Согдиана - Явдат Ильясов

— Не пускай никого, — приказал он Фердикке. — Я думаю.

Долго думал Александр. Как изловить этого Леопарда, да будь он трижды и еще много раз проклят? До каких пор метаться Спитамену по Согдиане и рвать Александра за бока? Надо схватить его, обезглавить, растерзать. Ибо, пока жив Леопард, македонцам не видать покоя ни при лучах солнца, ни при свете луны. Точно искра, подхваченная крутящимся вихрем, сверкает неукротимый потомок Сиавахша тут и там, и где бы он ни появился, повсюду вспыхивает пожар восстания.

А что если о Спитамене услышат племена других покоренных стран? А что если там объявится свой Спитамен? Сто своих Спитаменов? Тысяча своих Спитаменов? Мятеж охватит всю землю, по которой прошел непобедимый сын бога Аммона! Все пойдет прахом. Спитамен должен быть испепелен. И как можно скорей, пока он не поднял на ноги всю Азию. Испепелен! Но как? Разве не гоняются тысячи македонцев по пятам неистового Леопарда, да сразит его небесная стрела? Но его не берет никакая сила.

— А! — Александр ударил себя кулаком по голове. — Глупец! Не берет сила? Так возьмет коварство! Разве не найдется в отряде Леопарда какой-нибудь шакал, подобный Оробе?..

И человек, который всегда гордился благородством и утверждал, что сыну бога не подобает в борьбе с врагами прибегать к подлости, вскочил и забегал по комнате, радостно потирая руки. Наконец-то он нашел против Спитамена хорошее оружие.

— Эй, Оробу ко мне!

Ороба не заставил себя долго ждать. Готовый исполнить любое требование царя, он целыми днями слонялся по дворцу. Сатрап упал перед Зулькарнейном так умело и ловко, что ему позавидовал бы даже хитрый Дракил.

— Какие вести от Зары? — спросил Александр, сурово глядя сверху вниз на перепуганного наутакца.

Ороба пригнулся еще ниже. Если бы сатрап имел не два колена, а сорок, он упал бы сразу на все. Но так как старик не был сороконожкой, то ему пришлось лечь на брюхо. Он боялся, что македонцы накажут вместо Спантамано его, Оробу, — ведь Зара, дочь сатрапа, находится в стане врага.

— Я писал Заре! — простонал Ороба. — Но Спантамано ее не слушается. Говорят, этот страшный человек наложил на Зару оковы. Он истязает ее, как палач. Он поступает так из ненависти ко мне, твоему преданному слуге. О несчастная Зара! Увижу ли я тебя снова?

Наутакец зарыдал в голос, как женщина. Александр жестко усмехнулся и сказал:

— Тебе жалко ее? Так слушай…

И Зулькарнейн наклонился к уху сатрапа.

"БРАТ, НЕ СДАВАЙСЯ!.."

Энкиду, мой друг, мой младший брат,

Ты был со мною, когда мы подымались на горы.

Мы повергли и одолели небесного быка.

Мы убили Хумбабу, стража кедровой рощи.

Что за смертный сон тобой овладел?

Твой взор помутнел, и меня ты больше не слышишь!

"Поэма о Гильгамеше"

— О Варахран! — прошептал Спантамано, опустившись на колени перед свежим курганом.

Баро и другие соратники стояли полукругом позади вождя и молчали, опустив обнаженные головы. Слабый, но горячий ветер Черных Песков медленно трепал их длинные волосы, то ероша и поднимая их вверх, то бросая на суровые лбы или плавно относя в сторону, как хвосты диких степных коней. По бронзовым лицам, искаженным темными рубцами, текли, смешиваясь со слезами, крупные капли пота. Широко расставленные ноги до икр утопали в сыпучем песке, а тяжелые, как бы окаменевшие ладони застыли на рукоятях мечей. Люди казались великанами, превратившимися по воле злого духа Анхрамана в грубые, шершавые, исхлестанные ураганом и изъеденные непогодой гранитные утесы.

Мертвую тишину нарушало только приглушенное фырканье за бугром да ритмичные причитания жреца Алингара.

У замка Банд, где Кратер нагнал Спантамано и где произошла битва, в которой обе стороны потеряли много людей, голову чеканщика Варахраны раскроил свинцовый шар греческого пращника. Варахран упал на руки Баро; наутакец и вынес товарища из свалки, чтоб его не раздавили копыта взбесившихся коней. Уходя от погони, раненого три дня везли поперек седла. На коротких стоянках Алингар пытался как-нибудь привести несчастного чеканщика в себя, но не помогли ни целебные травы, ни самые чудодейственные заклинания. На четвертый день Варахран умер, так и не открыв глаз.

Хотя бы слово сказал, бедняга…

Смерть Варахрана перевернула душу потомка Сиавахша. Он так привык постоянно видеть чеканщика рядом, что у него не было и мысли когда-нибудь остаться без этого скромного и верного друга. Варахран держался незаметно, не употреблял во зло близость к потомку великих царей, и только сегодня Спантамано понял до конца, как много сделал для него простой человек, мастер Варахран. Это Варахран и Баро создали Спантамано — не того самонадеянного юнца Спантамано, который когда-то в Бактре распинался перед хитроумным Вахшунвартой (стыдно вспоминать!), а Спантамано-воина, о котором никогда не забудут люди.

И все же гибель преданного человека не остановила Спантамано на середине тропы, по которой он бесповоротно решил двигаться до конца. Она даже не испугала его, как пугает иных людей смерть близкого человека, тому, кто живет ради других, кто посвятил себя грядущему, смерть не так страшна, как это кажется. Наоборот, в потомке Сиавахша еще больше окрепла ненависть к Искендеру. Подгоняемый жгучей, неутолимой, изнуряющей жаждой мести. Спантамано во главе немногих оставшихся друзей мчался от колодца до колодца, от стоянки до стоянки, от кочевья до кочевья и взмахивал пикой с волосами Ширака.

Копыта коней дробно, вразброс стучали по светлой глади сухих, голых пространств, с хрустом ломали полые стебли корявых и цепких ферул, со скрежетом давили в пересохших руслах недолговечных потоков бледную, подернутую слоем сухого ила звонкую гальку.

Скрипели ворота селений. Вился к знойному, ослепительно светлому небу рыжий дым костров. Быстро и тревожно: "та-ка-там!.. та-ка-там!" перестукивались барабаны. Посередине выжженных солнцем, растрескавшихся площадей, крича и взметая пыль, кружились на приседающих и хрипящих конях полуголые всадники. Плакали дети. Обгоняя друг друга, бежали женщины. Сыпалось в их подолы отборное зерно, добытое воинами Леопарда в хранилищах Бактры. Важно кивали старики. Мужчины торопливо точили кинжалы. Отряд за отрядом исчезал за грядами курящихся от ветра песчаных дюн.

Войско Спантамано росло день ото дня. Десятками и сотнями стекались к нему массагеты, бактрийцы и жители Согдианы. Спантамано кратко расспрашивал предводителей отрядов, кто они и откуда, быстро осматривал их снаряжение и принимал всех, — для борьбы против Искендера требуется много людей, много мечей, много стрел.

Однажды из Баги — укрепления, стоящего на рубеже между Согдианой и страной массагетов, — явились три пеших человека. Немало людей пришло к Спантамано, и он привык уже к тому, что войско пополняется каждый день; но эти трое удивили его и сразу же приковали к себе пытливый взор Леопарда.

Казалось, кто-то нарочно подобрал их одного к одному: все трое ростом нисколько не уступали великану Баро. Зато сложением они резко отличались от наутакца. Если Баро был статен, хотя и тяжеловесен, то прибывшие поражали несоразмерностью частей тела. Короткие толстые шеи, короткие ноги с могучими икрами, словно отлитые из бронзы волосатые груди, сутулые мощные спины и длинные, широко загребающие руки делали пришельцев похожими на таинственных снежных людей, обитающих высоко среди гор Памира.

Три необыкновенных человека смело протолкались через толпу воинов к шатру Леопарда.

— Кто Спантамано? — спросил один густым рычащим голосом.

— Я.

— Шаш-и-Михра! — грозно крикнул пришелец и махнул рукой на восток. Вахшунварта!

Спантамано насторожился. Шаш-и-Михра — это скала "Луны и Солнца", где укрылся жрец Вахшунварта. Пришелец протянул Спантамано серебряную пластинку с родовым знаком Вахшунварты, затем отстегнул от пояса и бросил под ноги Леопарда туго набитую сумку.

— Вахшунварта посылает золото. Он велел нам быть с тобой. А теперь дай мне и моим товарищам хлеба и мяса. Мы хотим есть.

— Баро! — вскричал просиявший Спантамано. — Заколи самого жирного барана. Быстро!

Он радостно улыбнулся. Оказывается, этот Вахшунварта не такой уж плохой человек. Видимо, в нем заговорила, наконец, совесть, если он решился послать бывшему другу столько золота, так необходимого Спантамано для покупки оружия.

Пока Баро свежевал барана, а горцы со скалы "Луны и Солнца" следили немигающими глазами за каждым его движением, в лагере, как будто сам бог отметил тот день знаком необычного, появился еще один странный человек.

Сухой, длиннобородый, загорелый до черноты, он медленно ехал верхом на дряхлом облезлом верблюде и, раскачиваясь между его тощими горбами, пел пронзительным голосом шутливую песню. Шерсть на серых боках верблюда висела грязными свалявшимися клочьями, как волосы на голове и одежда на плечах его хозяина. Однако это не смущало ни верблюда, ни человека. Они торжественно двигались между шатрами, и веселая песня одного сливалась с раздирающим ухо ревом другого.