Разумная жизнь - Мэри Уэсли

Понимая, что за ней наблюдают, Вита переворачивала страницы, прислушиваясь к беседе мужчин.

— Магараджа прекрасно относится к британцам, — рассказывал Алек, — он и сам учился в Итоне и в Оксфорде, хотя нет, в Бейллиоле, в Крайст-Черч… и сохраняет дружбу с англичанами. Его отношение к Конгрессу? Ну, как сказать, сами знаете, как все они — совершенно равнодушно, да и к Европе тоже. Конечно, было и Монте-Карло, и „Ритц“ в Лондоне, и скачки в Аскоте. Да, типичный игрок. Да, разбирается в лошадях. Рестораны, ночные клубы. Очень любит машины. Охотится с герцогами, но дело не в деньгах, он поддерживает отношения с друзьями по школе. В журнале, который читает Вита, статья про одного из них, исследователя. Можно взять на минутку? — Алек наклонился к Вите, взял журнал, полистал. — А, вот она. Эта. Но сейчас я вспоминаю, только не напоминайте ему, он совершил бестактный поступок по отношению к Его Высочеству, так что воздержитесь от этой темы… — И Алек показал журнал Денису.

— Никогда о нем не слышал, — пожал плечами Денис. — А мог бы?

— Нет. Он пишет книги о путешествиях, они известны в определенных кругах. Это не ваш образ жизни, все немного поверхностно, никогда надолго не останавливается на одном месте, чтобы глубоко что-то изучить, и поэтому сомнительна правдивость его сочинений. Ходят слухи, что куда бы он ни приехал… он… ну, какая-нибудь женщина беременеет от него, и он сам едва ли знает, сколько у него разбросано по свету детей. Но, с другой стороны, — Алек засмеялся, — я слыхал, что холодность магараджи по отношению к нему нарушил мальчик, но Бог его знает, что тут правда, и я думаю, что он из тех, кто сам сочиняет легенды и который никогда долго не сидит на одном месте. — Алек вернул журнал Вите.

Переворачивая страницы, Вита держала в подсознании мысль о том, что она вызывает у Алека чувство восхищения; однажды, когда они танцевали, он пробормотал ей на ухо, что обожает даже землю, по которой она ступает. Тогда он довольно крепко выпил. Сейчас, рассматривая фотографию исследователя, Вита подумала, а мог бы быть толк от Алека с Флорой? Если бы он на ней женился, он бы остался рядом.

— А вы купили что-нибудь новенького из ковров? — Она вернула журнал Алеку. — Ничего интересного для меня, но большое спасибо. („Мужчина, если это был тот мужчина, неузнаваем“.)

— Коврики, — глаза Алека зажглись. — Ах да. Я заприметил сразу три, но старый черт просит слишком дорого, он знает, что я их коллекционирую. Кстати, во дворце магараджи вы увидите прекрасные ковры и кучу других сокровищ. У него к тому же повар-француз, так что получите удовольствие.

— О, обожаю французскую кухню, — пропела Вита.

— А тигры? — спросил Денис. — На них собираются? Что-то не слышно.

— О, собираются. Говорили с моим хозяином, но, вы его знаете, он ненавидит убивать. Подозреваю, Его Высочество раздражен, что от него ждут, что он уподобится герцогам. Ну а теперь, дорогие мои, мне надо идти. Большое спасибо за угощение. — Алек встал, наклонился и поцеловал Виту в щеку. — Желаю хорошо провести время.

— Спасибо, Ален, — Вита улыбнулась и помахала рукой.

„А случайно не увлекается ли Алек мальчиками“, — подумал Денис, провожая его к машине.

— Скоро приедет дочь Виты, — сообщил он, — вам надо с ней познакомиться.

— Буду ждать с удовольствием, — кивнул Алек. „Вот еще одна попытка меня женить“, — усмехнулся он, усаживаясь в машину. И сказал: — Не сомневаюсь, что все молодые люди будут роиться, как пчелы.

Вернувшись к жене, Денис сказал:

— Если ты воображаешь видеть Алека зятем, он, я думаю, не участник состязаний, дорогая.

Вита улыбнулась:

— Алек обожает меня, — подчеркнула она. И Алек, в сумерках ехавший на машине обратно в дом правительства, думал, как же ему нравится явная глупость Виты, ее тщеславие, ее страстность и эгоистичность, ее сексуальная привязанность к Денису, ее презрение к мнению других женщин. „Но я просто обожаю ее и восхищаюсь ею, — думал он. — Благодарю Бога за мой обет безбрачия“.

ГЛАВА 38

— Ну повернись ко мне, — попросил Хьюберт.

Флора лежала, слегка одурманенная, не совсем понимая, как они оказались в постели, в этой комнате в задней части отеля, обращенной окнами во двор. Несколькими этажами ниже женщины громко сплетничали, и их голоса долетали сюда, прованский акцент перемежался со взрывами веселья, и звуки, как бы фильтруясь, проникали через решетку, увитую виноградной лозой.

Флора лежала спиной к Хьюберту, как та девушка из мрамора на открытке и как она часто делала, мечтая об объятиях то Феликса, то Космо, то Хьюберта. Разница была лишь в том, что спиной и ягодицами и всем, что ниже, она чувствовала тепло. Пятки ее лежали на голенях Хьюберта, почти на коленях, а затылок упирался ему в подбородок.

— Ну повернись ко мне, — снова попросил он.

За столиком под платанами на Корс-Мирабо они ужинали, смеясь и вспоминая пикник в Динаре, песни, танцы, танго, костер, фейерверк, перемолвились о Коппермолте, что было ближе по времени и не так опасно. Она болтала, как и те женщины во дворе, рассказывала о школе, но ему почему-то не было скучно. Он даже смеялся над тем, как она подсмотрела отчет директрисы, где говорилось про нее: „За всем происходящим она наблюдает отчужденно и редко в чем-то участвует“, „создается впечатление, что для нее учение — проклятье“, „она любит мечтать, а не заниматься делом на уроках шитья“, „травяной хоккей явно предпочитает книге“, и над тем, как другие девочки, так непохожие на девочек из Коппермолта, были одержимы идеей замужества, принадлежности к классу, как большинство посмеивалось над меньшинством, чья манера произносить гласные, выдавала их с головой.

— А о чем ты мечтала, о чем думала? — спросил Хьюберт, наполняя вином бокал.

— Ну, о Пасхе в Динаре, о поездке в Коппермолт, — сказала Флора. Это так и было, ничего другого она не знала из настоящей жизни.

— О-о, — протянул Хьюберт, — настоящая жизнь, да. Но разве путешествие из Тилбури в Марсель не настоящая жизнь?

Она надеялась, сказала Флора, что настоящая жизнь обойдется без морской болезни, без предложений молодых усатых офицеров. А Хьюберт сказал:

— Сколько же длинных слов ты знаешь. Поедим фиников?

Они съели финики. До них — прекрасный сыр понги, а до него — зеленый салат, а еще раньше — салат с мозгами, а до того они хрустели редиской в ожидании мозгов и потягивали белое холодное вино. Лежа рядом с Хьюбертом, Флора с удовольствием вспоминала про всю эту еду.

Когда они наелись, выпили черный горький кофе, он сказал:

— Завтра я накормлю тебя замечательной рыбой с чесночной подливной и, если сезон не кончился, артишоками, и, конечно, попробуем рыбную похлебку и финики, еще вкуснее сегодняшних. — Наблюдая за гуляющими по Корс-Мирабо в темноте — уже стоял октябрь и солнце садилось рано, — Флора сказала, что он, похоже, не равнодушен к еде. Хьюберт ответил:

— Да, очень и очень…

И она вдруг почувствовала себя счастливой, глядя на этих гуляющих под луной, в свете уличных фонарей, в свете, льющемся из баров и кафе, стариков с видавшими виды собачками, любовников, глядя на семейные пары; их голоса модулировали, звучали то громче, то тише.

Хьюберт снова попросил:

— Ну повернись ко мне, — и его дыхание взъерошило ей волосы на затылке.

Он никак не был готов к тому, как она себя поведет с ним. Это просто редкостная удача, что все обернулось так хорошо. Он боялся причинить ей боль. Он слышал, как легко вызвать у девушки отвращение болью, особенно у девственницы, какой, несомненно, была Флора. „Спасибо Господу за Джойс, — подумал Хьюберт. — Если бы ее не было, я бы все делал не так“. Удивительная девушка Джойс, веселая, не эгоистичная, стольному его научившая, видимо, поднабравшись у своего мужа (глядя на Эрнеста, даже в фантастическом сне невозможно себе представить, на что он способен…) и, конечно, у других, потому что муж для Джойс был бы ничто, если бы его некем было разбавить. В темноте, рядом с Флорой, свернувшейся калачиком и сопевшей во сне, Хьюберт подумал, что, может, именно сейчас, в этот момент его друг Космо обучается чему-то новому под руководством Джойс, ну и дай Бог ему удачи, удачи ему.

Но Хьюберт и впрямь не был готов к тому, что произошло. Он был осторожным, пытался не спешить, не быть грубым и вести себя так, чтобы не забыться, но, когда вдруг эта тихая, робкая, маленькая Флора завопила: „О, как здорово!“, — это был сюрприз.

Интересно, обратила ли она внимание, подумал Хьюберт, что три нижних этажа и двор, где болтали женщины, затихли, а потом женский голос прокричал: „Браво!“

Хьюберт трясся от смеха, когда в свете луны, проникавшем сквозь ставни, увидел, что Флора открыла глаза и ее губы шевелятся.

— Что? — спросил он шепотом.