Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959 - Григорий Порфирьевич Чеботарев

составы с рельсов. Для этого они держали на станции в полной готовности локомотив под парами и, когда вдали послышался грохот нашего приближающегося состава, пустили паровоз ему навстречу – пустым. Красный машинист спрыгнул с паровоза, когда тот начал набирать скорость, еще на левом берегу реки. С точки зрения неприятеля место это подходило для столкновения как нельзя лучше. Кривизна насыпи и путей только повышала вероятность крушения – вероятность того, что большая часть состава покатится вниз с высокой насыпи, где вагоны с людьми и лошадьми разобьются о скалы.

К счастью для нас, казаки-гвардейцы на локомотиве были начеку. Станковый пулемет открыл огонь по паровозу-тарану сразу же, как только тот появился, и продолжал стрелять все время, пока он несся на нас в лоб. Его паровой котел был пробит пулями, через пулевые отверстия вышло много пара, и ход локомотива замедлился. Другие казаки не дали нашему машинисту из местных в панике спрыгнуть с паровоза и заставили его включить тормоза. В результате столкновение оказалось сравнительно мягким. Никто не пострадал, но несколько вагонов, включая и тот, где находился я, сошло с рельсов. Состав был обездвижен.

У нас не было оборудования, которое позволило бы вновь поднять вагоны на рельсы. Мы отправили пешком по мосту на станцию патрульную группу, но мастерские там оказались совершенно пусты – опасаясь мести[48], скрылся даже дежурный по станции. При помощи импровизированной рампы мы вывели из вагонов несколько лошадей и разослали по окрестным селам конные патрули – искать железнодорожников. Мы обещали безопасность и денежное вознаграждение любому, кто вернется на свое рабочее место. Это сработало, но нам пришлось провести на правом берегу Днепра больше суток, прежде чем мы смогли продолжить свой путь. Остальная часть путешествия прошла спокойно.

Оказавшись возле Дона, наш состав проследовал через города Таганрог, Ростов и Новочеркасск дальше на север до станции Глубокая (см. карту Д). Там мы выгрузились и расположились в паре миль от станции, на большом хуторе Березов.

Так я впервые оказался на земле моих предков – донских казаков. Неспешный патриархальный образ жизни, все еще преобладавший в местных селах, произвел на меня сильное и благоприятное впечатление – особенно по контрасту с революционной анархией, которую мы только что видели на Украине.

Карта Д

Область войска Донского. См. карту А

Мой ординарец оказался всего в десяти милях от дома, и вскоре после того, как мы обосновались в Березове, я разрешил ему поехать домой. Он пригласил меня и моего друга, сотника (старшего лейтенанта) Зиновия Краснова (не родственник генералу Петру Краснову), в гости, так что через несколько дней мы вдвоем выехали верхами через замерзшую, покрытую снегом степь к его хутору. Местность в этой части Донской области волнистая, со множеством оврагов и очень напоминает северный Техас, который мне довелось увидеть через много лет. Деревня, где жила родня моего ординарца, оказалась сравнительно небольшой – там жило всего десять— пятнадцать семейств. Жили зажиточно – конечно, по меркам русских крестьян-фермеров. Деревянные дома казаков, окруженные дворами и амбарами, были большими и чистыми.

Отец моего ординарца по-прежнему жил на хуторе и принял нас, как хозяин, с совершеннейшим достоинством и простотой. Было ясно, что в своей большой семье он – правящий патриарх, что он привык применять власть и встречать повиновение. Как в большинстве других казацких домов, на почетном месте на стене висела его шашка и поблекшая фотография его самого в военной форме.

На службе он не поднялся в звании выше урядника (капрала), и тем не менее по окончании завтрака лейтенант Краснов, с традиционным для казака уважением к возрасту, попросил у него разрешения закурить. Старик рад был дать гостям такое разрешение, но сам курить не стал. Когда я протянул свой портсигар ординарцу, он тоже, к моему изумлению, поблагодарил и отказался. Я не мог понять, что с ним случилось, – ведь я уже десять месяцев делился с ним своими сигаретами. Однако чуть позже, когда мы с ним вышли во двор, он сам попросил у меня сигаретку и объяснил, что с его стороны было бы невежливо (хотя ему самому в то время было уже за тридцать!) курить в присутствии отца, если тот сам курить не стал.

Обед проходил в весьма церемонной манере. Нас усадили между двумя местными старейшинами – мужчинами за шестьдесят, ветеранами Русско-турецкой войны 1877 г. По такому случаю они надели старого покроя мундиры, повесили на грудь свои боевые награды и медали. Выкатили бочонок домашнего самогона[49] и подавали его стаканами размером с чайную чашку. Пили за нашу Гвардейскую батарею, за хутор, за донских казаков в целом, за атамана Каледина – пили, по обычаю, залпом, а затем переворачивали стакан над головой, чтобы показать, что в нем ничего не осталось. Я лично не помню ничего после четвертого или пятого тоста. В этом не было ничего страшного или обидного, так как для хозяина было делом чести напоить гостей до бесчувствия.

Очнулся я на следующее утро в удобной постели и с самой ужасающей головной болью, какую мне не приходилось испытывать ни до, ни после этих событий. Не может быть сомнений: в том самогоне сивушных масел было больше чем достаточно. Немного помогло энергичное растирание лица снегом, но помню, что и я, и Зиновий Краснов были рады сесть наконец верхом и уехать обратно в Березов, наслаждаясь в пути свежим морозным воздухом.

Не всегда воссоединение вернувшихся с фронта казаков с семьей было таким безоблачным, как у моего ординарца. Старый казак, в доме которого я квартировал, рассказал мне немало забавных историй о том, как сталкивались в Березове ревнители старого патриархального порядка и молодые казаки, подпавшие на германском фронте под влияние большевистских идей.

Один молодой парень приехал домой в отпуск из части; семья его жила на нашей улице. Первым, кто встретил его дома, оказался дедушка, к которому молодой казак и обратился жизнерадостно: «товарищ дед». Старик, не произнося ни слова в ответ, сорвал со стены нагайку и обрабатывал ей внука, пока тот не извинился.

В другом доме вдовая мать вместо грубой силы использовала женскую изобретательность. Она послала вернувшегося с фронта сына на ледник[50], будто бы принести что-то, а потом заперла его там и оставила замерзать в темноте до тех пор, пока он не пообещал вести себя подобающе.

Красное восстание на Дону

Чтобы понять события, которые должны были вот-вот начаться на