Царица без трона - Елена Арсеньева

Хорошо. Димитрий вошел в столицу, взял трон, наградил своих сподвижников, в числе которых был и князь Василий, и даже позволил ему вступить во второй брак (отчего-то царь Борис никак не давал Шуйскому разрешения жениться!). Казалось бы, живи да радуйся. Однако князя Василия словно бы вошь подгрызала за причинное место. Не мог он усидеть спокойно и принялся вместе с братьями устраивать заговор против нового царя, признанию коего сам же способствовал.

Тогда Федор Романов еще не примыкал к злоумышленникам. И слава Богу! 30 июня минувшего года заговор был раскрыт из-за глупости и неосторожности Шуйских, и князь Василий, как старший среди братьев, как главный виновник, был приговорен собором к смерти. Он готовился взойти на плаху, и вот тут-то Димитрий совершил поступок, который умным людям казался либо признаком непомерной дурости, либо – непомерного же великодушия. Димитрий простил князя Василия Ивановича и всего лишь отправил его с братьями в ссылку, конфисковав имения. Не прошло, впрочем, и года, как Шуйские вновь оказались в Москве, причем имения были им возвращены. Сладкоречивый до приторности князь Василий вновь приблизился к трону, втерся в доверие к царю… а значит, не смог удержаться от того, чтобы вновь не начать готовить заговор против Димитрия.

Это казалось непостижимым уму. Ведь молодой царь простил все его прегрешения, все оговоры, всю ту грязь, которую лил на него Шуйский! Вместе с ним ездил тайком смотреть на въезд в столицу своей невесты, а потом именно Шуйский выводил Марину из храма после венчания и вместе с ее отцом провожал молодую до брачной постели. А в свободное от свадебных церемоний время…

Чудилось, Шуйский был заражен предательством, словно дурной болезнью, которая неизлечима, брезгливо подумал Федор Никитич.

Он медленно перебирал четки. Чему научило его сийское заточение, так это умению скрывать свои чувства. Вот и сейчас он был убежден: как ни вздрагивают пальцы, лицо его не выражает ничего, кроме внимания к словам князя Василия, который рассказывает о том, что Шуйские пустили в ход свои давние связи с торговыми людьми Москвы, вызвали в столицу массу своей челяди из всех имений; на сторону заговорщиков были приготовлены служилые люди, а в решительный момент из узилищ выпустят заключенников, которые станут бить поляков. Что и говорить, Шуйский умел извлекать уроки из своих ошибок и сейчас действовал с размахом поистине государственным, достойным будущего государя.

– Надо поспешить, чтобы это дерево не выросло до такой степени, что его нельзя будет ни достать, ни срубить, – вещал князь Василий.

«Делай, делай!» – внутренне усмехнулся Федор Никитич.

Пусть старается Шуйский. Еще неведомо, что будет далее…

– А ну как провалимся? Ну как что-то не так пойдет? – заикнулся Татищев.

– Это почему бы? – высокомерно глянул на него князь Василий.

– Дойдут до него слухи… упредит кто…

– Средь нас предателей нет, – почти ласково сказал Михаил Скопин-Шуйский, и Федору Никитичу только с величайшим трудом удалось скрыть новую ехидную усмешку, на сей раз относящуюся не до князя Василия Ивановича, а до его молодого родственника, знатного вояки и царева мечника [44].

Вот тоже хороша фигура! Именно князю Михаилу, прославленному своими боевыми подвигами, была поручена высокая честь доставить из Выксунского монастыря мать царевича Димитрия, инокиню Марфу, ранее – царицу Марию Нагую. Измученная, преждевременно постаревшая женщина спросила своего сопровождающего – и в этом вопросе выразились все ее сомнения и мучения:

– А верит ли народ, что перед ним законный царевич?

– Горе тому, кто не признает в нем истинного сына Грозного! – ответствовал князь Михаил. – Народ растерзает неверующего!

Хороший ответ. Ответ истинного царедворца, человека без чести и совести. После этих слов признание Марфой нового государя своим родным сыном было предрешено… И вот теперь эти гордые – и враз лукавые слова: «Средь нас предателей нет!»

– Да я не об том, – нравственно попятился Татищев, уловив в голосе князя Михаила нескрываемую угрозу. – Не иначе черт ему ворожит. Некоторые говорят, нечистая сила открывает ему все запоры и во всем подает помощь. Сам слышал при дворе: мол, сатанинская пророчица, юродивая Олёна предсказала царю смерть от вражьей руки и велела остерегаться.

– Ну что ж, каждому вольно болтать, что на ум взбредет: с вралей пошлины не берут! – пожал плечами князь Михаил. – Я тоже слыхал про сие пророчество. Да что с того? Димитрий только посмеялся над ним и велел не обращать внимания на болтовню безумных и одержимых старух.

«И это для нас великое счастье!» – мысленно добавил Федор Никитич.

– Так оно… – пробормотал Татищев, вешая голову. – Так оно, конечно…

«Эх, слабоват союзничек, – сокрушенно вынес приговор Романов. – И хочется ему, и колется, и мамка не велит. А ведь какая фамилия, каковы родовые традиции! Предок его не зря, наверное, носил прозвище Тать-ищ. Тать, разбойник, душегуб. Силушки, сказывают, был богатырской, силою и воссел наместником в Новгороде. А этот… думный дворянин… сопля соплей».

И в самом деле! Начал цепляться к молодому царю – зачем-де телятину ест, коли запрещена она церковным уставом? И доцеплялся: был сослан в Вятку, потом покаялся, вернулся в столицу и хлопотами Басманова вновь приближен ко двору. Теперь норовит усидеть меж двух стульев. Мстителен, норовит разделаться с обидчиком, благодетеля своего Басманова тоже ненавидит – именно за то, что принял от него благодеяние, – однако никак не может угомониться: не на природного ли царевича руку поднимает? А кто об том знает? Кто может правду сказать? Ни князь Василий Шуйский, запутавшийся в своем вранье, ни он, Федор Никитич Романов, хотя, казалось бы, кому знать истину, как не ему?.. Но слишком много времени прошло, слишком много воды утекло с тех пор, как они с Богданом Бельским…

«Нет, нельзя даже думать об этом!» – одернул себя Романов и подумал, что и впрямь: столько лет минуло с того майского дня в Угличе, что никто, никто, даже мать Димитрия, не сможет дать прямого ответа на вопрос, взошел ли ныне на российский престол самозванец или законный наследник власти государевой?

Народ думает, инокиня-де Марфа все знает. Ничего подобного! Ни она, ни ее брат, ни Богдан Бельский, ни смиренный инок Филарет не знают этого. Теперь только сам Димитрий об истине сведом!

Да разве его спросишь?..

Спросить-то можно, конечно. Только хочет ли Федор Никитич услышать правдивый ответ?

Вряд ли…

Июль 1605 года, Выксунский монастырь – село Тайницкое под Москвой