Всегда говори «всегда» – 2 - Татьяна Устинова

На помойку такой компьютер. И программу туда же. Дарья развернулась и ушла.

Дима с удивлением посмотрел на свою окровавленную руку.

Откуда кровь?! И почему ему не больно?..

Наде казалось, что она пробыла без сознания сутки. Оказалось – пару минут.

Очнулась она на старом диване, застеленном клетчатым пледом, под головой – несвежая подушка, пахнущая дешевым шампунем.

«Если б не Димка-маленький, можно было бы помереть», – тоскливо подумала она.

– Ну, напугала ты нас, – улыбнулся Паша, сидевший на краю дивана со стаканом воды. – Как себя чувствуешь?

– Нормально. – Надя села и огляделась.

Комната была из «семидесятых» – советская стенка, потертый ковер на полу, хрусталь в серванте, портрет Сталина на стене, в правом углу – икона…

Совсем рядом – икона и Сталин. И не понять, кому молятся в этом доме. А ей и без разницы.

В комнату вошла краснолицая тетка, окинула ее оценивающим взглядом, словно прикидывая, чего ждать от этой гостьи.

– Слава богу, очухалась… Анна Степановна я. – Тетка тяжело вздохнула, словно поняв, что ничего хорошего от Нади ждать не придется.

– Мама моя, – пояснил Паша.

«Ясное дело, что не жена», – с раздражением подумала Надя и тоже представилась:

– Надежда.

– Знаю, – махнула рукой мамаша. – Живи пока здесь, раз податься некуда. Что ж мы, не люди…

– Мне на работу надо, – подскочил Паша. – А вы тут хозяйничайте!

Он с особым удовольствием произнес это слово – «хозяйничайте».

Паша ушел. Анна Степановна накормила Надю щами, приговаривая «вот бедолага» и не пытаясь выяснить, отчего же она «бедолага».

За щи, за отсутствие праздного любопытства, за крышу над головой, за возможность помыться и постирать вещи Надя была благодарна Анне Степановне. И тошно становилось от этой благодарности так, что выть хотелось. Или выругаться, чтобы чертям тошно стало…

Выстиранный брючный костюм Надя зашила, а вот с босоножками была беда – сломанный каблук болтался на честном слове, и ремешок совсем оторвался. Оценив масштабы бедствия, Паша достал с антресолей удочку.

– Хочешь сказать, что на мою обувь теперь рыба хорошо клевать будет? – усмехнулась Надя.

Но Паша срезал с удочки леску и в два счета закрепил ремешок с помощью шила. Каблук он прибил длинным крепким гвоздем, да так быстро и ловко, будто всю жизнь был заправским сапожником.

– Как же ты теперь рыбачить будешь? – вздохнула Надя. – Всю леску вон ободрал.

– Да ладно… Я уж и забыл, когда удочку в руки брал. На, примерь.

Надя надела босоножку, потопала ногой.

– Спасибо.

– Да вроде даже и не за что… Сам виноват, сам исправил, – широко улыбнулся Паша, показав маленькую щербинку в верхнем ряду белых зубов.

– Да уж… Вот бы все остальное так же…

Надя вдруг представила, как Паша – мастер на все руки – с помощью лески и шила штопает Димкину любовь к ней и чинит испортившиеся отношения с дядей Толей и тетей Зиной.

В прихожей хлопнула входная дверь, в комнату вошла Анна Степановна с полными сумками.

– Давайте я помогу, – кинулась к ней Надя.

Тошнотворная благодарность заставляла ее теперь упреждать каждый шаг Анны Степановны.

– Ну, помоги, помоги… Неси в кухню.

Надя пошла на кухню, но успела услышать разговор между Пашей и его матерью.

– Уважительная, – одобрила та поведение Нади. – А удочку зачем достал? На рыбалку, что ль, собрался?

– Да это я так… – промямлил Паша и, схватив удочку, понес ее к антресолям.

– Глянь-ка! – повысила обороты мать, вырвав у него удочку. – Всю снасть оборвал! Чего шил-то?

– Да вот… У Надежды ремешок на босоножке…

– От дурень! Одно лечишь, другое калечишь! Оно ж денег стоит!!

– Да ладно тебе…

– Все у тебя «ладно»!

Кипя от возмущения, Анна Степановна пошла на кухню.

Под ее строгим взглядом Надя помыла картошку и стала чистить.

– Погоди! Вот сюда очистки давай, сюда стряхивай… – командовала мамаша.

Да хоть за пазуху…

Надя выгребла очистки из раковины, бросила их в ведро и продолжила чистить картошку уже над ведром.

«Уважительная», – вспомнила она мамашины слова про себя.

А куда деваться?

Кров, еда, тепло нужны были не ей, а Димке-маленькому.

Лезгинку прикажут станцевать ради этого – да пожалуйста!

Она поставила на огонь сковородку и начала резать картошку брусочками.

– Паша любит, чтобы кружочками, – скомандовала его мать.

Да хоть звездочками…

Надя стала резать кружочками.

– И чтоб обязательно с лучком!..

Беспокойство росло, росло и росло, пока не превратилось в невыносимую тревогу. Ольга еще раз позвонила Диме, выслушала отчаянную речь о том, что она все не так поняла, что деньги, их пропажа, Надя и ее отсутствие никак не связаны, то есть связаны, но совсем не так, как все думают, то есть как думает Ольга, вернее, Дима думает так, только она ничего не поняла…

– Да погоди ты, – прервала этот бред Ольга. – Я сейчас съезжу в ту коммуналку… Ну да, да, где я сначала жила, а потом Надя…

– Ты гений! – заорал Грозовский так, что ее едва не контузило. – Я с тобой!

– Нет, нет, Дим, ты валерьянки выпей и на месте сиди. Что-то с нервами у тебя не очень.

– Выпью, – пообещал он. – А где ее берут?

– Вообще-то в аптеке, – вздохнула Ольга. – Но ты в агентстве у кого-нибудь попроси, тебе дадут.

– Попрошу, – прошептал Дима. – А что попросить, Оль? Я забыл…

Дверь открыл Толик, сосед, который выпил у Ольги немало крови, когда она жила здесь. Пил он эту кровь ровно до тех пор, пока Ольга не купила топор и не показала всего, чему научилась в тюрьме, – отрубила Толику кусок его старых кальсон и объяснила по фене, кто тут хозяин.

С тех пор Толик ее боготворил.

– Ольга Михайловна! – неподдельно обрадовался он. – Счастье-то какое! Проходите, проходите… Осторожненько тут…

Ольга вошла, привычно пригнувшись, чтобы не задеть висевший на стене велосипед и пирамиду старого хлама в углу.

– Да я на минуточку…

Толик забегал вокруг нее, как верный пес, который увидел хозяина после долгой разлуки.

– Ну что ж вы так, Ольга Михайловна! В кои-то веки, так сказать, посетили… Нет уж… Я сейчас чайку… Радость-то какая!

Толик метнулся к кухне, сшиб все-таки велосипед со стены, но Ольга остановила его:

– Подождите! Вы Надежду помните? Которая после меня здесь жила.

– Наденьку?! – умильно сложил на груди руки Толик. – Как же! Как же! Такая шустрая, веселая такая, культурная! Как же не помнить! Да вы не стойте, проходите. Чайку попьем. У меня и печеньице найдется!.. Проходите… – Он вдруг состроил скорбную мину. – У меня беда, Ольга Михайловна! Такая беда! Сосед…