Призрак Мими - Тим Паркс

– Per favore, Colonnello, – перебил Моррис. – Прошу вас, полковник, эта тема слишком болезненна для меня. Я прекрасно помню, что сказал, и не надо больше об этом.

Фендштейг заколебался, но не подал виду, что согласен. Затем продолжил:

– Как бы то ни было, указанное постановление обязывает меня придерживаться полученной версии, пусть она и неправдоподобна, до тех пор, пока не будут найдены необходимые и достаточные доказательства ее ложности. Собственно говоря, чем слабей и абсурдней объяснение, тем лучше для следствия.

Он замолчал, так и не взглянув на Морриса, который пробормотал в наступившей тишине:

– Если б знать, что психиатр будет болтать об этом на каждом углу, ничего бы не стал рассказывать. Я-то полагал, любая беседа с врачами строго конфиденциальна.

Недоверие к его алиби явственно читалось на худом очкастом лице, насупленном над расшитым стоячим воротом полковничьего мундира. Моррис искренне счел такой подход неразумным. Он же предельно точно и достоверно описал то место, где перелез кладбищенскую стену, расположение надгробий и все прочее. Пусть думают, что хотят, но совершенно очевидно, что по крайней мере однажды он там лазил. А с чего бы, спрашивается, его туда повело, как не скорбеть над гробом возлюбленной, раз это можно было сделать в тот единственный вечер?

Похоронить Бобо именно там все еще казалось удачным решением.

– Как вам известно, – продолжал Фендштейг с тщательно отработанной неумолимостью в голосе, которая, однако же, производила на Морриса все меньше впечатления, – сразу после вашего освобождения городская полиция произвела арест двоих иностранцев, обвинив их, – как я считаю, ошибочно, – в убийстве вашего партнера и назначив безотлагательный судебный процесс на основании достаточно сомнительных косвенных доказательств.

Копируя официальный тон собеседника, Моррис заметил:

– Этим людям я всячески старался помочь, а они отплатили за добро тем, что занимались в рабочее время содомизмом. За что мой партнер их и уволил, по-моему, совершенно справедливо. И тем самым дал веский повод разделаться с беднягой. На миг он позабыл, высказывал ли уже это Фендштейгу (или то был Марангони?), или же говорил нечто другое, возможно, даже противоречащее нынешней версии. Он – вызывающе глянул на полковника, вновь погруженного в созерцание пальцев.

– Учитывая их нравы, не буду изумлен, окажись они преступниками, – нервно произнес Моррис.

Затянувшееся молчание карабинера приобрело зловещий оттенок.

– Люди такого пошиба, – продолжал Моррис, – способны продать вам из-под полы видеокамеру, которая на поверку оказывается кирпичом или деревяшкой. Представляете? Пришли вы домой, открываете коробку, а оттуда валится кирпич и разбивает дорогой пол. Так они предают доверие тех, кто старался облегчить им жизнь.

Неплохо слегка окрасить нервозность праведным гневом. Мгновение Моррис наслаждался, воображая себя хамелеоном, то и дело ускользающим от ослабшей хватки озадаченного противника.

– Это называется кусать кормящую руку, – заключил он тоном непререкаемой правоты.

Полковник наконец взглянул на него. Он взвешивал ответ.

– Что касается характера убогих, синьор Дакфорс, тут смысла нет гадать. Вполне допускаю, что ваше мнение о них соответствует истине. Тем не менее имеется еще один любопытный факт. И меня гораздо больше интересует именно он. Стоило полиции арестовать этих двоих, как мы, точнее, семья Тревизанов, получила пренеприятнейшее письмо, которое вам только что показывала синьора Позенато. Послание, я бы сказал, совпадает по стилю и содержанию с первым из писем о выкупе, полученных Тревизанами около двух лет назад, когда похитили их младшую дочь Массимину. Как вы это можете объяснить, синьор Дакфорс?

Синьор объяснить никак не мог – хотя очень бы хотел, – а потому просто молча смотрел на карабинера. Через щель в ширме он заметил темнолицего гнома, катящего тележку через палату, и окликнул:

– Привет, Дионизио, как жизнь?

– Чао, – отозвался тот, – круглый порядок!

– Увидимся позже, – сказал Моррис и добавил, будто это пришло в голову только что: – Я тут вспомнил, один мой знакомый содержит отель в Шеперд-Буше, может, тебе стоит обратиться к нему?

– Ух ты, здорово! Benissimo!

Будь только зубы поприличней, улыбку Дионизио, просунувшего голову за ширму, можно было бы назвать ослепительной. Карабинер, наоборот, нахмурился, но его суровость скорее походила на ребячью гримасу задетого самолюбия.

– Прошу прощения, полковник, приходится цацкаться с больничным персоналом, если желаешь получать приличный уход.

Однако на Фендштейга это впечатления не произвело. Он, как ни в чем ни бывало, продолжал:

– Теперь, синьор Дакфорс, буду признателен, если вы сумеете объяснить, почему письмо пришло спустя три дня после ареста эмигрантов – не раньше и не позже. Впрочем, позже, насколько я понимаю, оно прийти просто не могло: отправитель воспользовался самым быстрым видом доставки, экспресс-почтой.

Моррис счел уместным возмутиться.

– Полковник, уж если вы не разобрались, то что говорить обо мне. К тому же я почти целую неделю провел в больнице.

– О, я-то как раз вполне способен найти объяснение, – к Фендштейгу вернулось самообладание. – Я просто надеялся, что вы сэкономите мне время и усилия.

– Что ж, очень жаль, но придется вас разочаровать. – Теперь уже Моррис должен был во что бы то стало казаться невозмутимым. Ставкой была его жизнь. Что же имел в виду полковник, сказав, что может все объяснить?

Фендштейг, выдержав паузу, вновь заговорил со зловещими нотками в монотонном голосе – так могли бы «оказывать психологическое давление» электробритва или пылесос, случись им каким-то чудом ожить и обрести дар речи.

– Я это объясняю вот как, синьор Дакфорс. Ознакомившись с последним письмом, мы пришли к закономерному выводу: в похищениях синьорины Тревизан и синьора Позенато, несомненно, тем или иным образом замешано одно лицо.

Вот оно! Моррис судорожно вздохнул. Игра закончена. Наконец-то они заметили очевидное. Он уже как будто даже ощутил знакомый запах дешевой дезинфекции и потных тел с легкой примесью мочи. Со странным безразличием Моррис подумал, нельзя ли будет попроситься к прежнему сокамернику, к которому он даже успел в какой-то степени привязаться. В конце концов, убийца-шизофреник куда интереснее для долговременных научных исследований, чем заурядный растратчик или громила.

– Однако, узнав, что двух невиновных могут осудить за убийство, этот… – Фендштейг задумчиво нахмурил непробиваемый тирольский лоб, – этот чрезвычайно интересный маньяк, синьор Дакфорс, как следует из странного тона его писем, вдруг начинает испытывать угрызения совести и решает использовать свои навыки, чтобы убедить полицию в ошибке и дать понять, что здесь не убийство, а похищение. Да, воистину по воле Провидения полиция арестовала тех арабов. Это позволило нам выйти на след настоящего преступника.

Моррис опять вздохнул, уже по-другому. Если за что и следует благодарить Творца, так за то, что Он не дал ищейкам еще самую капельку, самую чуточку сообразительности. Моррис постарался изобразить непонимающий вид.

– Позвольте, полковник, но мне кажется, крайне маловероятно… хоть у меня нет, конечно, такого опыта в этих делах, как у вас… – Он помедлил, гадая, позволят ли нитки наморщить лоб. – То есть я хочу сказать, очень странно, что личность, способная хладнокровно уничтожить прекрасную девушку и приятного молодого человека, может всерьез заботиться о каких-то цветных гомосексуалах. Даже берусь утверждать: будь я на месте убийцы, меня бы их судьба ничуть не волновала.

Это была почти правда. Почти, но не совсем.

Фендштейг промолчал. Моррис вдруг подумал ни с того ни с сего: а что, если Антонелла их подслушивает? Она, несомненно, будет оскорблена такими расистскими выпадами с его стороны. Хотя какая, в сущности, чушь – все равно, что приговоренному к смерти добиваться права самолично отобрать солдат в расстрельную команду. Так же неожиданно, без всякой задней мысли, чувствуя, что игра подходит к концу, он спросил:

– И кто, по-вашему, этот жуткий убийца?

Впервые с самого начала беседы Фендштейг прямо взглянул ему в глаза. Ощущение не слишком приятное. Водянистые зрачки за блестящими стеклами без оправы напоминали какой-то музейный препарат, который нерадивые лаборанты сгноили в пробирке ради своей науки.

– Я продолжаю надеяться, синьор Дакфорс, – произнес карабинер тоном охотника, наконец-то настигшего жертву, – что именно вы, с вашим довольно-таки нездоровым интересом к кладбищам и гробам молодых девушек, просветите меня на сей счет.

Если и были в жизни Морриса моменты, которыми, независимо от исхода дела, он мог искренне гордиться, то сейчас наступил один из них. Загнанный в хитрую ловушку, прикованный к постели, припертый к стенке, обезображенный и даже не знающий, в отличие от прежних допросов, всех фактов, которые следовало сложить в правдоподобную версию, – Моррис Дакворт, как он потом вспоминал, проявил себя на высоте вопреки всему. В самом деле, без ложной скромности можно сказать – «сногсшибательное представление», хотя Моррис, разумеется, был не так глуп, чтобы приписывать успех одному себе. Потому что несомненно слышал ее голос и чувствовал ее духи. Массимина без запинки диктовала нужные слова, а он, балансируя на краю доски, под которой бушевало море, просто повторял за нею.