Страшный Тегеран - Мортеза Каземи

Прочтя это письмо, раис-эс-назмие растерялся. Он испугался, что, восстановив против себя ага, он потеряет место, и сейчас же приказал выпустить арестованного и написать купцу, что он невиновен и назмие принимает все меры к выяснению истинного виновника кражи коврика.

— Вот и вы, — прибавил доктор, — можете таким образом возвратить ему свободу.

Ферох в ответ только засмеялся.

— По-вашему, значит, и я, как нянька, могу пойти и сесть в бест к одному из подобных людей? Чего я там не видел? Посмотреть, разве, на сидящих в бесте волков в овечьей шкуре?

Доктор сказал:

— Вам нет надобности лично туда ходить. Вы можете уладить все с письмоводителем ага.

Ферох согласился. Кликнув Баба-Гейдара, он послал его в дом хезрет-э-ага... попросить письмоводителя зайти к нему по делу; если можно, еще сегодня до вечера.

Баба-Гейдар ушел. Доктор также пошел к своим больным.

Через некоторое время Баба-Гейдар сообщил, что письмоводитель сочтет своим долгом явиться и будет здесь под вечер.

Около двух часов до захода солнца этот ага, являвшийся письмоводителем большого ага и называвшийся Ага-Шейх-Мохаммед-Керимом, действительно, изволил пожаловать.

Из уважения к нему Ферох вынужден был сидеть на полу. Гостя он посадил в «красном» углу комнаты. Прошло несколько минут: ага курил кальян, потом выпил два стакана чаю, наконец выпил шербета. Ферох объяснил, почему он был вынужден побеспокоить шейха, рассказав, как его молодой, хороший, честный слуга — и один из верных слуг хезрет-э-ага (Ферох был вынужден это ввернуть) — попал в лапы этих нечестивцев и как его мучат вот уже три месяца.

— Окажите милость, заставьте хезрет-э-ага написать «тоусиэ» в полицию, может быть, его отпустят.

Выпрямив грудь и многозначительно покашляв, шейх сказал:

— Хезрет-э-али, изволите, конечно, знать, что писать; подобное тоусиэ превышает возможности вашего ничтожного, поистине недостойного, бедного слуги. Тут уже сами хезрет-э-ага должны соизволить великодушно начертать нечто своим вдохновенным пером и отослать оное в управление назмие. Что же касается вашего смиренного слуги, то я могу, конечно, взять на себя предварительные переговоры с хезрет-э-ага, доложить им все дело и получить от них обещание написать. А больше, что же я могу?

— Прошу вас, ага-шейх, — сказал Ферох, — сделайте это сегодня же вечером, а завтра утром дайте мне знать.

Посидев еще несколько минут и выпив еще два стакана чая, шейх поднялся и, осыпая Фероха дождем арабских изречений, долженствовавших его обнадежить, пошел из комнаты. Прощаясь, он снова повторил кучу благословений и всяких «да умножится» и, наконец, ушел, окончательно обнадежив Фероха обещанием прийти на другой день.

Ферох остался один. Он то рисовал себе обручение Мэин, которое должно было состояться сегодня, то переносился мыслью к Джаваду.

«Надо думать только о нем. Когда я устрою его освобождение и буду спокоен за него, я со всей силой возьмусь за Мэин. Пусть вышла замуж, я все равно добьюсь ее!»

Поужинав, Ферох лег. Но спать он не мог. Теперь он думал о шейхе, о хезрет-э-ага.

«Какой-то ответ я получу? Согласится ли ага? И хватит ли у него смелости написать тоусиэ? Может быть, в последний момент рука дрогнет и он откажется?»

Наконец он забылся.

Проснувшись утром, он долго лежал в постели, предаваясь своим думам, а встав, долго читал какую-то книгу, чтобы убить время.

Около десяти часов застучали в калитку, и Баба-Гейдар пошел отворять.

Во двор, постукивая посохом, вошел Ага-Шейх-Мохаммед-Керим. Он направился прямо в комнату, где сидел вчера, и со словами «баалла» переступил через порог.

Ага-Шейх-Мохаммед-Керим был высокий, вытянувшийся, тощий человек, со смуглым лицом и жиденькой бородкой. Он ходил без чулок.

Ферох отложил книгу. А ага-шейх сейчас же приступил к вопросам о здоровье, расспрашивая Фероха об отце и обо всех, его родных по обеим линиям, чуть не во всех поколениях, как будто желая перебрать весь его род и племя.

Наконец, дождавшись передышки, Ферох спросил:

— Ну, ага, как же дела? Какой результат? Напишет хезрет-э-ага тоусиэ или нет?

Ага-Шейх-Мохаммед-Керим опять покашлял немного и тягуче заговорил:

— Что касается человеколюбия и благожелательности хезрет-э-ага, то это, конечно, всем известно и ясно, как солнце. Разве ага может оставаться равнодушным, когда какой-нибудь несчастный попадает в назмие или умирает с голоду? Очень, очень хочется хезрет-э-ага сделать это дело, тем более, что, говорят, с вашим батюшкой они раньше были знакомы и почитают вас вроде как бы за сына.

«Он, — говорит, — для меня все равно что родной сын».

Ферох обрадовался. В душе он успел уже сто раз благословить хезрет-э-ага, но Ага-Шейх-Мохаммед-Керим продолжал:

— Но, вы знаете, по причине многосемейности, — пять жен и четырнадцать человек детей, — у ага слишком много расходов. Доходов от имений и лавок не хватает даже на дневное пропитание. Ага приходится делать долги. В особенности сейчас, когда один из сыновей женится, а вскорости и другого собирается женить. Конечно, ага стоит только взять перо и бумагу и сейчас же для сыновей ага все сделается, несмотря на то, что они никакого образования не имеют; стоит только ему захотеть, они самые лучшие места в государстве получат. Один, например, является начальником отделения переводчиков областного банка в Азербайджане, другой — начальником управления... в Кермане. Ферох не понимал, что хочет сказать ага-шейх. Он уже открыл рот, чтобы спросить, что тот имеет в виду, как Шейх-Мохаммед-Керим сказал:

— Дело в том, что хезрет-э-ага хотят, чтобы вы, так как вы являетесь как бы их сыном, взяли на себя расходы по свадьбе их сына.

Ферох так и подпрыгнул.

— Расходы по свадьбе!

Но, тотчас же успокоив себя, спросил:

— Расходы по свадьбе сына ага... это сколько?

Ага-шейх ответил:

— Ну, не так уж много. Во-первых, конечно, на покупку кольца с алмазом. Положим, сто туманов. Затем на поднесение шали «термэ» хорошего сорта, чтобы соответственно достоинству ага, скажем, восемьдесят туманов. Ну, зеркало можно купить за сорок-пятьдесят туманов. Кроме этого, придется израсходовать на сласти и фрукты — это двести пятьдесят туманов. Всего, значит, сто да восемьдесят — сто восемьдесят, — да пятьдесят, — двести тридцать, — да двести пятьдесят, — четыреста восемьдесят туманов. Да мне, молитвеннику вашему, за хождение — тоже, конечно, не забудется.

Ферох сказал:

— Вы извините меня, я немного к этим делам не привык, так вы скажите без стеснения, сколько именно вам требуется.

— Ну, это пустяки! Пожалуйте в размере платы за хну и ренг, вот и будем сыты и обуты, и благодарны вашей милости с детьми и с малыми младенцами и с их родительницей.

Ферох подумал:

«Плата за хну и ренг — семьсот динаров, а самое большее — один кран. Но почему же это ага-шейх говорит «сыты и обуты».

И опять сказал:

— Я уже вам докладывал, что я к этому обхождению не привык, прошу вас, скажите прямо.

Ага-шейх бы удивлен до последней степени. Что такое? Куда он ни ходил и сколько таких дел ни обделывал, везде сразу понимали, сколько ему следует, и выдавали.

Известно ведь, что «плата за хну и ренг» значила от пятидесяти до ста туманов, а на покупку чая он брал всегда от двух кран до двух туманов.

Однако, видя, что партнер его новичок и совершенно неопытен, шейх собрался с силами и, слегка расчесав пальцами бородку, передвинул с боку на бок чалму и, поиграв крупными зернами четок, или, как он выражался, вознеся молитву (он в это время устремлял взор на небо), — сказал:

— Молитвеннику вашему, как я уже докладывал, полагается в размере платы за хну и ренг.

Ферох нервничал и хотел начать ругаться, но ага-шейх добавил:

— То есть, по установлению, приблизительно сто туманов.

Ферох снова подпрыгнул.

— Шестьсот туманов! Для спасения Джавада надо дать шестьсот туманов! Ага, суммы, которую вы с хезрет-э-ага хотите, у меня нет. Откуда я возьму? Это превышает все мои возможности. Нет, я не могу заключить этой сделки.

Шейх сейчас же его остановил.

— Не годится, ага, такие богоугодные дела сделкой называть, а если уж вам угодно это название употребить, так назовите, по крайней мере, сделкой во священном шариате. Тут ведь имеется в виду единственно благая цель, а то ведь хезрет-э-ага деньгами-то не так уж интересуются. Они больше стараются о будущей жизни, хотят себе место в раю уготовить.

— Ну, до этого мне дела нет, — ответил Ферох, — но я таких денег дать не могу. Во-первых, у меня нет, а, во-вторых, если бы я их имел, я просто бы внес за него выкуп.

Тогда Шейх-Мохаммед-Керим снова поиграл своей бородкой, поглядел на пояс, потом полюбовался выкрашенными хной ногтями и, наконец, сказал:

— Ну, ладно. Вот что молодой человек. Мне тебя, правда, очень жалко. Ладно, посмотрим, сколько ты хочешь дать, говори.