Война - Аркадий Бабченко

— Да. И этот человек называет меня философом. Ты слишком много думаешь о войне, земеля. Бросай это занятие. Дуракам живется много легче. Думать вообще вредно, а здесь особенно. Свихнешься. Хотя ты — уже, это ты верно подметил.

Он крутанул пальцем у виска, хлопнул Артема по колену и поднялся.

— Ладно, пойду на позицию, — громким словом «позиция» Игорь называл свою ямку с болотной водой, — надо распределить фишку на ночь. Темно–то как, а?

— Вы растяжки поставили? — Ситников очнулся от созерцания болота, повернулся к Игорю.

— Поставили.

— Где?

— Вот, по камышам, — Игорь показал рукой, — здесь сигналки поставили, а вот там, где вода, эргэдэшек навешали. Хрен пройдут.

Черная чеченская ночь непроглядным покрывалом застилала болото. Было тихо. Даже собаки на элеваторе замолчали.

Артем с Вентусом лежали на брониках, спина к спине, согревали друг друга. Холодный дождь не унимался. Сна не получалось. Под бушлат с упрямством пятилетнего ребенка лез и лез холод. Десять минут бредового провала в беспамятство сменялись прыганьем и размахиванием руками.

Они очень устали. И хотя сейчас вряд ли было больше двенадцати, эта ночь уже их доконала. Многочасовое лежание в промозглом болоте без еды, без воды, без тепла, без определенности выжало из них последние силы. Ничего уже не хотелось, точнее, им уже было все равно — сидеть, лежать, шевелиться. Один черт все было мокрое, холодное, паскудное, липло к телу и гнало в печенки волны холода.

Из–за туч внезапно, без предупреждения, всем своим полным телом вышла луна. Сразу стало светло.

Они переползли в тень куста, спугнув стайку дремавших на ветках воробьев.

Яркий лунный свет залил долину. Вода отсвечивала резким серебром. Все предметы приобрели четкие очертания. «Странная природа какая, — подумал Артем, — только что чернота была, хоть глаза выкалывай, а луна вышла — и пожалуйста, в Алхан — Кале номера домов прочитать можно».

Нет, это точно сон. Болото, река, камыши. Все так отчетливо, как бывает только во сне. А сам Артем — мягкий, расплывчатый, нереальный. Он не должен быть здесь. Он всю жизнь был в другом месте, в другом сне, всю жизнь понятия не имел, что на свете есть такая Чечня. Он даже сейчас не уверен, что она есть, как не уверен в том, что существуют Владивосток, Таиланд и острова Фиджи. У него была совсем другая жизнь, в которой не стреляют, не убивают, где нет необходимости жить в болотах, есть собачатину и сдыхать от холода. И такая жизнь у него должна быть всегда. Потому что к Чечне он не имеет никакого отношения и ему глубоко по барабану эта Чечня. Потому что ее нет. Потому что тут живут совсем другие люди, они говорят на другом языке, по–другому думают и по–другому дышат. И это логично. А он так же логично должен думать и дышать у себя. В природе все логично, все закономерно, все, что ни делается, делается ради какого–то смысла, с какой–то целью. Зачем ему тогда быть здесь? Смысл какой? Ради какого закона? Что изменится у него дома, в его нормальной жизни от того, что он находится здесь?

На берег реки, в полукилометре от них, приглушенно урча во влажном воздухе мотором, выползла БМП. Остановилась. С нее посыпались люди, разбежались по бровке и исчезли, пропали в ночи, как будто их и не было.

— Что за черт! — Артем стряхнул оцепенение, переглянулся с Вентусом, с Ситниковым. — Кто это, товарищ капитан? Может, «чехи»?

— Хрен его знает… Ни черта не видно, бликует. — Ситников убрал бинокль. — Не похоже, вообще–то… Хотя могут быть и «чехи». Дня два назад они у «пятнашки» как раз бэху сперли.

— Как?

— Да как. С граника вмазали, на трактор подцепили и уволокли в горы. Как раз где- то здесь, вот в этих вот холмах.

Бэха мертвым железом стояла на берегу. Гладкий ствол, играющий под луной серебром, поблескивал на фоне черного корпуса. Движения никакого не было. Люди как вымерли, пропали в этом болоте.

Иллюзию разрушил Ситников:

— Нет, это не «чехи». Это «пятнашка». Просто позиции сменили. — Он отвернулся от болота, включил на часах подсветку. — Ладно, второй час уже. Пошли спать.

— Я здесь останусь, товарищ капитан. — Вентус кивнул на бэтээр. — Там у парней место еще есть, к ним полезу.

Ситников кивнул, поднялся и пошел к кустам, туда, где был пехотный бэтээр и куда ушел Игорь. Артем отправился следом.

Машина стояла на малюсенькой, чуть больше ее периметра, опушке среди боярышника. Вокруг суетились пехотинцы, которых оказалось неприятно много. «Блин, откуда их столько? — удивился Артем. — Фишку не выставляли, что ли?.. И здесь поспать не удастся».

Около распахнутого настежь бокового люка, очертившего на земле круг блеклого света, облокотившись на броню, стоял Игорь и матерился на солдат, поднимая очередную смену караула, фишку по–армейски:

— Давай, давай, бегом! Шаволитесь, как сонные мухи. Быстрее, а то «чехи» свет заметят. В следующий раз гранату кину, влет выскочите у меня! Вы чего, у нас спать будете? — сказал он, заметив Артема и Ситникова.

— А где ж еще? Что, по–твоему, пехота немытая в бэтээре нежиться будет, а начштаба и его персональный радист всю ночь на бугорке мерзнуть должны? И так уже яйца звенят, отморозил все на хрен. У вас в бэтээре тепло?

— Нет, мы двигатель не заводим. Его сейчас ночью да по воде — за пять километров слышно будет. И соляры мало. Знаешь анекдот: два комара влетают в спортзал, один другому: «Бр-р, холодно что–то», а тот: «Ерунда, за ночь надышим!»

— Место хоть есть?

— Найдем. У нас фишка сегодня больша–а–я. — Игорь улыбнулся, пропустил вперед Артема и полез в люк. — Решили ночь на трое ломать, с семи до семи по четыре часа получается. Долго, зато выспаться можно. Устали люди. Под башню вон ложись, на ящики.

В машину их набилось человек двенадцать. На десантный диван с одной стороны накидали тряпья, получилась лежанка. Там разместились четверо. Двое легли на подвешенные над диваном санитарные носилки. Ситников согнал с командирского места дремавшего там наводчика и заснул сидя. Рядом с ним захрапел водила. Кто–то лег позади них, в углублении для брезента. Наводчик переполз на свой стульчак за пулемет, примостился, положив голову на коробку КПВТ. Артем пролез мимо него под башню, стукнулся лбом о коробку с лентами, затылком — о пулемет, бушлатом зацепился за боковую турель, втиснулся в пространство между телом спящего пехотного взводного и броней, продавил своим весом местечко и завозился на ящиках с патронами. Ящики были навалены на попа, их острые углы резали тело сквозь бушлат, давили на ребра. Артем поворочался, выбрал себе опору на четыре точки: один угол — под плечо, один — под задницу, один — под колени и один — под ступни, голову положил на живот парня, спавшего в углуб лении для брезента, шапку надвинул на глаза, а ремень автомата намотал на руку.

Было ужасно неудобно. Нутро бэтээра тускло освещалось двумя лампочками, в полумраке, куда ни глянь, везде были навалены спящие тела. «Вот уж действительно, гроб на колесах, — подумал Артем, — братская могила. И придумают же технику. Тут и одному–то не развернуться, не то что двенадцати рылам. Одна «муха» — и всем конец, в такой тесноте никто не вылезет. Мне так точно отсюда не выбраться. Самое поганое место, под башней, прямо в середине».

Артем закрыл глаза, сквозь наступающую дрему подковырнул пехоту:

— Слышь, мужики, у вас фишка не заснет?

— Не заснет.

— А то, случ–чего, одна «муха», и напишут маме, что служба у сына не сложилась.

— Сплюнь, придурок.

Артем поплевал три раза, постучал себя по лбу, зевнул и, пробормотав «Не будить, не кантовать, при пожаре выносить первым», отключился.

Проснулся он минут через двадцать. Отдавленное углом плечо невыносимо резало, согнутые ноги сводило судорогой. Но самым поганым было то, что ужасно болел мочевой пузырь — на холоде организм, сохраняя тепло, выводил лишнюю влагу, и Артему нестерпимо хотелось по–малому. Так было всегда, в Черноречье они даже сверяли по этому делу часы — через каждые пятьдесят минут взвод как один просыпался и шел мочиться.

Артем глянул на пехоту в надежде, что хоть кто–то проснется. Но никто не шевелился, все спали.

«Не вылезти, — с тоской разглядывая груду застилающих дорогу тел, подумал Артем, — придется терпеть. Вот сука, только что отливал же… Видимо, похолодало».

Оставшаяся ночь прошла в бредовом полузабытьи. Он то на пять минут проваливался в темноту без сна, то просыпался. Все время в машине шло движение. Кто–то приходил с фишки, кто–то вылезал, кто–то залезал, кто–то, проснувшись, курил, кто–то подыскивал себе место. Вся эта кутерьма проходила мимо сознания Артема, не задерживаясь в нем. Просыпаясь, он сам тоже ворочался, менял положение, курил. Тело постоянно затекало на острых углах. Было холодно, мокрые вещи не высохли, его трясло. И все время мучительно хотелось по–малому.