». Обращается он и к творчеству Т. Шевченко, позже увлекается А. Мицкевичем параллельно с восприятием новейших веяний европейской поэзии – импрессионизма и символизма.

В поэзии Мурна присутствует несколько тематических и стилистических пластов, тесно смыкающихся между собой, а иногда и перетекающих друг в друга. Ощущение одиночества поэт пытается преодолеть уходом в природу вплоть до стремления к слиянию с ней или сближением с жизнью простых, близких к природе людей – словенских крестьян. Замечательный лирик, Мурн был наделен удивительно тонким чувством природы, в своих стихах он улавливал многообразные оттенки ее красок – ярких и приглушенных, отблески и тени, ощущал дыхание мороза и жар палящего солнца, запахи земли, сена, цветущих полей гречихи, слышал целую гамму звуков – от пения и криков различных птиц до колокольного звона; здесь присутствует и таинственный голос вселенной, и колыхание травинок – вся красота родного края, его горы, леса, поля, утренние и вечерние зори, ночное звездное небо. Стилистически такие стихи чаще всего связаны с импрессионизмом. Природные явления тесно сплетаются с его эмоциональной и духовной жизнью, способствуя ее выражению. Причем природа может гармонировать или контрастировать с душевным состоянием человека и не всегда оказывается прибежищем, домом, а становится иногда и неприязненной силой (например, осеннее запустение, зимние холода). В стихотворении «Снег» своеобразно воплощается представление поэта о его жизненном положении: импрессионистическая зарисовка заснеженного простора, тихо, беспрестанно падающий снег, безмолвие, лишь на несколько мгновений нарушенное звоном бубенцов, наводит лирического героя на раздумье о смысле его существования – о словно канувшем в снег прошлом, о будущем – неизвестном, теряющемся в снежной дали, в бесконечности. Возникает ощущение потерянности, бесперспективности жизни: