Тугова гора - Виктор Московкин

Спускаясь в болото, Бурытай засомневался. Ехавший рядом нукер показал ему на торчащие редкие колышки. Правильными двумя рядами они уходили вдаль. Не было сомнения, что эти колышки воткнуты для обозначения безопасного прохода по болоту. И все-таки для своей безопасности мурза пропустил вперед несколько десятков воинов. Их кони глубоко вязли, но продолжали идти.

Обозначенная дорога позволяла идти в пять-шесть рядов. Медленно, с трудом, но продолжали двигаться без остановки. Уже и замыкающие далеко втянулись в болото.

Стрелы прилетели неожиданно, густо, с разных сторон. Ни одна из них не прошла мимо цели. За первым роем последовал второй, потом они стали сыпаться беспрерывно. Было страшно оттого, что не было видно, кто пускает их, будто из самого болота неведомая сила выталкивает каленую смерть. Стоны, вскрики огласили бесприютную, унылую местность. Пытались прикрываться щитом, стрела попадала с другой стороны.

— Шайтан! Русский лешак-шайтан! О, аллах справедливый!..

Вопреки пожеланию Тутара злые силы не хотели покидать мурзу. Бурытай, прижавшись лицом к гриве, повернул коня. Но ничто не могло спасти его: стрела, пробив шею мурзы, впилась в гриву коня. Раненый конь всхрапнул, рванулся вперед и, завязнув, припал на колени.

Перед Тутаром появился воин с торчащей стрелой в плече. Его сняли с коня, и он упал на колени.

— Спутник черной вести! — зашептались окружившие его войны.

Слепой от ярости Тутар концом рукояти плетки поднял его подбородок. В глазах раненого отражалась мучительная боль.

— Говори!

— Все погибли в болоте. Стрелы летели из земли, из воды. Мы не видели, кто натягивал тетиву. Им помогает их русский шайтан…

— Мурза Бурытай?

Воин опустил голову.

— Не годится тебе оставаться в живых одному, рассказывать о злом русском шайтане. Пусть аллах позаботится о тебе в своих владениях.

Беднягу оттащили, одним ударом меча отсекли голову.

Стоявший рядом с Тутаром сотник сказал:

— Это какие-то безумцы. — Показал в сторону засеки. — Вроде уж там никого не осталось, а они, поверженные, снова встают.

— Это храбрые, умные воины, и воевать с ними нелегко, — глухо ответил Тутар. Он вспомнил, как настойчиво просил Китату дать Бурытаю воинов. Что скажет он теперь? И как отнесется к гибели своих сотен свирепый баскак? Решение пришло внезапное, но оно было как озарение: ему незачем ехать к Китате, надо пробиваться к хану Берке, на коленях вымолить прощение за побег из степи.

То, что Васька увидел, когда прибежал на холм, потрясло его и испугало. Везде валялись убитые, и свои и татары, стонали раненые, которым некому было оказать помощь, повсюду бродили оседланные, никому не нужные кони.

Татары теперь уже не лезли напролом. Спешенные, прячась за деревьями, они подбирались к засеке и стреляли из луков. Все меньше становилось защитников засеки, немногие оставшиеся в живых дружинники с трудом удерживали проход между засеками. Татары, прикрываясь щитами, обрубили сучья у упавших деревьев и напирали яростно, злобно, шли по упавшим трупам, которые выстлали землю толстым покровом.

Васька спрашивал у раненых, не видел ли кто кузнеца Дементия, рассказывал, как был зарезан Филька.

— О, милый! — морщась от боли, заговорил с ним пожилой ратник. — Вон сколько их, перерезанных, не один твой Филька. А кузнеца — где ты его найдешь в такой каше.

На его счастье, попался навстречу мастер Еким, шел он пошатываясь, придерживал окровавленную левую руку.

— Пойдем, покажу тебе, где Дементий.

Сидел он у тела Евпраксии Васильковны, гладил ее волосы, говорил что-то невнятное. Словно не в себе был человек. После торопливого рассказа долго смотрел он на Ваську, не узнавая. Потом тускло переспросил:

— Какой боярин?

Васька все повторил сначала.

Лицо кузнеца вдруг исказилось. Страшен смех человека, смешанный с рыданиями. Васька в ужасе отпрянул.

Дементий вдруг поднялся, вырвал рогатину у ковылявшего мимо ратника и вскочил на гнедого Верна, понуро стоявшего рядом.

— Куда, оглашенный! — заорал Еким.

Но Дементий, выставив рогатину, уже скакал к проходу между засеками. Тогда и мастер вскочил на первого попавшегося коня, выхватил здоровой рукой меч и ринулся за кузнецом. Еще несколько человек присоединилось к ним. Таким яростным был их натиск, что татары кинулись врассыпную. Прорубили они просеку из человеческих тел, а потом сомкнулось татарское войско, и не стало их видно.

— Славно, но глупо погибли. — сожалея, сказал Данила Белозерец.

— С отчаяния. Душа не выдержала, — заметил кто-то.

А татары уже опять кинулись в проход. В это время к Даниле и подбежал запыхавшийся дружинник Кудря. Захлебываясь от восторга, рассказал, как погибло на болоте Бурытаево воинство. Данила хлопнул Кудрю по плечу.

— Беги за этой сотней. Чтоб не мешкая были здесь. Если здесь не сдержим… Князь! — с исказившимся лицом Данила бросился к упавшему Константину и сразу сник: пробила стрела горло молодого князя.

Лесные жители подоспели ко времени. Они пустили такую тучу стрел, что татары сразу отхлынули от засеки. Грязные, мокрые, с всклокоченными волосами, они и в самом деле казались татарам русскими лешаками-шайтанами.

И сразу стало тихо на холме, только стоны раненых раздавались в разных местах.

Татары больше не атаковали. Да и день уже клонился к вечеру. Понурый Данила ходил, считая оставшихся в живых защитников холма. Если завтра с утра отдохнувший неприятель хлынет на холм, некому будет сдержать их натиск. Надежда только на сотню лучников, прибежавших с болота, а что может сделать одна сотня, да и стрелы уже на исходе.

— Данила, посмотри! Что это такое?

Еле державшийся от усталости переяславский дружинник Михей показывал на возвышенность.

Татары уходили! Сотня за сотней двигались они в сторону Суздаля, скрывались в лесных зарослях.

Данила перекрестился, сказал:

— Трудно было, но выстояли!

6

Не слышно звона мечей на холме, скорбный женский плач слышится. Стонет над телом сына княгиня-мать Марина Олеговна. Убивается Настаска, целуя застывшее лицо Топорка. Никому не сказал он, как накануне битвы ласкался к нему верный Разгар, а проходивший пожилой ратник заметил: «Конь воина обнюхивает — убитым быть». Сбылось предсказание. С трудом отыскала изуродованное тело мастера Екима белолицая красавица Надзора. А о тех, у кого нет близких, скорбят появившиеся на холме плакальщицы:

Уж что я за горькая,Уж что я за несчастная!На роду ли мне это написано,В жребью ль мне это горе досталося!Я от горя удалялася,От него я остерегалася.Наперед горе опереживает!

Плачьте, тужите, люди! Не от хворей в теплой постели скончалися, отдали жизни за честь русскую.

Роют на холме общую могилу: вместе бились, вместе и лежать им.

Знахарь дед Микита ходит по длинному ряду павших, осматривает, выслушивает. Бывает, что сомлеет человек, а сердце бьется, пробивается слабое дыхание, только с виду он схож с покойником, Такое и случилось с Васильком, сыном Евпраксии Васильковны. Сидела возле него застывшая Россава, онемела, слезы не проронила. Дед Микита приложил старческое ухо к груди юноши, там, где чуть выше сердца наискосок пролегла сабельная рана. С укором взглянул на девушку, велел спять доспех.

— Жить будет твой суженый. Травку приложу к ране, вскоре затянется.

Васька Звяга видел, как погиб отец Фильки. Кто же теперь о Фильке позаботится, как не он? Сходил туда, где пал Филька от руки предателя. Взялся взвалить дружка на плечо и вдруг почувствовал, что еще теплое тело. Выбиваясь из сил, принес на холм, положил Фильку перед дедом Микитой.

— Ох, болезный, и опять с тобой беда приключилась, — узнав отрока, запричитал старик. Васька в глаза ему смотрит, ждет, что скажет.

— Крови много потерял. Да ничего, нагоним кровушку. К себе возьму, у себя в избе лечить буду.

— Нет у нас, княгиня, больше князя, нет дружины.

Данила Белозерец понуро стоял перед Ксенией.

— Каждому свое. Есть у нас теперь княжна Мария. Будет и дружина, да не тебе ею ведать.

Во дворце — ближний боярин Тимофей Андреев. Вернувшегося с холма Третьяка Борисовича княгиня Ксения встретила неласково:

— Что, старый ворон, потатчик, доволен собой?

У старика слезы непроизвольно текут по щекам.

— Дозволь, княгиня, остаться в городе, пока не предадим земле тело Константина Всеволодовича?

— Мне не печаль, оставайся. Только на глазах не вертись.

Афонасий усердно трудился, скупые слезы падали на пергамент.

«В лето 6765 июля 3 на холме под городом за рекой Которослью бысть битва с татарове…»