Козел отпущения - Рене Жирар

Петр хочет одного — погреться вместе с другими, и поскольку он лишился Mitseina из-за крушения своей вселенной, он не может, греясь, не мечтать смутно о бытии, которое блещет там, в этом огне, и именно на это бытие безмолвно указывают все направленные в огонь взоры, все протянутые к огню руки.

Огонь в ночи — это нечто намного большее, чем источник тепла и света. Как только он загорается, мы располагаемся вокруг него; существа и вещи выстраиваются в новой конфигурации. Мгновением раньше было простое скопище людей, толпа, где каждый был сам по себе, — и вдруг намечается община. Руки и лица обращаются к пламени и в ответ освещаются им; это словно благосклонный ответ некоего бога на обращенную к нему молитву. Люди, поскольку все они глядят в огонь, уже не могут не видеть и друг друга; они могут обмениваться взглядами и словами; устанавливается общность и общение.

Из-за этого огня смутно возникают новые возможности Mitseina. «Бытие-с» заново намечается для Петра, но уже в ином месте и с иными участниками.

Марк, Лука и Иоанн снова упоминают огонь в тот момент, когда (у Марка и у Луки) служанка вмешивается в первый раз. Можно сказать, что ее вмешательство вызвано не присутствием Петра во дворе, а его присутствием у огня: «…пришла одна из служанок первосвященника и, увидев Петра греющегося и всмотревшись в него, сказала: и ты был с Иисусом Назарянином» (Мк 14, 66).

Петр, видимо, протолкался поближе к огню и оказался на ярком свету, то есть у всех на виду. Петр, как обычно, пошел слишком быстро и зашел слишком далеко. Огонь позволяет служанке его узнать в темноте, но главная роль огня не в этом. Служанка, наверно, сама не до конца понимает, что ее скандализует в поведении Петра, что именно заставляет ее так дерзко к нему обратиться, но у Марка огонь тут безусловно играет какую-то роль. Товарищ Назарянина ведет себя так, словно он у себя дома, словно ему есть место около этого огня. В отсутствие огня служанка не испытала бы — или испытала бы не в такой степени — такое возмущение против Петра. Огонь — это не просто украшение, это что-то намного более важное. «Бытие-с», став всеобщим, утратило бы свою ценность, поэтому оно основано на исключении. Служанка говорит только о «бытии-с-Иисусом», но есть и второе «бытие-с» — бытие вокруг огня; именно оно на самом деле интересует служанку, потому что это ее собственное «бытие-с»; его неприкосновенность она и решает защитить — и отказывает Петру в праве греться у этого огня.

Иоанн делает служанку «придверницей», охранительницей входа. Это она разрешает Петру войти во двор по рекомендации другого ученика. То есть служанка играет роль стражницы. Идея эта сама по себе превосходная, но она заставляет евангелиста утверждать, что Петр был узнан сразу, еще не приблизившись к огню. То есть служанка узнает постороннего не при свете огня, и значит ее возмущение, в отличие от версии Марка и Луки, вызвано не интимностью и ритуальностью сцены. С другой стороны, у Иоанна в третий раз окликает Петра не общий голос всех слуг, а один человек — родственник того, которому Петр отсек ухо в тщетной попытке защитить Иисуса насилием в момент его ареста. Версия Иоанна подкрепляет ту — традиционную — интерпретацию, которая усматривает в отречении Петра единственный мотив — страх. Не исключая страх как один из мотивов, решающее значение ему придавать все же не следует, и все четыре версии в совокупности, если внимательно их прочесть, противятся такому толкованию — и даже версия Иоанна, которая вначале будто бы его подтверждает. Если бы Петр действительно боялся за свою жизнь, как полагает большинство комментаторов, он бы никогда не входил в этот двор, тем более если бы его узнали прямо при входе. Он бы сразу же почувствовал угрозу; он бы убежал не раздумывая.

После оклика служанки круг у огня, конечно же, теряет свой братский характер. Петр хотел бы ускользнуть незаметно, но за ним теснится толпа. Он держится слишком близко к центру, и служанка легко проследит за ним взглядом, пока он будет идти к воротам. Он снова медлит, он ждет продолжения событий. Это не поведение человека, который охвачен страхом. Петр отходит от света и тепла, потому что смутно догадывается, чем рассержена служанка, но все-таки не уходит. Именно поэтому она может повторить обвинение. Она хочет не запугать Петра, но его смутить, чтобы заставить его убраться прочь.

Увидев, что Петр не уходит, служанка упорствует и во второй раз произносит свое обвинение, заявляя, что Петр принадлежал группе учеников: «Этот из них!» В первый раз она обращалась прямо к Петру, но истинными адресатами были люди из ее же группы — те, кто грелся у огня, члены сообщества, которому грозит вторжение извне. Это их она хотела мобилизовать против пришельца. На этот раз она прямо к ним и обращается и добивается искомого результата; вся группа целиком, хором, повторяет, обращаясь к Петру: «Ты из них!» Твое «бытие-с» не здесь, оно с Назарянином. В воспоследовавшем разговоре именно Петр первым повышает тон; именно он «начал клясться и божиться» — но если бы он боялся за свою жизнь или даже за свою свободу, он говорил бы с меньшей силой.

Превосходство версии Марка — в том, что он два раза подряд дает слово все той же служанке, а не передает слово другим персонажам. Его служанка нарисована более ярко. Она берет на себя инициативу, она возбуждает всю группу. Сегодня мы бы сказали, что у нее есть лидерские качества. Но, как и всегда, не следует впадать в психологизм: Марка интересует не личность служанки, а то, как она включает групповую динамику, то, как она пускает в ход коллективный миметизм.

Уже при первом своем вмешательстве она, как я сказал, пытается разбудить группу, осоловевшую, наверно, от позднего часа, от тепла костра. Она хочет, чтобы ее примеру последовали остальные, а когда этого не происходит, она первая следует собственному примеру. Ее урок не усвоен, поэтому она дает второй, состоящий в повторении первого. Лидеры знают, что со сторонниками нужно обращаться как с детьми; нужно постоянно поощрять имитацию. Второй пример подкрепляет действие первого и на этот раз результат достигнут, все присутствующие подхватывают в унисон: «Точно ты из них; и к тому же ты Галилеянин» (Мк 14, 70*).

Миметизм характерен не только для рассказа у Марка; сцена отречения целиком миметична во всех четырех Евангелиях, но у Марка миметические пружины с самого начала выявлены лучше — в роли огня и в роли служанки. Марк единственный из всех евангелистов заставляет служанку выступить дважды, чтобы завести миметическую машину. Она предъявляет себя как образец, и, чтобы сделать этот образец более эффективным, она первая его имитирует, она подчеркивает свою роль как образца, она миметически уточняет, чего она ждет от своих товарищей.

Ученики повторяют то, что им говорит учительница. Слова служанки повторены, но с одним дополнением, которое превосходно показывает, о чем идет речь в сцене отречения: «и к тому же ты Галилеянин». Сначала освещенный огнем, узнанный по лицу, теперь Петр узнан и по языку. Матфей расставляет точки над «i» (как он это часто делает), заставляя гонителей Петра сказать: «речь твоя обличает тебя» (Мф 26, 73). Все те, кто со спокойной совестью греется у огня, — жители Иерусалима. Они все отсюда. Петр говорил всего дважды, и оба раза лишь по нескольку слов, но этого достаточно его собеседникам, чтобы безошибочно распознать в нем человека «не отсюда», всегда немного презираемого провинциала, галилеянина. Тот, у кого есть акцент, любой акцент, — всегда тот, кто не отсюда. Язык — самый надежный показатель «бытия-с». Именно поэтому Хайдеггер и близкие ему школы придают такую важность лингвистическому измерению бытия. Специфичность национального языка или даже диалекта фундаментальна. Нам все время повторяют, что самое существенное в тексте или даже в языке, все то, что делает его ценным, — непереводимо. И значит Евангелия не могут считаться существенными, раз они написаны на выродившемся греческом языке, космополитском и лишенном литературного престижа. И главное: они превосходно переводимы, и, читая их, мы быстро забываем, на каком языке мы их читаем, лишь бы мы его знали, — в греческом оригинале, в латинском переводе Иеронима, на французском, на немецком, на итальянском, на испанском и так далее. Если мы знакомы с Евангелиями, то их перевод на незнакомый нам язык — лучший способ проникнуть с наименьшими затратами в сердце этого языка. Евангелия суть всё для всех; у них нет акцента, так как у них есть все акценты. Петр — взрослый человек, и его способ говорить раз и навсегда установлен. Он не может в нем ничего изменить. Он не может точно имитировать столичный акцент. Обладать желанным «бытием-с» — значит не только всегда говорить то же самое, что говорят все, но и говорить это тем же самым способом. Малейший оттенок интонации может вас выдать. Язык — это или служанка-предательница, или служанка слишком верная, которая непрестанно оглашает подлинную идентичность всякого, кто пытается эту идентичность скрыть.