Я - оборотень - Window Dark

Я повернулся назад и чуть не умер от страха: на столах лежали покойники. С детства не выношу мертвецов, и потом — если есть оборотни, то почему бы не существовать живым мертвецам. Но когда Федя успел прикончить еще двоих. Может он зацепил их тогда же, со мной, и теперь прячет здесь. А может я нахожусь в резиденции какого-нибудь засекреченного охотника за оборотнями. И эти двое — тоже оборотни. Прошло немало времени, прежде чем мне пришла в голову идея, что, скорее всего, я стою посредине подвала, где расположен самый обычный морг.

Но оставаться рядом с мертвецами я не желал ни минуты. Меня уже начало трясти от такого соседства, и каждый шорох приближал меня к нервному шоку. Поэтому я поспешил к двери, за которой исчез парень и, поднявшись по лестнице, оказался на свежем воздухе. Механически переставляя ноги, я поспешил прочь от страшного места.

Вокруг была ночь, но небо затянули тучи, и я, взглянув вверх, ничего не увидел кроме темно-серой пелены. Слабость охватила все тело, но у меня хватило силы залезть по дереву на балкон второго этажа и украсть там куртку, которую кто-то неосмотрительно вывесил сушить после стирки. Куртка была великовата и не просохла, но на это было уже наплевать. Что оставалось делать, ведь в старой куртке я неизбежно привлекал бы всеобщее внимание. Словили бы в два счета, а ходить без куртки не располагала холодная погода. Но теперь я был обезопасен хотя бы с одной стороны и с трудом двигался вперед по ночному городу, намереваясь к утру добраться до общаги.

Все вокруг было серым — и небо, и дома, и снег под ногами. Только окна чернели на фоне домов. Но если даже встречались рабочие фонари — они не рассеивали серый сумрак, сгущая его в плохо освещенных местах, а сами светили таинственным радужным светом. Постепенно до меня дошло, что я иду не в ту сторону. А ноги уже почти не слушались и сами тащили меня вперед. Я кое-как остановился, развернулся и пошел обратно.

Боль периодически вспыхивала в местах ранений, организм почему-то восстанавливался слишком медленно. На давно промокшие ботинки налипли комья грязи (я где-то видно прошелся по газону). Подошвы ног горели, словно покрылись сплошными мозолями.

Вдалеке загрохотал первый трамвай. Еще несколько усилий, и я добрался до трамвайной линии, после чего медленно поплелся вдоль рельс. Казалось, прошла целая вечность, пока я не оказался рядом с остановкой. Я рухнул на скамейку и стал ждать трамвай.

Больше всего мне не хотелось видеть этот проклятый город, где все не так. Подобная жизнь до смерти надоела, на плечи и ноги давила усталость и отчаяние. Кто я здесь и кому нужен. Вокруг не было ни единого прохожего. Но будь рядом многочисленная толпа, я чувствовал бы себя таким же одиноким. Хватит! Забираю документы и домой. Прочь из этого города, где все против меня — такая жизнь оказалась для меня слишком сложной.

Если бы у меня вдруг сразу пропала боль, если бы перед глазами не стояла победоносно ухмыляющаяся федина рожа, если бы гнетущее состояние безысходности покинуло бы меня, то не глядел бы я сейчас вниз, подсчитывая полурастоптанные бычки под ногами. Вокруг посветлело. Серый сумрак отступал под напором дня. Утро, оно и в городе — утро, тем более в середине весны. Но не до этого мне было сейчас, не до этого!

Мелко задрожали рельсы. Я уловил своим настороженным слухом их легкое подрагивание и поднял голову. Дневной свет не спасал убогую картину серого неба и точно таких же домов под ним, подчеркиваемую темными силуэтами деревьев с голыми ветками. Из-за поворота показался красный корпус трамвая. Свет от его фар вспыхнул в последний раз и потух, уже не нужный: последние клочки сумрака спешно расползались в ближайшие подворотни…

… К вечеру у Колбина при содействии Соколова и Бахарева сложились три рабочие версии. По первой мальчика мог убить кто-то из знакомых Полынцева. Но Крохалев казался чрезвычайно напуганным ноябрьским происшествием, а Шевченко производил впечатление случайного человека и не виделось причин, которые заинтересовывали его крутить это дело дальше. Но запуганного легко можно принудить, а за показным равнодушием вполне мог скрываться холодный расчет.

По второй версии в деле могли принимать участие те ребята, с которыми у погибшего произошла стычка возле «Калинки». Двое из них исчезли после той встречи, но двое еще сидят, и можно будет попробовать раскрутить их. Вот только что понадобилось пятнадцатилетнему пацану от четырех взрослых «жуков».

Третья версия целиком лежала на Атищенском ОВД. Кто участвовал в перестрелке на территории детского сада? Можно ли этот эпизод привязать к делу убитого на основании изуродованного лица Сонина?

Кроме того, оставалось много накладок. Чем обусловлено появление волчьих следов? Откуда появилось кровавое пятно на стене? Какое оружие использовал убитый? И наконец, почему пули имели серебряную оболочку?

Эти вопросы совсем уже переходили на планы следующего дня, но в дело вмешалось чрезвычайное происшествие. Принесли заключение, что кровь со стены детского сада идентична крови убитого пацана. Сомнения в участии убитого в событиях на территории детского сада отпали сами собой. Подискутировав еще полчаса на эту тему и убедившись, что выгоднее всего разрабатывать последнюю версию, коллеги разбежались.

Когда Колбин утром появился на рабочем месте, его уже ждали Соколов, Бахарев и растерянный младший лейтенант.

— Разрешите доложить, товарищ майор, — смущенно отрапортовал тот, покойник сбежал.

— Какой покойник? — не понял Колбин.

— Ваш, товарищ майор. Тот самый, которого вчера привезли.

— ?!

— Вот свидетель, товарищ майор. Работник морга Анохин.

Со стула поднялся мощный парень, который неуверенно посмотрел на Колбина. Он был весь пропитан испугом и чувствовал себя явно не в своей тарелке. По его сбивчивому рассказу Колбин уяснил происшедшие ночью события. Младший лейтенант подтвердил отсутствие трупа.

— Давайте пройдемся, на месте покажете, как это все происходило, обратился Колбин к Анохину. Тот в ужасе отрицательно замотал головой.

— Посмотрите сюда, Александр Филиппович, — Соколов жестом указал на голову Анохина. Виски у двадцатипятилетнего парня словно припорошились изморозью, совсем как у Колбина, чей возраст перевалил далеко за сорок…

… А я в это время уже подъезжал к своему селу, нетерпеливо ерзая по сиденью автобуса. Мокрые ноги ужасно мерзли, и я, чтобы отвлечься, вспомнил то далекое время, когда впервые ехал в учагу. Вот ведь как неравномерно бежит время. Восемь школьных лет пролетели одним мигом и сейчас вспоминались как монотонное, но довольно яркое и счастливое время. А с прошлого сентября до сего дня прошла, казалось, целая жизнь, "полная невзгод и опасностей".