Хроники объявленного Апокалипсиса - Александр Абердин

Правда, огромное число белорусов вели битву за урожай, да, и на их лугах паслось немало скота, но ведь не бульбой одной сыт человек, ему же ещё и где-то надо жить-ночевать. Нет, никакого особого беспокойства по поводу сябров я не испытывал, их не то что кометой, но и термоядрёной бомбой фиг возьмёшь, но всё же организация труда могла быть и получше. Ну, и к тому же как только я узнал о том, что мне предложено выступить на митинге перед братским белорусским народом, то у меня мигом волосы встали дыбом. Немного подумав, я всё же согласился, тем более, что к бункеру, возвышавшемуся над входом в огромное бомбоубежище, в нём от волны спаслось более семи тысяч человек, возле которого совершили посадку вертолёты, стекались толпы народа. Как же, москали прилетели, блин! Все минские бомбоубежища, в отличие от подавляющего большинства московских, находились в идеальном состоянии. Поэтому добрых семьдесят процентов жителей этого города благополучно пережили удар стихии. Минчане просто пристроили к ним мощные капониры, закупорили все вентиляционные дырки и натащили в них как баллонов с кислородом, так и специальных шашек, которые при горении выделяли кислород. В общем никто не задохнулся, а поскольку капониры строились с расчётом обрушения домов, то все спасшиеся смогли их покинуть.

Вместе с тем в Минске, как и в Москве, буквально каждый подземный переход был превращён в герметичный бункер, но их, вдобавок к построенным при входе капонирам, пришлось облицовывать изнутри сантиметровыми стальными плитами и тщательно проваривать каждый шов. Сверху над такими импровизированными убежищами дорога обычно вскрывалась и строители дополнительно усиливали железобетоном перекрытия. В Москве, кстати, они оказались самыми надёжными, а в нашем районе именно в них мы сохранили скотину. Сразу по прилёту, мы начали переговоры, блин, чуть ли не на высшем государственном уровне, ну, а на самом деле генерал Лушкевич просто стал выяснять, какого хрена я припёрся в Минск и что мне от него надо. Как всякий вежливый гость, я не стал выёживаться и принялся тут же говорить о многовековой дружбе русского и белорусского народов, а также о тех исторических корнях, которые нас питают. В общем нёс такую околесицу, что хоть святых вон выноси, а не то они из икон выберутся и, чего доброго, в сердцах навешают кундюлей. Единственное, о чём толковом я рассказал, так это о том, что Москва катастрофу пережила и что до нас добралось много иностранцев. Зато я немного усыпил бдительность генерала и когда секретарь шепнул ему что-то на ухо, тот предложил мне выступить на митинге. Минуты три я тупо соображал, о каком, в душу мать, митинге может идти речь, после чего, сделав несколько глубоких вдохов, негромко сказал:

— Хорошо, Мирон Игнатович, я выступлю на митинге.

— Вот и славно, Сергей Владимирович, — с облегчением сказал генерал и предложил, — ну, тогда пойдём, а после митинга мы продолжим наши переговоры в расширенном составе.

Мы вышли из большого кабинета, обстановка в котором сохранилась ещё со времён Машерова, и направились по длинному железобетонному коридору, разделённому на отсеки герметичными бронелюками, к выходу. Перед импровизированной трибуной, представляющей из себя прицеп от "Камаза", но со стоящими возле борта микрофонами, уже легче, не придётся драть глотку, собралось, ей-ей, не менее двадцати тысяч человек мужчин и женщин. Вместе с генералом мы поднялись на прицеп и он выступил первым, представив меня, как временного военного коменданта России. Перед минчанами я предстал в полевой форме с майорскими погонами, с чёрной, пластмассовой кобурой-прикладом со "Стечкиным" на поясе с одной стороны, офицерским планшетом с другой, в голубом берете, да, ещё и с орденскими планками на груди. Генерал выступал минут пятнадцать и пересказал жителям Минска всё то, о чём рассказал ему я, за исключением подавления тверского мятежа. О нём он ещё не знал. После этого он передал слово мне. Я подошел к микрофонам, упёр руки, сжатые в кулаки, в бока и пристальным, немигающим взглядом обвёл людей, прежде чем громко рявкнуть:

— Какого **я вы здесь собрались? Вы что, конченые придурки? Вы, бля, о чём думаете? Идиоты, у вас больше половины города лежит в руинах, а вы шляетесь по митингам и слушаете всяких пи**доболов! То, что вы пережили такую страшную катастрофу и вам не пришлось, как нам, хоронить чуть ли не каждого второго, это ещё не повод для радости. Это просто прекрасно, что ваши колхозники тоже её пережили с минимальными потерями, а большая часть посевов уцелела не смотря на то, что по ним прокатилась полуторакилометровая волна. Впереди вас ждёт зима, а у вас в Белоруссии, как и у нас в России, зимы суровые и морозы случаются под тридцать градусов. Что вы тогда запоёте, когда они ударят? Думаете, что согреетесь в подземных убежищах? Да, вы в них задохнётесь, как крысы! Не хрена на меня глазеть, я вам не звезда экрана. Быстро разделились на две части и дружно взялись за работу. Половина народа бегом бросилась восстанавливать сохранившиеся дома, а вторая взялась за кирки, лопаты и принялась раскапывать завалы, искать в них каждый уцелевший лоскуток, каждый гвоздь, осколок стекла и щепку. Все ваши и наши заводы лежат в руинах и мы не скоро увидим их продукцию, а потому сейчас самая главная профессия, это поисковик-сталкер, охотник за уцелевшими в катастрофе, но вбитыми волной в грязь, вещами, без которых человеку не выжить. Вы должны найти всё вплоть до последнего лифчика и катушки ниток, чтобы не превратиться в голых обезьян. Или вы думаете, раз бульба на полях вырастет, так значит уже всё, вы не помрёте? А вот *** вам всем в грызло, вымерзнете зимой, как фашисты в чистом поле. Поэтому вот вам мой приказ, инженеры и техники, быстро разбили стадо на рабочие отряды, нашли инструмент, механизмы и за работу! Бегом, марш с этой площади!

Я умолк, в мегафонах затихли последние отзвуки моей речи, обильно насыщенной матом и эмоциями, и над площадью установилась мёртвая тишина. Какой-то мужик лет шестидесяти, стоящий буквально в пяти шагах от меня, кашлянул и спросил:

— Э-э-э, майор, а ты не мог бы быть с народом поделикатнее?

— Что? — Взревел я — Поделикатнее? — Хватаясь рукой за кобуру, я заорал благим матом — Да, я сейчас каждую гниду, которая уклоняется от работы, собственноручно расстреливать стану за саботаж, вредительство и предательство своего народа! Всем работать, восстанавливать Минск и другие белорусские города. Быстро выполнять приказ! Время, пошел! За его выполнение с вас не я спрошу и не генерал Лушкевич, а зима!

Мне так и не пришлось доставать из кобуры "Стечкина", чтобы шмальнуть пару раз в воздух. Народ и без того понял, что имеет дело с конченым психом, рядом с которым Малюта Скуратов и Лаврентий Павлович мальчишки, а потому, приговаривая на ходу: — "А чо, мужик ведь правду говорит, помёрзнем зимой или действительно задохнёмся в убежищах. Пора толоку собирать и восстанавливать порушенное, а не демократией маяться." Через каких-то пять минут на площади не было ни души и генерал Лушкевич, покрутив головой, сказал: