Герман Геринг: Второй человек Третьего рейха - Франсуа Керсоди

Точно так и было: сообщники действовали заодно, но, поскольку преследовали разные интересы, счеты сводили по-разному. Впрочем, фон Папену просто повезло: когда он вернулся домой, его спасло от подручных Гиммлера, получивших приказ его убить, только то, что Геринг приказал своим людям защищать вице-канцлера. Это означало лишь то, что премьер-министр Пруссии Герман Геринг, более рассудительный человек, чем шеф гестапо, считал, что убийство – это искусство, которое требует тишины. К тому же Гинденбург никогда бы не простил нацистам убийства своего любимца Франца фон Папена. А ведь старый фельдмаршал все еще оставался верховным главнокомандующим рейхсвера… Существовали, впрочем, и другие противоречия: Гиммлер и Гейдрих хотели воспользоваться случаем для физического устранения Дильса, но Геринг воспротивился этому. Таким образом, первый исполнитель грязной работы гестапо лишь чудом уцелел в этой бойне, а Геринг тайно назначил его исполнительным президентом Кёльна, и по строжайшему приказу патрона Дильс постарался сделать так, чтобы о нем забыли.

А тем временем специальные отряды земельной полиции захватили штаб-квартиру штурмовиков и обезоружили всех, кто там находился. Геринг, покинув на некоторое время свой кабинет, явился туда, чтобы на месте определить, кого следует расстрелять немедленно, а кого допросить. Позже он рассказывал: «Я спросил у капитана СА: “Есть ли у вас оружие?” – “Никак нет, господин начальник полиции, – ответил мне этот мерзавец. – Никакого оружия, кроме пистолета, на ношение которого вы выдали мне разрешение…” И тогда я обнаружил в подвале целый арсенал, там оружия было больше, чем у всей прусской полиции! Говорю же, они могли устроить настоящий фейерверк! В этом случае оставалось только одно: расстрелять!»

Тот день был отмечен множеством расстрелов в Пруссии, в Померании, в Силезии, везде. Причем лишились жизни множество людей, не имевших отношения к СА, в частности: бывший канцлер фон Шлейхер (эсэсовцы, переодетые в гражданскую одежду, подъехали к его вилле на окраине Берлина, ворвались в дом и открыли стрельбу по Шлейхеру и его жене, которые в это время завтракали); генерал фон Бредов, единомышленник и ближайший помощник фон Шлейхера, исполнявший в его кабинете обязанности министра обороны; адвокат Эдгар Юнг, сотрудник фон Папена и истинный автор Марбургской речи; Эрих Клаузенер, бывший начальник отдела полиции прусского Министерства внутренних дел, уволенный со своего поста в феврале 1933 года; Фриц Герлих, католический публицист и историк, некогда судившийся с Герингом… И разумеется, были убиты все сподвижники Рёма, Эрнста и Хайнеса: Герт, Сандер, Бойлвиц, Мореншильд, Киршбаум и десятки других, переправленных в концлагерь близ Лихтерфельде и там казненных. В Министерстве внутренних дел, как, впрочем, и везде, никто не чувствовал себя в безопасности, даже генерал Далюге, начальник отдела полиции Имперского министерства внутренних дел и руководитель прусской полиции! Его подчиненный Ханс Бернд Гизевиус так описал атмосферу того ужасного утра: «Что же на самом деле происходило? Казалось, что продолжались поиски Грегора Штрассера, если судить по драматическому призыву о помощи, направленному Далюге одним из товарищей по партии. Вероятно, Рём, Шлейхер и Штрассер затевали весьма опасный путч. Из полиции стали поступать многочисленные телеграммы. Почти все значимые лидеры СА были арестованы или находились под угрозой ареста. Предателей, несомненно, было очень много. Но сколько же точно? Кто был охотником, а кто дичью? Мы решили узнать все точнее. Для этого я предложил отправиться во дворец Геринга, где надеялся увидеть Небе[135]. Уж он-то должен был сказать, что происходит на самом деле. Меня на это толкала мысль, что лучше находиться там, чем в кабинете или дома. Посему я предпочел держаться поближе к Далюге, полагая, что уж в пасти волка, то есть во дворце Геринга, меня точно не арестуют. Мы вдвоем прошли двести – триста метров, отделявших министерство от Лейпцигерплац, так и не заметив ничего необычного. […] Люди спокойно шли по улицам. Однако мундиров СС видно не было. И только дойдя до Лейпцигерплац, мы поняли, что дело серьезное. Там мы увидели много полицейских и группы людей. Мы прошли по маленькому проходу, выводившему к дворцу Геринга. Слава богу, это здание не было видно с улицы, потому что как только мы вышли из-за угла, со всех крыш, из всех амбразур и со всех балконов на нас нацелились дула автоматов. Двор кишел полицейскими, если бы не серьезность ситуация, этот контраст со спокойным Берлином мог бы нас позабавить. Пока я проходил вслед за Далюге через заграждения и поднимался по ступеням в большой холл для приемов, горло мое внезапно сдавил страх. Я судорожно вдохнул воздух, полнившийся ненавистью, нервозностью, напряженностью, предчувствием гражданской войны, а главное, запахом крови, большой крови. На лице всех присутствующих, начиная с часовых, отражался ужас. Из стороны в сторону нервно сновали адъютанты. Посыльные, сжимавшие в руках толстые папки с секретными бумагами, пробегали с важным выражением на лице. Ожидавшие чего-то люди с тревогой расспрашивали друг друга. Все говорили вполголоса. Шептали что-то друг другу на ухо. К счастью, я тут же увидел Небе. Мы переглянулись по-своему, как давно практиковали, и поприветствовали друг друга. Мы затянули с рукопожатием несколько дольше обычного, потому что не знали, что следует сказать или о чем спросить в первую очередь. В конце концов я просто спросил, чем он занимался вчера. “Ничем особенным, – ответил Небе. И добавил: – Мне сообщили, что на Геринга готовилось покушение, так что я должен всюду его сопровождать. Он с женой прошелся по разным магазинам. Но мне пришлось ночевать во дворце. А сегодня утром…” Небе многозначительно посмотрел на меня. Последовала довольно продолжительная пауза. […] Он принял равнодушный вид. В такой момент и среди такого окружения главным было не показывать своего волнения, а уж тем более испуга. Мы из осторожности отошли в укромный уголок поблизости. В паре шагов от нас в кресле сидел, опустив голову, какой-то группенфюрер СА, зубы у него стучали. Небе пояснил, что ему пришлось его арестовать несколько минут назад. Несчастного вызвали по телефону, сразу же по его прибытии Геринг обозвал его грязной гомосексуальной свиньей и заявил, что его надо расстрелять. Чуть поодаль сидел на корточках еще один бедолага, обергруппенфюрер СА Каше: его схватили на улице и предусмотрительно привели сюда. Он выглядел так, словно считал секунды, которые ему оставалось прожить. […] Вид этого человеческого отчаяния вернул нас к сути дела. Небе дал мне понять, что с утра ситуация сильно осложнилась. В лагере близ Лихтерфельде не прекращаются расстрелы. Он шепотом произнес много фамилий, которых я даже не слышал. Я запомнил только имена группенфюреров СА фон Деттена и фон Фалькенхаузена, префекта полиции города Глейвиц Рамсхорна, префекта полиции Магдебурга, имена штандартенфюрера Бельдинга и адвоката Фосса. И это были лишь несколько кандидатов на расстрел. […] Нас глубоко огорчила фамилия Герта, награжденного на фронте орденом “За заслуги”[136]. Нам с Небе казалось отвратительным, как убивали этих “важных преступников”. Честно говоря, в тот момент мы не могли прийти в себя. И лишь машинально запоминали факты, поскольку больше всего думали о том, сумеем ли сами выйти живыми и невредимыми из этого бедлама. […] Мы ободрили друг друга, думая при этом молча о ружейных залпах, которые раздавались в Лихтерфельде. Мы находились совсем рядом с кабинетом Геринга, где заседала комиссия по расстрелам. В кабинет постоянно забегали посыльные из гестапо, принося маленькие белые карточки. Дверь оставалась приоткрытой, и мы могли видеть Геринга, Гиммлера, Гейдриха и маленького Пили Кёрнера, статс-секретаря прусского правительства Геринга. Казалось, что совещание проходит очень бурно. Временами из кабинета доносились слова “Вон!”, “Ах!”, “Стреляйте!” или звучал просто грубый смех. Во всяком случае, мне показалось, что у них было очень хорошее настроение. Геринг буквально светился от удовольствия. Чувствовалось, что он в своей стихии. Он мерил кабинет большими шагами. Это было незабываемое зрелище: растрепавшиеся волосы, белая рубашка и серо-голубые военные брюки на толстом теле, черные сапоги с высокими голенищами, которые закрывают колени. Он напомнил мне Кота в сапогах или какого-то другого экстравагантного персонажа сказок».