Нежность к ревущему зверю - А Бахвалов

Лето не заладилось. Холод, дожди, туманы... Непогода сбивала ритм работы, полеты то и дело откладывались, летный состав днями просиживал в комнате отдыха, безнадежно поглядывая на небо, на стоянку самолетов, укрытых набухшими от дождей потемневшими чехлами.

Каждый убивал время как мог. Для Кости Карауша приспел редкий случай позубоскалить над "отцами-командирами".

В пику Караушу штурман Козлевич принимается за историю о радисте, который выскочил из самолета, потому что не переключил тумблер с радио на СПУ и решил, раз ему никто не отвечает, значит, в самолете никого нет.

В такие минуты Козлевич не очень заикается, речь его становится почти гладкой, но не настолько, чтобы рассказанные им анекдоты производили должное впечатление.

- Смеху-то, смеху... Полны штаны, - не сдается Костя.

- Ты лучше скажи, как мы с тобой на охоту ходили. Не забыл?

- Ну! Собрались мы с Козлевичем на гусей. Едем. "Я, говорит, как бью? Бац - и готово, гола утка". - "Что за гола утка?" - "А после моего выстрела щипать не надо". Это он мне, не кому-нибудь... Приехали на разлив. Первые два дня молчал, а когда я взял пару гусей, говорит: "Давай, Костя, в одно ружье?" - "Как в одно?" - "Что набьем - пополам?" - "Интересное кино, говорю, у меня пара гусей, а у тебя гола утка!" Обиделся. Ладно... Сели ужинать - темно, а палатку еще не ставили, костра нет. "Беги, говорю, поищи кизяков, а я палатку растяну". - "Тебе надо - беги, а я себе и так сготовлю". - "Ну, думаю, хрен с тобой, куркуль..." Сижу, грызу сухари. А он чего-то нашел, запалил костер и так небрежно - швырь туда банку с болгарскими голубцами... "Ну, думаю, гола утка, чтоб я с тобой еще поехал!.." А он сидит боком к огню и чего-то из пальца тянет, занозу, что ли. А она не тянется. Тянул, тянул, и - рраз!! Ни костра, ни Козлевича, ни голубцов - банка взорвалась!..

Вместе со всеми от души хохочет и Козлевич, круглое щекастое лицо его округляется еще больше.

Карауш действует на всех как катализатор. Наперебой начинают вспоминать, кто, где, с кем летал, когда блудил по вине штурманов, какие у кого были командиры, инструкторы, курсанты. По тому, с какой горячностью ведутся рассказы, с каким интересом выслушиваются, нетрудно догадаться, что у каждого с этими историями связаны молодость, годы, вся жизнь. Брошен бильярд, оставлены шахматы и домино, все сходятся в тесную толпу, один перебивает другого, и кто тут разберет, где правда, где вымысел?..

Течение беседы каким-то замысловатым путем начинает касаться вначале бывшего, а затем теперешнего начальства. И уж тут, как нигде в другом месте, высказываются верные характеристики, тонкие суждения, точно подмеченные побудительные причины поведения руководящей публики. Торжествует правда ради смеха.

Лютрова вызвал приехавший на базу ДС, так в КБ звали одного из заместителей Главного - Данила Сильверстовича Немцова.

Немцов был в кабинете Добротворского. Савелий Петрович учтиво примостился рядом и внимательно слушал. Когда Лютров показался в дверях, Немцов приглашающим жестом указал на свободный ряд стульев у накрытого зеленым сукном стола.

В отличие от других заместителей Главного, которые занимались или проблемами прочности конструкций, или автоматикой, или различными самолетными системами, Немцов был "чистым самолетчиком", его подопечные занимались аэродинамикой самолетов, определяли обводы, внешний вид машин. Однако должность обязывала заниматься целиком теми машинами, на которые каждый из заместителей назначался ведущим конструктором. Для Немцова такой машиной была "С-44".

Высокий, очень худой, он носил бороду а-ля Курчатов, казавшуюся приклеенной плохим гримером, Немцов долго разговаривал с генералом вполголоса, а потому Лютров решил, что ждут кого-то еще, прежде чем объяснить ему причину вызова. Это подтверждалось и сидящими в позе ожидающих двумя ведущими инженерами.

У того, что помоложе, в хорошо отутюженном костюме бутылочного цвета, было нарочито серьезное выражение лица, обращенного в сторону Немцова. Дешевое старание быть замеченным в этом своем виде было прямо пропорционально его профессиональной бездарности, чего не угадаешь по внешней респектабельности.

Вторым был Иосаф Углин. Рядом с коллегой смахивал он на поистрепавшегося отца большого семейства. Лицо выглядело мятым и каким-то пришибленным, будто он раз и навсегда осознал, что непригоден ни для чего на свете. Чего стоила одна манера курить в присутствии начальства - он держал сигарету в кулаке и после каждой затяжки прятал ее под стол. А бесцветные волокнистые глаза за сползающими очками?.. Казалось, здесь было все, чтобы безошибочно вынести самое нелестное мнение о человеке по внешним приметам. И только летчики знали настоящую цену этому неказистому, близорукому человеку. Занимаясь "семеркой", он с легкостью фокусника держал в памяти данные о едва ли не всех полетах: когда, сколько и в каком из восемнадцати баков было залито топливо, какая при этом была центровка, какое полетное задание, что показали самописцы, сколько времени длился полет, какая в тот день была погода... Его профессиональная добросовестность выглядела юродством для тех, кто помнил свои обязанности "от" и "до". В стужу, в дождь, в жару он был у самолета столько, сколько сам считал необходимым. Если на стоянку вызывались специалисты, Углин пребывал там до конца работ, как бы долго они ни длились. Все, что мог, он делал своими руками, и потому его спецодежда была самой истрепанной, замызганной и никак не свидетельствовала о его принадлежности к инженерной элите аэродрома. Знаток дела, он до подробностей изучил новейшую историю самолетостроения, от первого полета "за звук" - когда, где, кто летал, тип самолета, марка двигателя, продолжительность пребывания в воздухе и "за звуком" и до того, над чем работают сегодня все мало-мальски известные авиационные фирмы мира. Ему не составляло труда на память перечислить летные характеристики не только отечественных, но и зарубежных самолетов. Для него не было секретов в практике летных испытаний, а взаимодействие новейших самолетных систем запросто укладывалось в его большую голову.

Но это был не Володя Руканов. Углину никогда не выбраться не только в замы Старика, но и в начальники бригады. Предрассудок судить по внешнему о человеке так же живуч и действен, как и все прочие предрассудки. И потому, может быть, встречая Углина на людях, Лютров подчеркнуто уважительно кланялся ему, отличая вниманием от окружающих. И теперь он дождался, когда Углин повернет к нему голову, чтобы сказать:

- Добрый день, Иосаф Иванович.

- Здравствуйте, - испуганным шепотом ответил Углин и покосился на начальство, как если бы при нем нельзя было здороваться.