Рискованный маскарад, или Все его маски (СИ) - Лемармот Соня

— Да неужели? С чего бы вдруг? Очередные ваши уловки? — сухо спросил он.

Гвен обиженно поджала губы. Лайс сел на кровати и посмотрел на нее сверху вниз.

— А знаете, кого я видел у дуба? Вашего старого знакомого, маркиза Аллейна. — Он блефовал, хотел увидеть ее реакцию, проверить свои подозрения.

Она метнула в него настороженный взгляд и поинтересовалась:

— И что же вы с ним сделали?

— Переживаете за своего любовника? — не удержался он от едкого выпада.

По губам Гвен скользнула довольная улыбочка, она приняла его последний вопрос за ревность.

— Я ведь уже сказала, что очень переживала за тебя, — кокетливо ответила она, проведя кончиками пальцев по его руке.

Генри недоверчиво усмехнулся и язвительно ответил:

— Наверное, я слишком сильно ударился головой, раз это снова между нами произошло.

Он имел в виду постель, и Гвен это поняла. Она резко села, и он увидел, что она оскорблена не на шутку. А потом она поднялась с постели и принялась оправлять свою одежду.

— Так что там с Аллейном? — холодно осведомилась она.

— Этот мерзавец сбежал, так что можете не переживать за своего любовника.

— Да что бы ты понимал!.. — кинула она в сердцах и направилась к выходу, у самых дверей она обернулась и посоветовала: — Лечите голову, виконт!

Дверь за баронессой захлопнулась, Генри остался один. Одиночество вдруг неподъемным камнем навалилось сверху. Гвен больше не вернется. Не подойдет к нему, слова не скажет. Все кончено.

Ему не следует об этом жалеть, она не для него. Слишком ветрена, слишком коварна, слишком принадлежит другому.

Ему нужна женщина верная и чистая. Он точно знал, что ему необходимо. Только не Гвен.

Но отчего же так больно? Почему тоскливо щемит в груди? И почему он любит ту, которую любить никак не должен?..

Часть третья

ЧАСТЬ 3

ГЛАВА 1

63.

Ближе к рассвету Гвен приснился удивительный сон. В этом сне она была кошкой, и два кота дрались из-за нее. Гвен была хорошенькой гибкой киской, белой и пушистой, с длинным изящным хвостом. Один из претендентов на нее — тощий и облезлый котяра с маленькими, пылающими, как угли, глазками, был явно из дворовых, которые дерутся без всяких правил и не гнушаются самых коварных приемов. Второй — крупный, вальяжный и аристократичный, с очень знакомыми серыми глазами на надменной морде. Имена у котов были странные: тощего звали Алик, аристократа — Генрик.

Коты дрались жестоко, почему-то лупя друг друга передними лапами, а затем сцепились в клубок и покатились по земле. Они мяукали, фыркали и шипели в пылу схватки, а Гвен созерцала все это с одной надеждой: что победит Генрик.

И надежды ее оправдались! Алик с позором бежал с поля боя, поджав хвост, а Генрик приблизился к Гвен, порядком потрепанный, но торжествующий.

Гвен тут же принялась зализывать его раны, начав с ссадины на скуле, и Генрик замурчал, довольный ее старательностью. Он обнял ее своими лапами и прижал к себе, она с радостью ощутила, как сильно он хочет ее… И тут вошла горничная, разбудила Гвен, и сон оборвался.

Это был чудесный сон, он оставил лишь приятные впечатления и растревожил Гвен не на шутку. Целый день она вспоминала его. А вдруг это был вещий сон?

Надежда… Да, сон дарил надежду, такую большую жирную надежду, но на что? На то, что Генри Лайс, который считает ее шлюхой, будет драться с маркизом Аллейном за нее? Какая глупость! Совсем недавно Лайс доказал, что не желает иметь с ней ничего общего и презирает ее. Осознавать это было больно. Она запретила себе о нем думать. Но запреты не помогали.

Больно! Больно! Больно!

Как будто что-то страшное разъедает изнутри саму душу.

Она хотела уехать сразу же, после их последнего с Генри совместного «времяпровождения», но мысль о том, что впереди ее ждет встреча с Аллейном, полностью лишала ее этого желания. Гвен не могла сейчас видеться с маркизом, это было выше ее сил. Поэтому она сказалась больной и закрылась в своей комнате.

И опять, будто издеваясь, в душе возникала глупая надежда, что Генри придет справиться, как она себя чувствует. Естественно, он не пришел ни разу за целую неделю.

Пора бы ей уже научиться жить реальностью, а не мечтами. И в ее реальности Гвен с нетерпением дожидался садист, подонок и убийца. И она должна была явиться к нему с Евой. Но теперь это было невозможно осуществить, Ева не покидала замок, и Гвен сама не хотела этого.

Ее ждет наказание за невыполненное задание? Пусть.

Генри прав в том, что презирает ее. Будь у нее гордость, хоть капля самоуважения, она ни за что бы не стала плясать под дудку проклятого маркиза. А она была слишком напугана, у нее совсем не было сил противостоять ему. Восстань она, Аллейн бы ее уничтожил, а ей так хотелось жить…

***

…В этот день баронесса собиралась покинуть замок Корби. Она хотела сделать это еще накануне, но Ева неожиданно вцепилась в тетушку и уговорила остаться еще на один день. Сказала, что ей необходимо завтра утром переговорить с Гвен.

Баронессе было очень стыдно перед племянницей, и в то же время она была несказанно рада, что Ева цела, невредима и вновь находится под родительским кровом. Но вид девушки не на шутку пугал Гвен: бледное осунувшееся лицо с потухшим взглядом, с опущенными уголками губ было похоже на маску скорби. Из очаровательной молодой леди Ева превратилась в безликую тень, призрак.

Однако голос у Евы был твердым и спокойным, когда она рассказывала баронессе обо всем происшедшем — о том, как влюбилась в эсквайра Догерти, как хотела бежать с ним, как рассказала ему о письмах Джека Грома, как нашла Джеймса у дуба, освободила, как раскрыла его тайну и настоящее имя и, наконец, как рассталась с ним навеки…

Еще недавно Гвен, без сомнения, испытала бы жгучую зависть к племяннице, добившейся любви такого красавца, как Саймон, — а в том, что он серьезно влюблен в Еву, сомнений после рассказа Евы у нее не было. Но сейчас, баронесса не могла ни завидовать племяннице, ни остаться равнодушной к ее горестям. Поэтому она горячо обняла девушку и, осыпав поцелуями ее бледное личико, оросила его искренними слезами сочувствия и утешения.

— Что мне делать, Гвен? — шептала Ева. — Я словно вырвала из груди собственное сердце! Мама, конечно, в отчаянии, что мой брак с герцогом расстроился. Зато папа рад. А я… Мне не до них! Я думаю лишь о нем! Днем и ночью! Как представлю, что он ушел навсегда…

— Увы, моя дорогая, — с тяжким вздохом сказала Гвен, которая невольно сравнивала свое собственное положение с положением племянницы, и ощущала, как они похожи, — что могу я тебе посоветовать? Знаешь, в юности мы слишком робки, беспомощны, слишком зависимы от других — и боимся пойти на риск, броситься очертя голову в авантюру, уступить страсти. В зрелости же мы готовы на всё, на любое безумство, — но нет уже ни страстей, ни соблазнов, ни риска… И тогда мы понимаем, что жизнь прожита зря, что она могла бы пойти совсем по-другому! Но уже поздно.

— Вы думаете, что я могла бы быть счастлива с Саймоном?

— Я думаю, он любил тебя по-настоящему, — серьезно сказала Гвен. — А для любимой женщины такой мужчина сделал бы всё!

У Евы задрожали губы.

— Значит, я совершила ошибку, выбрав возвращение к отцу?

— Милая моя, еще Гамлет говорил, что человеку легче мириться со знакомым злом, чем стремиться к незнакомому. Если б кто из нас знал, какой выбор правилен!

— Выбери я мужа, это разбило бы сердце отца…

— Но это было бы одно сердце. А так ты, по-моему, разбила два, — грустно пошутила Гвендолин.

— Если Саймон действительно любил меня.

— Если бы не любил, то довел бы свою месть до конца. А он тебя отпустил.

— Вы знаете, я сомневалась в нем. Из-за этих писем. Но тот разбойник, которого захватили в лесу и потом отправили к шерифу, — он во всем признался отцу. Что это он писал мне письма. Саймон ни при чем! Он не знал о них! И потом — эта наша свадьба. Ведь Саймон меня принудил к ней. И не скрывал, что хотел тем самым отомстить отцу. Хотел навсегда разлучить меня с папой! Как могла я простить это мужу?